|
2
Представителем какого класса являлся Гончаров и какую позицию, в соответствии с этим, он занимал в русской литературе? Ответить на этот вопрос достаточно сложно. Для этого прежде всего необходимо решительно отмести неверные, порочащие Гончарова сближения его с тем или иным из господствовавших классов России. Его никак нельзя считать представителем дворянской литературы, поскольку Гончаров во всех своих произведениях критиковал господствующий класс российской империи за его паразитическую неприязнь к труду и отвращение к знанию. Художник, создавший сатирические образы Адуевых и Аянова, не может быть сближен и с русским чиновничеством: определение Гончарова как бюрократа, верное для него биографически (и то только с конца 1850-х годов), не может быть подтверждено ни одним фактом его литературного творчества. Больше, как будто бы, оснований сближать Гончарова с русской буржуазией, однако и здесь между писателем и классом нет кровной и органической связи. Исследователи, считавшие Гончарова апологетом буржуазно-капиталистического начала, пробовали опираться при этом на образы Адуева-старшего, Штольца и Тушина. Почти не отмечалось, что образы эти раскрыты преимущественно в их негативной функции, в противопоставлении дворянской бездеятельности и «романтической» мечтательности. И — что самое существенное — недостаточно учитывалась при этом та обостренная критика буржуазного практицизма и делячества, которая содержалась, по крайней мере, в первых двух романах Гончарова, а также в его путевых очерках «Фрегат Паллада».
В. А. Десницкий (а отчасти и Н. К. Пиксанов в его первых статьях о Гончарове) сильно преувеличивали буржуазные тенденции творчества Гончарова. В представлении В. А. Десницкого Гончаров проповедовал социальный мир «в недрах господствующих групп, в условиях соединения дворянской культуры и сословных дворянских привилегий с буржуазной деловитостью, с более широким размахом в деле эксплоатации естественных богатств страны и крестьянского труда»19. Гончаров рассматривался Десницким как писатель, кровно связанный с купеческой средой, но не менее близкий к поместному дворянству и правящей бюрократии. Его творчество, как и творчество Гоголя, определялось, как голос «поместной культуры, уходящей, но перед уходом в историческое небытие пытающейся омолодиться прививкой новых побегов»20.
Эта концепция грешила самым вульгарным социологизаторством. Она выключала выдающегося русского писателя из круга передовых литераторов 40—50-х годов, из той литературы, которая так деятельно боролась с самодержавно-крепостническим строем.
Идеологические позиции Гончарова могут быть правильно поняты лишь на основе той исторической роли, которую играл русский реализм предреформенной поры.
Поражение декабристов явилось следствием того, что передовая дворянская интеллигенция была страшно далека от народа, не знала его, не опиралась на него в своей борьбе. Однако с неудачей движения декабристов борьба передовых русских людей с самодержавно-крепостническим строем не прекратилась — она лишь приобрела новую форму. Передовая общественность России искала новых путей борьбы за политическое раскрепощение страны. На русскую литературу в эту пору легла важная задача: ей предстояло создать правдивое, свободное от каких-либо романтических прикрас изображение гнусной действительности самодержавно-крепостнической России. И она выполнила этот заказ истории: закономерен факт бурного развития русского критического реализма в последекабрьскую пору.
«Ревизора» и первого тома «Мертвых душ», Гоголь. Тургенев признавался позднее в своих «Литературных воспоминаниях»: «Тот быт, та среда и особенно та полоса ее... к которой я принадлежал — полоса помещичья, крепостная — не представляли ничего такого, что могло бы удержать меня. Напротив: почти все, что я видел вокруг себя, возбуждало во мне чувство смущения, негодования — отвращения наконец ...В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был — крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться... Это была моя аннибалова клятва; и не я один дал ее себе тогда»21. Тургенев был прав, говоря так: подобную же «аннибалову клятву» дали себе в ту пору все наиболее значительные русские писатели, наиболее талантливые представители «критического», «гоголевского» направления в русской литературе.
