Балакин А. Ю. Был ли Гончаров автором повести «Нимфодора Ивановна»? // Гончаров И. А.: Материалы Международной конференции, посвященной 190-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова, А. В. Лобкарёва, И. В. Смирнова; Редкол.: М. Б. Жданова, Ю. К. Володина, А. Ю. Балакин, А. В. Лобкарёва, Е. Б. Клевогина, И. В. Смирнова. — Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2003. — С. 277—290.
А. Ю. БАЛАКИН
«НИМФОДОРА ИВАНОВНА»?
Вторая половина 1830-х — первая половина 1840-х гг., пожалуй, не только самый загадочный, но и самый важный период жизни и творчества Гончарова. Именно в это время окончательно устанавливаются его эстетические пристрастия, формируется его стиль, его тематика и творческий метод. Громкому дебюту Гончарова предшествовало два десятка лет кропотливой творческой работы, когда он, по собственному признанию, «писал... непрестанно <···> без всякой практической цели, а просто из влечения писать»*1. Мнительный и требовательный к себе писатель уничтожил все свои ранние сочинения, до нас дошло лишь только то, что отложилось в архиве близких друзей Гончарова — семьи Майковых.
С живописцем Николаем Аполлоновичем Майковым и его семьей будущий писатель познакомился в 1835 г., вскоре после своего приезда в Петербург. Это знакомство состоялось через сослуживца Гончарова по Министерству финансов, литератора Владимира Аполлоновича Соло-ницына*2. Старшим сыновьям Майковых — Валериану и Аполлону — требовался наставник, способный подготовить их к поступлению в университет, и недавний выпускник словесного отделения Московского университета представлялся весьма подходящей для этого кандидатурой.
Как позднее вспоминал Гончаров, в те годы дом Майковых «кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы <···> — все толпились в необширных, неблестящих, но приютных залах <···>, и все, вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились друг у друга, размениваясь занимавшими тогда русское общество мыслями, новостями науки, искусств»*3 гг. выпускался рукописный журнал «Подснежник», а в 1839 г. — альманах «Лунные ночи». Участие в этих «домашних» изданиях принимали как члены семьи Майковых, так и близкие к их кругу молодые литераторы — П. П. Ершов, Е. Ф. Корш, И. П. Бороздна, В. Г. Бенедиктов и некоторые другие*4. Именно здесь были помещены и самые ранние из известных нам произведений Гончарова — четыре стихотворения (1835) и повести «Лихая болесть» (1838) и «Счастливая ошибка» (1839)*5.
Но на страницах этих изданий есть и значительное количество анонимных текстов, об авторстве которых мы можем лишь гадать. И вполне естественно, что время от времени по отношению к тому или иному произведению высказываются гипотезы о возможном авторстве Гончарова. Именно к такому роду произведений и относится повесть «Нимфодора Ивановна», помещенная в прибавлениях ко 2-му и 3-му выпускам журнала «Подснежник» за 1836 г. Переписана она рукою В. А. Солоницына*6.
Вкратце перескажем ее замысловатый сюжет. У молодой женщины Нимфодоры Ивановны Серебровой уходит на службу и не возвращается муж; через несколько дней в одном из глухих переулков находят обезображенный труп, в котором по одежде и вещам опознают пропавшего мужа. Через полгода дом Серебровой сгорает, и она переселяется жить к влюбленному в нее молодому чиновнику Астрову. И вот однажды в толпе зрителей, пришедших посмотреть на парад, она видит человека, очень похожего на своего погибшего мужа. Сереброва бросается к нему, но мужчина, называющий себя надворным советником Стрелецким, говорит, что не знает ее. Этой сценой заинтересовывается находившийся рядом полицмейстер, задерживает мужчину и через некоторое время выясняет, что это действительно пропавший муж Серебровой, составивший сговор с женой чиновного богача Стрелецкого, убивший его и занявший его место, чтобы пользоваться его богатством. В итоге изобличенного Сереброва должны отправить на каторгу, но перед самой отправкой он убивает свою бывшую сообщницу и кончает с собой. Сереброва же через год (как пишет автор повести, «будто бы») выходит замуж на Астрова.
Впервые на «Нимфодору Ивановну» обратила в 1960 г. внимание О. А. Демиховская, посвятившая этой повести отдельную статью. где без сомнений приписала ее перу Гончарова*7 г. она опубликовала текст повести в газете «Неделя»*8, в 1992 г. выпустила его отдельной книгой*9, а в следующем году перепечатала в журнале «Москва»*10. Никаких новых аргументов в пользу авторства Гончарова в этих публикациях не приводилось, лишь давалась отсылка на указанную выше статью. Реальный комментарий к повести также отсутствовал.