Среди этой писательской молодежи по праву занял свое место и Гончаров. Еще мальчиком увидел он своего будущего «героя» в провинциальной симбирской глуши. Наблюдая дворян, не знавших, что делается в их именьях и проводивших дни в чревоугодии и бездельи, юный Гончаров как бы уже различал контуры того, что ему предстояло изобразить двадцатипятилетием позднее: «Мне кажется, у меня, очень зоркого и впечатлительного мальчика, уже тогда, при виде всех этих фигур, этого беззаботного житья-бытия, безделья и лежанья, и зародилось неясное представление об «обломовщине»» (IX, 161).*1
Шли годы, и можно не сомневаться в том, что эти детские впечатления углублялись и принимали все более отчетливую форму. Критическое отношение Гончарова к русскому крепостничеству должно было укрепиться от влияния, которое оказывали на него корифеи русской литературы. Сильное воздействие на него оказал также и Белинский. Как сам Гончаров писал об этом в 70-е годы, «беллетристы, изображавшие в повестях и очерках черты крепостного права, были, конечно, этим своим направлением более всего обязаны его (Белинского. — А. Ц.) горячей — и словесной и печатной — проповеди» (VIII, 186).
Это свидетельство подчеркивает важнейшее в творческом развитии Гончарова. Он был близок к Белинскому в те годы, когда великий русский критик заклеймил в своем письме к Гоголю ужасное зрелище страны, где люди «торгуют людьми... где... нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!». Гончаров не был сторонником революционных методов борьбы, которые безусловно разделял Белинский, но он вполне согласен был с определением «самых живых современных национальных вопросов в России»: «уничтожение крепостного права, отмена телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть»22. Он был согласен с этой программой-минимум; по крайней мере, он никак не разошелся с нею по тем выводам, которые могли быть сделаны из написанных тогда «Обыкновенной истории» и «Сна Обломова».
Проповедь Белинского оказала на Гончарова могучее оплодотворяющее воздействие. Без поддержки Белинского критика Гончаровым крепостничества и различных его идеологических порождений — мечтательности, романтического «прекраснодушия», барского дилетантизма и проч. не была бы такой глубокой и основательной. Не соглашаясь по ряду вопросов с Белинским и даже порою резко полемизируя с ним, Гончаров тем не менее испытал глубокое влияние его политических взглядов, а также его материалистической эстетики. То и другое в сильной мере способствовало укреплению и дальнейшему развитию гончаровского реализма.
«Нельзя забывать, — писал В. И. Ленин в 1897 г., — что в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии»23.
Это указание Ленина исключительно важно для оценки всего русского реализма 40, 50 и 60-х годов, в частности — для оценки исторической ценности реализма Гончарова. В исследовательской литературе о Гончарове до сих пор недостаточно подчеркнуто то, что он является писателем предреформенной г., не идет ни в какое сравнение с написанным ранее. В самом деле, уже в конце 40-х годов у Гончарова была написана (и выпущена в свет) «Обыкновенная история» и созданы замыслы двух его позднейших романов — «Обломова» и «Обрыва». Из «Обломова» была написана первая часть и уже напечатав «Сон Обломова», который Гончаров справедливо называл «увертюрой всего романа». К 1861 г. были уже созданы (и напечатаны) путевые очерки «Фрегат Паллада» и даже из романа «Обрыв» написаны были первые его три части; их еще предстояло перерабатывать, но добрая половина труда была осуществлена.