Ряд исследователей сразу принял атрибуцию О. А. Демиховской, другие отнеслись к ее аргументам скептически, но публичные возражения последовали лишь спустя пятнадцать лет после того, как повесть была введена в научный оборот. Они были сделаны О. М. Чеменой в статье «Об одной спорной атрибуции», которая заключалась следующим выводом: «Нам кажется малоубедительной атрибуция О. А. Демиховской <···>. Авторство Гончарова, если “Нимфодора Ивановна” действительно принадлежит ему (что кажется нам весьма сомнительным), требует более веских доказательств»*11 А. Демиховской и не включила повесть в первый том этого издания, ограничившись лишь указанием в комментарии, что вопрос о принадлежности ее писателю «остается дискуссионным»*12.
В настоящем сообщении мы попытаемся поставить точку в затянувшемся споре.
Прежде всего, рассмотрим аргументы О. А. Демиховской (и возражения О. М. Чемены). Аргументы эти таковы:
1) Повесть анонимна, а Гончаров также позднее опубликовал несколько статей без подписи, что свидетельствовало о его «строгом отношении к писательскому труду»*13. На это О. М. Чемена возражала, что «анонимность некоторых произведений писателя не является результатом его «скромности и застенчивости», но каждый раз имеет свои вполне конкретные причины», и что «отсутствие подписи под “Нимфодорой Ивановной” скорее всего свидетельствует о том, что Гончаров не был ее автором»*14«Лихая болесть» подписаны довольно прозрачными псевдонимами, а «Счастливая ошибка» — полным именем.
2) В повести затрагиваются «вопросы воспитания, борьбы с романтизмом, критического отношения к высшим сословиям», а они «могли быть подняты в майковском кружке только Гончаровым». Исследовательница оговаривается, что «против романтизма выступал и В. А. Солоницын, но идентичность художественного почерка в “Нимфодоре Ивановне”, “Лихой болести” и “Иване Савиче Поджабрине” убеждает, что автором “Нимфодоры Ивановны” <···> мог быть только Гончаров»*15. С точки же зрения О. М. Чемены, суждение о том, что, «кроме Гончарова, никто из членов майковского литературного кружка написать этой повести не мог» — априорно, а гипотеза о его авторстве «не подкреплена вескими доказательствами». В качестве альтернативной гипотезы исследовательница указывает как на возможных авторов на В. А. Солоницына и П. П. Ершова, а также высказывает предположение, что повесть могла быть плодом «коллективного творчества молодых членов кружка»*16.
Далее в статье О. А. Демиховской указываются три смысловые параллели между «Нимфодорой Ивановной» и другими текстами Гончарова. По нашему мнению, более или менее убедительной является лишь одна из них: автор повести говорит о полиции, что она, «подобно провинциальной барыне, только вне своего жилища опрятна, а дома ходит запросто, в чулках без пяток, в башмаках без подошв»*17; Гончаров же в «Письмах столичного друга к провинциальному жениху» писал: «...великолепный барин ходит частенько дома в грязном или разорванном халате, часто без жилета, без галстуха, с клетчатым бумажным платком в руках, в каких-нибудь валеных домашней работы сапогах <···>. И сколько, сколько таких людей, у которых правило — хорошо одеться только в гости да по воскресеньям, а в будни и дома они считают себя вправе проходить так, в , надеть старенькое, грязненькое, чтоб не жаль было таскать» (I, 482—83).
В качестве дополнительного аргумента в пользу авторства Гончарова О. А. Демиховская указывает на следующее: «В одном из пунктов “трактата”, заключенного между Нимфодорой Ивановной и Астровым, говорится: “Камердинер Астрова будет впредь признавать Нимфодору своею барынею, а Нимфодора, взамен того, прикажет своей кухарке, чтобы она повиновалась Астрову” <···>. Такое взаимное объединение слуг двух владельцев произошло в семье Гончаровых в результате сложившихся отношений между матерью писателя и Н. Н. Трегубовым. <···> Подобная же ситуация возникла и в романе “Обломов”, когда Илья Ильич поселился в доме Пшеницыной, где их слуги стали исполнять обязанности для обеих сторон»*18 М. Чемена отводит этот аргумент, говоря, что «мальчиком Гончаров долго жил в закрытых учебных заведениях вне дома и вряд ли мог разбираться в сложных бытовых отношениях между своей матерью и ее вторым мужем», а если бы и разбирался, то едва ли «счел возможным пародировать жизнь в родном доме»*19.