Дело здесь, однако, не только в датах написания тех или иных произведений, но, прежде всего, в предмете преимущественного внимания романиста. Внимание Гончарова-художника было отдано критике феодально-крепостнической России. О ней он говорил почти во всех своих произведениях позднего периода — в мемуарах о Московском университете и Симбирске 30-х годов, в воспоминаниях о Белинском, в критической статье о «Горе от ума», в нравоописательных очерках «Слуги». Послереформенной России Гончаров посвятил только одно произведение — «Литературный вечер», которое, вне всякого сомнения, принадлежит к числу его слабейших созданий. В противоположность Тургеневу, Некрасову, Островскому, Щедрину Гончаров не понимал русской пореформенной жизни и не собирался ее изображать. «Я на-днях встретил Гончарова, — сообщал Достоевский в 1876 г. Х. Д. Алчевской, — и на мой искренний вопрос: понимает ли он все в текущей действительности, или кое-что уже перестал понимать, он мне прямо ответил, что многое «перестал понимать». Конечно, я про себя знаю, что этот большой ум не только понимает, но и учителей научит, но в том известном смысле, в котором я спрашивал (и что он понял с ¼ слова), он, разумеется, не то что не понимает, а не хочет понимать. «Мне дороги мои идеалы и то, что я так излюбил в жизни, — прибавил он, — я и хочу с этим провести те немного лет, которые мне остались, а штудировать этих (он указал мне на проходившую толпу на Невском проспекте) мне обременительно, потому что на них пойдет мое дорогое время»...»24.
Творчество Гончарова как художника не только было безраздельно отдано крепостнической России, но и принесло свои плоды по преимуществу в годы, когда она еще продолжала существовать. Вот почему нельзя сопоставлять во времени произведения Гончарова с романами Л. Н. Толстого или Достоевского: «Обломов», а отчасти и «Обрыв» представляют собою более ранний этап в развитии русского романа.
«мужицкие демократы» 60-х годов — Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Щедрин, — то и он искренно, и еще в 40-х годах, верил в то, что «отмена крепостного права и его остатков принесет с собой общее благосостояние», и всемерно содействовал этому своим творчеством. Еще более характерна для Гончарова «горячая защита просвещения»25.
Сближение Гончарова с «просветительством» ни в какой мере, конечно, не освобождает нас от обязанности вскрыть всю сложность и противоречивость его мировоззрения. Они были обусловлены прежде всего тем, что в своей личной жизни Гончаров служил господствующему порядку самодержавной Россия как чиновник, цензор русской литературы, редактор официозной правительственной газеты и член высшего цензурного учреждения Российской империи. Эта все усиливавшаяся личная связь с господствующим порядком в сильной мере затруднила деятельность Гончарова как писателя, она, в частности, глубоко исказила первоначальный прогрессивный смысл его последнего романа. Однако, к счастью для русской литературы, эта биографическая связь Гончарова с послереформенным режимом не смогла одержать верх над его могучим реалистическим талантом.
Буржуазная критика возвеличивала слабые стороны творчества Гончарова, умалчивая о его сильных сторонах. Она рисовала этого художника своекорыстным защитником интересов русского капитализма, игнорируя критические и прогрессивные тенденции его творческого развития. Марксистско-ленинское литературоведение, не скрывая слабостей и ошибок выдающегося писателя, подчеркивает в нем главное — защиту интересов передовой русской культуры. Гончаров служил ей своей борьбой с крепостничеством и его пережитками, своей неустанной пропагандой просвещения, своей неустанной проповедью творческого труда.
Именно это прежде всего ценили в Гончарове классики русской революционно-демократической критики. Белинский называл «Обыкновенную историю» «страшным ударом романтизму, мечтательности, сентиментализму, провинциализму» и прочим порокам старой, патриархально-крепостнической России. Добролюбов справедливо трактовал Ольгу Ильинскую как образ передовой русской женщины, произносящей беспощадный приговор всему реакционному и оппортунистическому в русской жизни. Именно эту национальную
Сноски
*1 Цитаты из произведений Гончарова всюду приводятся по четвертому полному собранию его сочинений, изд. Глазунова. СПб., 1912. Объяснение сокращений: НИ - «Необыкновенная история», по «Сборнику Российской публичной библиотеки», П., 1924; СП - И. А. Гончаров. Критические статьи и письма, под ред. А. П. Рыбасова. Л., 1938.
|