Вызывают возражения и трактовки О. А. Демиховской этой повести как произведения антиромантического и пародийного, написанного «в духе натуральной школы», которым Гончаров «заявил о своей принадлежности к новому литературному течению»*20. Напомним, что натуральная школа как осознанное эстетическое направление сформировалась лишь в 1845 году*21, то есть спустя почти десять лет после написания «Нимфодоры Ивановны». Да и своеобразный «манифест» натуральной школы — гоголевская «Шинель» — была опубликована уже после создания и «Лихой болести», и «Счастливой ошибки», в тот же год, которым датирован очерк «Иван Савич Поджабрин» (1842). Как нам кажется, стилистически «Нимфодора Ивановна» гораздо ближе к повестям Н. А. Полевого, который в середине 1830-х гг. занимал, по словам В. Г. Белинского, «одно из главнейших, из самых видных мест между нашими повествователями...»*22; впрочем, изучение ее литературного генезиса не входит в нашу задачу.
А. Демиховская построила свою аргументацию исключительно на смысловом, «идеологическом» анализе повести. Но, как справедливо отмечал С. А. Рейсер, такая атрибуция «редко бывает достаточно убедительна сама по себе, вне связи с другими соображениями. <···> Очень редко случается, что высказанные художником <···> взгляды представляют собой нечто абсолютно оригинальное, свойственное и характерное только для него и никем другим нигде и никогда больше не выраженное»*23. К тому же, по мнению В. В. Виноградова, «ссылка на совпадение идей, выраженных в анонимном или псевдонимном сочинении, с мировоззрением, со взглядами того или иного автора может быть доказана лишь в том случае, если будет убедительно показана общность стилистических принципов воплощения одинаковых идей»*24. Но на наш взгляд, «Нимфодора Ивановна» небогата оригинальными идеями, и в целом ее идеология — в основном представления о любви и верности и о человеческом счастье — представляет собой набор общих для литературы середины 1830-х гг. мест.
К тому же, анализа одной содержательной стороны литературного произведения недостаточно для того, чтобы уверенно приписать его перу того или иного писателя. В одной из своих работ П. Н. Берков так сформулировал условия атрибуции анонимных текстов при отсутствии документальных данных: «Условия эти следующие:
а) идеологическое единство данного произведения с произведениями предполагаемого автора, относящимися к тому же времени;
<···>
в) совпадение биографических фактов, отразившихся в анонимном произведении, с известными фактами биографии автора.
Помимо этих, так сказать, положительных условий, необходимо соблюдение еще одного отрицательного — доказательства непринадлежности данного произведения другим претендентам». Причем исследователь подчеркивал, что эти условия должны соблюдаться непременно «в совокупности, а не порознь взятые»*25. Таким образом, несоблюдение хотя бы одного из этих условий уже говорит о том, что анализируемое произведение предполагаемому автору скорее всего не принадлежит.
Удовлетворяет ли «Нимфодора Ивановна» вышеперечисленным условиям? Попробуем это установить, начав с последнего пункта.
знание ее автором жизни столицы. Точных данных о том, когда был «выпущен в свет» номер «Подснежника», содержащий начало повести, у нас нет, но вряд ли это произошло позднее осени 1836 г. Таким образом получается, что «Нимфодора Ивановна» не могла быть написана ранее второй половины 1835 г. и позднее первой половины 1836 г. и соответственно должна была отразить петербургские реалии именно этого периода. Однако в ней упоминаются события более раннего времени.
1) Обратим внимание на сцену парада на Царицыном лугу (Марсовом поле). «Не помню, Армению ли завоевала Россия, Турок ли усмирила она, или на бунтующего Ляха наложила опять свои законные цепи <···>, — пишет автор повести, — только на Царицыном-Лугу был блестящий парад, которым торжествовалось окончание долгой войны и стяжание новой славы» (с. 43; л. 155 об.). Здесь упоминаются: а) подписание Туркманчайского мирного договора (1828), положившего конец русско-персидской войне, и согласно которому к России отошли Эриванское и Нахичеванское ханства; б) окончание войны с Оттоманской Портой (1829); в) усмирение польского восстания и взятие Варшавы (1831). Последние два события действительно были отпразднованы военными парадами, состоявшимися соответственно 23 сентября 1829 и 6 октября 1831 гг.
Парад в «Нимфодоре Ивановне» описан достаточно подробно: «Густые колонны воинов, по голосу их вождей, свивались и развивались, проходили мерным шагом, или останавливались, как вкопанные, означаясь издали разноцветными полосами и сверкая оружием. Адъютанты, как будто ласточки, летали туда и сюда, пересекая друг другу дорогу. Музыка раздавалась со всех сторон; кони плясали под ее звуки; белые перья генералов качались и волновались» (с. 43—44). Автор повести не забыл упомянуть даже такую деталь, как барьер, который в подобных случаях ставился на границе Марсова поля и Летнего сада, и у которого «собралась в этот день, как и всегда при подобных случаях, многолюдная толпа людей разного звания, пола и возраста» (с. 44). Нет никакого сомнения, что это зрелище описывает его очевидец. Однако ни в 1835, ни в 1836 г. в Петербурге военных парадов не было, и, следовательно, видеть, как они проходят, Гончаров никак не мог.
Возникает и другой вопрос. Если автору «Нимфодоры Ивановны» было нужно описать красивое и грандиозное зрелище, при котором присутствовала бы большая толпа народа, почему он не изобразил торжества, состоявшиеся при открытии Александровской колонны, состоявшиеся 30 августа 1834 г.? В тот день прошел и военный парад на Дворцовой площади, в котором приняло участие сто тысяч человек войска, тогда как в параде по случаю усмирения польского восстания участвовало «только» 19 тысяч*26.
2) В повести дважды описывается одежда мужа Нимфодоры, в которой тот шел на службу в департамент: «Вицмундир с бархатным воротником, серые брюки, коричневый сюртук и круглая шляпа» (с. 20; ср. с. 23). Однако в 1835 или 1836 гг. такой наряд для чиновника, тем более имеющего офицерский чин (в тексте дважды упомянуто, что герой был коллежским секретарем) и служащего в одном из министерств (так как только министерства подразделялись на департаменты), был попросту невозможен. Напомним, что 27 февраля 1834 г. было высочайше утверждено (и 19 марта того же года опубликовано) «Положение о гражданских мундирах», которое определяло, что все гражданские чиновники в обязательном порядке должны были носить на службе мундиры, сюртуки и панталоны темно-зеленого цвета (исключение составляли некоторые ведомства, форма которых была темно-синего цвета)*27 г. Николай I посетил Сенат, то обнаружил чиновников «большей частью в мундире каком-то цветном и полосатых шароварах»*28, о чем с гневом писал генерал-прокурору Д. И. Лобанову-Ростовскому.
Из этого следует, что либо автор повести совершенно не представлял, какая форма была у чиновников, либо повесть написана до издания упомянутого выше Положения. Как первое, так и второе исключает Гончарова из числа возможных ее авторов.
3) В конце повести Астров и Нимфодора проходят по Театральной площади: «...площадь пуста, широкое, некрасивое здание Большого театра возвышалось на ней угрюмо, остроконечная кровля его терялась в туманной мгле...» (с. 61) Но на протяжении почти всего первого года пребывания Гончарова в Петербурге здание Большого театра стояло в лесах — как внутри, так и снаружи его шел капитальный ремонт. Этот ремонт начался в июне 1835 г., и прежде всего перестройке подверглась именно крыша театра, так как его «потолок <···> в форме купола производил почти бесконечное эхо»*29. Заново открылся театр 27 ноября 1836 г. премьерой оперы М. И. Глинки «Жизнь за царя», причем после ремонта он поражал современников своим великолепием*30 осенью «остроконечная кровля его теряется в туманной мгле».
4) В самом начале повести ее автор, говоря о съезжем доме, вскользь бросает следующую фразу: «Как правительство ни хлопочет, чтобы алтари полиции содержались в чистоте...» (с. 15) И именно в 1830—1831 гг. по инициативе президента Общества попечительного о тюрьмах, сенатора В. С. Трубецкого, Петербургским комитетом Общества делаются попытки отремонтировать съезжие дома и улучшить содержание там арестантов. Но, к сожалению, это доброе начинание по ряду причин не было доведено до конца и через четыре года заглохло; как писал один хорошо осведомленный современник, «чрез четыре года спустя не только все, Комитетом устроенное, было разрушено до тла, но еще прибавилось неурядиц. Это вынудило Комитет занести в свой журнал, что «все издержки Комитета, для улучшения помещения съезжих, как показали многократные опыты, к сожалению, остались в туне», поэтому неосновательно еще что-либо предпринимать (2 мая 1835 г.)»*31. Автор повести, как видим, не только был осведомлен об инициативе приведения в порядок съезжих домов, но и о том, что предпринятые действия потерпели крах.
Кроме того, автор «Нимфодоры Ивановны» проявляет удивительную для 23-летнего чиновника Таможенного департамента Министерства финансов осведомленность в том, как выглядят места заключения столицы. Так, он знает, что комнаты для задержанных находятся «в обер-полицеймейстерском доме, в нижнем этаже, которого окна равны с тротуаром» (с. 55) и что перед Литовским Замком (тогдашней тюрьмой) есть деревянный мостик (с. 61). Более того, он подробно пишет, как попасть в контору Замка: войдя в круглую башню, надо «идти налево по галерее, в первую дверь, а потом в дверь направо» (с. 62), а также знает такую юридическую тонкость, что после смерти одного из супругов, при отсутствии завещания, пережившему доставалась только седьмая часть недвижимого имущества (с. 59)*32.
Сделаем предварительный вывод. Реалии, упомянутые в «Нимфодоре Ивановне», едва ли могли быть увидены и описаны Гончаровым. Все они свидетельствуют о том, что либо повесть была написана между 1831 и 1834 гг., либо ее действие сознательно отнесено к началу 1830-х гг. Первое исключает Гончарова из числа ее авторов, второе делает его авторство весьма сомнительным, так как по характеру творчества он подчеркнуто анахронистичен*33 А. Краснощекова, «в романах Гончарова господствует не хронология истории, а хронология воспоминаний, субъективная по существу»*34.
Посмотрим теперь, как выполняется второе условие, поставленное П. Н. Берковым, иначе говоря — идентичен ли стиль «Нимфодоры Ивановны» стилю художественной прозы Гончарова, особенно произведений 1830-х — первой половины 1840-х гг.? И здесь мы вынуждены констатировать, что как некоторые черты стиля, так и особенности словоупотребления автора этой повести противоречат гончаровским.
Обратимся сначала к лексике и приведем несколько примеров:
1) Автор «Нимфодоры» употребляет слово «герань» в форме «гераний» (м. р.; с. 33: «Всякий <···> спешил вынести горшок с лозою герания»); Гончаров же как в авторской речи, так и в речи персонажей пишет «ерань» (ж. р.; «Обломов» — IV, 299, 306, 469).
2) Обращает на себя внимание и слово «вуаль»: если в повести оно дважды употреблено в мужском роде (с. 49 и 50), то Гончаров везде употребляет его только в женском («Обыкновенная история» — I, 276, 2 раза; «Обломов» — IV, 328, 2 раза; «Обрыв», ч. IV, гл. IX*35«Поездка по Волге»*36).
3) Еще пример. В повести встречается слово «гауптвахта» в форме «гоубвахта» (с. 64; л. 175)*37, Гончаров же употребляет нормативную форму («Фрегат «Паллада» — II, 109, 476; «Обрыв» — ч. III, гл. IX; ч. IV, гл. I*38; письмо вел. кн. Константину Константиновичу от 26 декабря 1887 г.*39)
4) В повести дважды встречается словосочетание «соседственная комната» (с. 23 и 41), Гончаров же нигде ни разу не употребляет слово «соседственная», причем словосочетание «соседняя комната» есть и в «Счастливой ошибке» (I, 69), и в «Иване Савиче Поджабрине» (I, 124, 151), и в «Обыкновенной истории» (I, 206, 371, 462).
«Нимфодоры Ивановны» употребляет выражение «ходить к должности», (т. е. «на службу», с. 18 и 22), у Гончарова мы находим только выражение «ходить в должность» («Обыкновенная история» — 1, 270, 435; «Обломов» — IV, 55, 58, 314, 381, 386, 486).
6) Последняя фраза повести звучит так: «Впрочем, кто отгадает женское сердце!» (с. 64). В текстах же Гончарова глагол «отгадать» не встречается ни разу, он пишет только «угадать» и «разгадать» (ср., например: «Прошу, после этого, разгадать сердце!» «Счастливая ошибка», I, 77).
Следует указать и на некоторые стилистические особенности «Нимфодоры Ивановны», для Гончарова не характерные:
1) В авторской речи в тексте повести есть экспрессивные междометия «ох» и «ах», каждое из которых встречается по три раза. Какую же картину мы наблюдаем у Гончарова? Ни в одном тексте 1830—1840-х гг. и ни в одном романе писатель ни разу не употребляет в авторской речи междометия «ох», междометие же «ах» единственный раз употреблено в авторской речи в «Обыкновенной истории» (1, 426; и то это место можно трактовать как косвенную речь персонажа) и несколько раз в «Пепиньерке», но весь текст последней стилизован под экспрессивную институтскую речь.
2) Отметим часто попадающиеся в тексте повести инверсные обороты, а именно — постановка имени прилагательного за именем существительным. Как пишет историк языка Л. А. Булаховский, это явление «продолжает в первые десятилетия (XIX в. — Б.) манеру XVIII века и церковнославянских образцов»*40. Вот примеры: «жизнь тихую, скромную и безбедную» (с. 21), «человек лежащий, неговорящий, нешевелящийся» (с. 23), «злодей пресыщенный», «мститель жадный и ненасытный» (с. 24), «кольцо <···> обручальное» (с. 25), «искре электрической» (с. 26), «вещи обыкновенные» (с. 28), «огнем небесным, божественным» (с. 29), «в зеркале выпуклом» (с. 42), «лицами незнакомыми» (с. 46), «людей посторонних, людей любопытных» (с. 48), «план адский» (с. 59). Подобного рода инверсий у Гончарова почти нет; так, в «Лихой болести» нами замечен всего один такой оборот («к суете мирской» — I, 32), а в «Счастливой ошибке» — ни одного.
3) Несколько раз в тексте «Нимфодоры Ивановны» употребляются выражения «будто бы» и «как будто бы», выражающие неуверенность автора в том, о чем он пишет, или подчеркивающие недостоверность рассказываемого; ни в «Лихой болести», ни в «Счастливой ошибке» таких выражений нет, в авторской речи «Обыкновенной истории» их всего два (I, 265, 450).
4) Но самое разительное отличие между анализируемой повестью и текстами Гончарова в употреблении языковых дублетов*41 «чтоб»/«чтобы»*42. У Гончарова мы видим сначала примерное равенство в употреблении этих форм («Лихая болесть» 5/6, «Счастливая ошибка» — 10/10, «Иван Савич Поджабрин» — 18/14), а в дальнейшем «чтоб» начинает резко превалировать над «чтобы» («Обыкновенная история» — 55/30, «Фрегат «Паллада» — 320/83, «Обломов» — 314/3 (!), «Обрыв» — 394/120). Автор же «Нимфодоры Ивановны» всего один раз употребляет форму «чтоб»*43, хотя «чтобы» фиксируется в ее тексте 30 раз.
Указанные выше стилистические и лексические особенности «Нимфодоры Ивановны» противоречат художественной манере Гончарова, и, следовательно, предположение о его авторстве становится еще менее убедительным.
Что же касается выполнения последнего условия, выдвинутого П. Н. Берковым, то, как мы отмечали выше, явная идейная неоригинальность «Нимфодоры Ивановны» делает уязвимыми проведенные О. А. Демиховской параллели между ней и творчеством Гончарова. Да, нельзя не признать, что высказывания автора этой повести о тех или иных явлениях человеческой жизни похожи на мнения о тех же явлениях автора «Обломова». Но подобного рода суждения можно найти и у других авторов того времени, и приписывать их исключительно Гончарову нет оснований.
«Нимфодоры Ивановны». Прежде всего, отметим, что ни одна цитата, включенная в ее художественную ткань (народные песни, «Соловей» Дельвига, XX строфа гл. IV «Евгения Онегина», «Путевые записки от Парижа до Иерусалима...» Шатобриана), в текстах Гончарова не встречается. Кроме того, Гончаров, обильно и с охотой цитирующий Пушкина, обычно в цитатах точен (а иногда искусно вплетает скрытые цитаты из своего любимого поэта в прозаическую речь*44). В тексте же «Нимфодоры Ивановны» мы видим лишь огрубленный и лишенный поэтичности пересказ изящной пушкинской сентенции: «Заметим еще, что родные — не более как родные, то есть такие люди, которых, как говорил Пушкин, надо поздравлять с праздником...» (с. 40). Ср. у Пушкина:
Позвольте: может быть, угодно Теперь узнать вам от меня, Что значат имянно . Родные люди вот какие: Мы их обязаны ласкать, Любить, душевно уважать И, по обычаю народа, Или по почте поздравлять, Чтоб остальное время года Не думали о нас они... И так, дай бог им долги дни!*45
40) находится во втором томе путевого дневника Франсуа-Рене Шатобриана «Itinéraire de Paris a Jérusalem et de Jérusalem a Paris, en allant par la Grèce, et revenant par I’égypte, la Barbaric et l’Espagne»: «...il y a une si grande multitude de coqs, et cep coiqs chantent si souvent et si haut, quon en est veritablement etourdi»*46. Цитата абсолютно точна, и это говорит о том, что автор «Нимфодоры Ивановны» держал перед собой книгу. Но если бы Гончаров уже по приезде в Петербург заинтересовался этим произведением Шатобриана (что, на наш взгляд, весьма сомнительно, потому что и в «Обыкновенной истории» и в «Обрыве» можно найти весьма иронические отзывы об этом авторе), то гораздо проще было бы найти эту книгу на русском языке, так как существовало два ее перевода*47. К тому же, как мы знаем из автобиографии Гончарова, он в те годы увлекался современной немецкой эстетикой и английской литературой, но никак не французскими писателями предыдущего поколения.
В заключение укажем на одно чрезвычайное любопытное признание автора «Нимфодоры Ивановны». Приведя в тексте анекдот о трагическом (и одновременно курьезном) происшествии с испанским королем Филиппом III, он далее говорит: «Надеюсь во всяком случае, что с вами не будет подобной “окказии” при чтении этого анекдота и всех моих сочинений» (с. 32, л. 142 об.; курсив наш. — А. Б.). Из этого следует, что «Нимфодора Ивановна» для ее автора — не дебют, что он уже выносил свои сочинения на суд посетителей майковского кружка*48
Перед тем, как сделать окончательный вывод из всего вышеизложенного, нужно сказать вот о чем. Каждый из приведенных нами аргументов, взятый по отдельности, не является, безусловно, доказательным. Совокупность же их, на наш взгляд, убеждает в том, что Гончаров автором повести «Нимфодора Ивановна» быть не мог. По крайней мере, до обнаружения каких-либо достоверных документальных свидетельств этот текст следует вывести из корпуса его сочинений.
Сноски
*1Из письма Гончарова вел. кн. Константину Константиновичу от января 1884 г. (цит. по: Гончаров И. А. 337; курсив автора).
*2О судьбе этого незаурядного человека и о роли его в жизни кружка Майковых см.: Гродецкая А. Г. Чувствительные и холодный: (В. А. Солоницын и семья Майковых) // Лица: Биографический альманах. СПб., 2001. Т. 8. С. 5—49. В этом же издании опубликована обширная переписка Солоницына с Е. П. Майковой (с. 53—133) и две его повести из альманаха «Лунные ночи» (с. 483—519).
*3Гончаров И. А. <Н. А. Майков> [некролог] // Голос. 1873. 29 авг.
*4Подробнее об этих журналах и круге их участников см.: Гончаров И. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. СПб., 1997. Т. 1. С. 612—619 (примеч. А. Г. Гродецкой и В. А. Туниманова; там же указана литература вопроса). Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
*5Титульные листы изданий майковского кружка, а также их страницы с произведениями Гончарова и иллюстрации Н. А. Майкова к «Лихой болести» и «Счастливой ошибке» воспроизведены в кн.: И. А. Гончаров в портретах, иллюстрациях, документах: Пособие для учителей / Сост. А. Д. Алексеев. Л., 1960. С. 54—58.
*6«Лихой болести», и «Счастливой ошибки» — тоже автографы Солоницына, но те журналы, где были они помещены полностью переписаны его рукой. А в «Подснежнике» за 1836 год «Нимфодора Ивановна» — единственный текст, переписанный им (см.: I, 614, 616).
*7См.: Демиховская О. А. Неизвестная повесть И. А. Гончарова «Нимфодора Ивановна» // Русская литература. 1960. № 1. С. 139—144; далее — Демиховская. Про эту повесть О. А. Демиховская писала также в своей статье «Раннее творчество И. А. Гончарова» (см.: Материалы юбилейной гончаровской конференции. Ульяновск, 1963. С. 73—79), не приводя никаких аргументов в пользу своей атрибуции, зато без всяких оснований приписав Гончарову перевод фрагмента романа Э. Сю «Пират Кернок» (Там же. С. 56—57), опубликованный в журнале «Северная Минерва» (1832. № 4). Этот перевод подписан «Ипполит Глебов»; очевидно, это брат одного из редакторов указанного журнала, поэта А. Н. Глебова (о нем см.: В. Э. Александр Николаевич Глебов / Русские писатели. 1800—1917: Биографический словарь. М., 1989. Т. 1. С. 572). В 1832—1835 гг. Ипполит Глебов активно сотрудничал в «Литературных прибавлениях к “Русскому инвалиду”», где поместил около сорока переводов.
*8Неделя. 1968. № 1—4.
*9Гончаров И. А. Нимфодора Ивановна: Повесть; Избранные письма / Сост., подгот. текста и коммент. О. А. Марфиной-Демиховской и Е. К. Демиховской. Псков, 1992.
*10 5. С. 42—67.
*11Чемена О. М. Об одной спорной атрибуции // Русская литература. 1975. № 4. С. 162; далее — Чемена.
*12См.: Гончаров И. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. I. С. 616; ср.: А. Г. Литературное окружение молодого Гончарова: (По материалам архива Пушкинского Дома) // И. А. Гончаров: (Материалы Международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова). Ульяновск, 1994. С. 57—58.
*13См.: Демиховская. С. 139—140.
*14Чемена 160—161.
*15Демиховская. С. 140.
*16Чемена. С. 161—162.
*17 И. А. Нимфодора Ивановна: Повесть; Избранные письма. С. 141. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте; если текст уточняется по рукописи, дается также отсылка на лист «Подснежника» (ИРЛИ. № 16494).
*18Демиховская. С. 141—142.
*19Чемена 161.
*20Демиховская. С. 142, 144.
*21См.: Мордовченко Н. И. Белинский в борьбе за натуральную школу // Литературное наследство. М., 1948. Т. 55. С. 205.
*22 Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 156. Ср.: «...первенство поэта-повествователя остается за г. Полевым» (Там же. С. 161).
*23Рейсер С. А. Основы текстологии. Изд. 2-е. Л., 1978. С. 90.
*24Виноградов В. В. 311.
*25Берков П. Н. Ломоносов и литературная полемика его времени (1750—1765). М.; Л., 1936. С. 160 (цит. по: Виноградов В. В. О языке художественной литературы. С. 292—293).
*26См.: Н. К. Император Николай Первый: Его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т. 2. С. 376.
*27См.: Полное собрание законов Российской Империи. Собр. 2-е. СПб., 1835. Т. 9: 1834. Отд. I. С. 168—172; особенно §§ 6, 16, 23, 24, 30, 33, 34, 37; Шепелёв Л. Е. Чиновный мир России: XVIII — начало XX в. СПб., 1999. С. 226—230. Также благодарим Л. Е. Шепелёва за устную консультацию.
*28См.: Л. Е. Чиновный мир России. С. 226—227.
*29Данилов С. С. Постоянные публичные театры в Петербурге в XIX веке // О театре: Сб. статей. Л., 1929. Вып. 3. С. 157—158.
*30См.: Пушкарев И. И. 3. С. 120.
*31Никитин В. Н. 1560—1880 г. СПб., 1880. С. 150.
*32См. об этом: Миронов Б. Н. в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2-х т. СПб., 1999. Т. 2. С. 42.
*33
*34Краснощекова Е. А. Иван Александрович Гончаров: Мир творчества. СПб., 1997. С. 13.
*35См.: Гончаров И. А. т. Т. 6. М., 1954. С. 240.
*36См.: Там же. Т. 7. С. 467, 483.
*37Во всех публикациях «Нимфодоры Ивановны» эта форма не отражена; заметим, что она не фиксируется ни одним из известных нам словарей.
*38См.: Гончаров И. А. 6. С. 72, 174.
*39См.: И. А. Литературно-критические статьи и письма. С. 346.
*40Булаховский Л. А. 2. С. 431.
*41Как сам термин «языковой дублет», так и метод атрибуции, основанный на их подсчете и изучении, предложен А. Л. Гришуниным (см.: А. Л. Опыт обследования употребительности языковых дублетов в целях атрибуции // Вопросы текстологии: Сб. статей. М., 1960. Вып. 2. С. 146—195). Позднее Г. В. Ермоленко предложил термин «речевые параллели»: «Существование речевых параллелей является следствием непрерывного развития системы языка. Это приводит к сосуществованию в речевом сознании носителей данного языка разных речевых средств для выражения одной и той же мысли. Каждый пишущий и говорящий отдает предпочтение той или иной речевой параллели, руководствуясь либо сознательно укоренившейся привычкой употреблять одну из них, либо своим пониманием современной ему нормы. На отбор речевых параллелей влияют многие факторы: среда, в которой рос человек, родной язык, образование, возраст, профессия и т. д.» ( Г. В. Анонимные произведения и их авторы: На материале русских текстов второй половины XIX — начала XX вв. Минск, 1988. С. 44).
*42Ср.: Хетсо Г. М. Достоевский? // Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1985. Т. 6. С. 224.
*43«Вы не замечали меня... потому что я никогда не был так смел, чтоб дать вам себя заметить...» (с. 37; л. 147, в тексте публикации — «чтобы»)
*44Ср. во «Фрегате «Паллада»: «...чернорабочий, без шапки, обвивший, за недосугом чесаться, косу дважды около вовсе «нелилейного чела» (II, 413); это сниженный парафраз строки из «Бахчисарайского фонтана» (см.: III, 664; примеч. С. Н. Гуськова).
*45Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16-ти т. М.; Л., 1937. Т. 6. С. 81.
*46 F. A. <sic!> de. Itinéraire de Paris a Jérusalem et de Jérusalem a Paris... 3 éd. Paris, 1812. Т. 2. Р. 4. Перевод: «...есть такое великое множество петухов, и эти петухи поют так часто и так громко, что тем поистине оглушают».
*47См.: Шатобриан Ф. Р. И. Шаликова. М., 1815—1816. Ч. 1—3 (имя переводчика раскрыто в каталоге ГПБ); 2) Путешествие из Парижа в Иерусалим чрез Грецию, и обратно из Иерусалима в Париж чрез Египет, Варварию и Испанию / Пер. с фр. И. Грацианского. СПб., 1815—1817. Т. 1—3.
*48«Теперь наведем опять колесо нашей повести в колею, из которой оно выбилось от неловкости возницы и безумной бойкости недавно употребленных в упряжку лошадей», — с. 32).