|
6
Через три года после опубликования «Счастливой ошибки» Гончаров берется за создание очерков «Иван Савич Поджабрин». Произведение это было опубликовано лишь в 1848 г., однако автор датировал его — в журнальном тексте — 1842 годом.
«Поджабрина» «очерками», Гончаров, несомненно, связывал его с той традицией «физиологических очерков», которая стала формироваться в русской литературе в начале нового десятилетия. Нет никаких оснований объяснять происхождение «Поджабрина» влиянием жанровых очерков из французской и английской литературы, как это делает Н. К. Пиксанов («Белинский в борьбе за Гончарова», стр. 62). В действительности корни и этого произведения и этого жанра вполне национальны: припомним хотя бы «Невский проспект» Гоголя и весь цикл его петербургских повестей. Новому жанру очерка предстояла большая популярность: в духе его в те годы начинали писать Григорович («Петербургские шарманщики»), Некрасов («Петербургские углы»), Панаев (очерки, изображающие «литературную тлю» Петербурга) и многие другие49. Нет сомнения, что если бы «Поджабрин» был своевременно напечатан, он, как и лермонтовский «Кавказец», занял бы видное место в очерковой литературе начала 40-х годов.
Образ героя очерков, Поджабрина, связан с той же гоголевской традицией, правда, не очерковой, а драматической. Можно было бы назвать Ивана Савича младшим братом Ивана Александровича Хлестакова. Как и Хлестаков, Поджабрин напропалую «жуирует» жизнью. Он тщеславен и легкомыслен; пренебрегая службой, он мотает свое имущество и деньги. Не говоря уже о том, что психологический силуэт Поджабрина напоминает хлестаковский, у него есть слуга, грубоватостью и смышленостью напоминающий Осипа. Следование Гоголю не превращается здесь в подражание: ведь автор «Ревизора» не имел своей целью изображение петербургского быта своего героя, а именно это и легло в основу гончаровских «очерков».
Близость «Поджабрина» к традиции «физиологического очерка» проявляется во множестве жанровых картин петербургской жизни. Гончаров сравнительно редко говорит о природе Петербурга (IX, 17): внимание его привлечено бытом четырехэтажного дома. Мы видим здесь слугу, то и дело отыскивающего для своего барина новую квартиру с сараем и ледником (IX, 3, 11, 68, 90). Поджабрин и Авдей тщетно пробуют разговориться с мужиком, который молчит и зевает, потому что он «не здешний» (IX, 5). Они, не жалея кулаков, стучат в квартиру, где спит дворник, похваляющийся... чуткостью своего сна (IX, 5, 7). В комически-жанровой форме изображена Гончаровым мимическая игра с ассигнацией, которую Поджабрин сначала бросает в шапку дворника, а затем убирает обратно (IX, 11). Колоритна и картина переезда Авдея в дом, с вещами своего барина.
Подобные же бытовые картинки встретятся нам в дальнейшем повествовании «Поджабрина». Так, например, о стоящей в комнате Прасковьи Михайловны мебели говорится: «кто быстро опускался на диван.... тот вскакивал еще быстрее, думая, что он сел на камень: так хорошо сделаны были пружины, которые торговцы Апраксина двора величают аглицкими» (IX, 81). Или, характеризуя Машу, которая что-то жевала, Гончаров дает такую «профессиональную» характеристику: «Горничные вечно жуют или грызут. В карманах их передника всегда найдете орехи, изюм или половинку сухаря, оставшегося от барынина завтрака, или бисквит, вафлю — залог нежности какого-нибудь повара» (IX, 46).
66, 84). Хотя рассказ и сконцентрирован вокруг основного персонажа, остальным уделено немало внимания. В непринужденно-легкой и выразительной манере очертил Гончаров рачительного слугу Авдея, этого любителя «ликеры», легкомысленную Анну Павловну, подозрительного и грозного «опекуна» Стрекозу, золотую петербургскую молодежь, собирающуюся у «баронессы», и ее самое, лукавую столичную кокотку, наконец неприступно-добродетельную Прасковью Михайловну с ее многочисленной родней. Рассказ Гончарова полон непритворного комизма, звучащего особенно выразительно там, где автору приходилось по ходу действия переводить «поэзию» на язык повседневной прозы. Оба эти плана мешаются в разговоре Поджабрина с первой из его возлюбленных. «Знаешь что, мой ангел, возьми пока к себе один диван, вот этот, зеленый, — отвечал Иван Савич, — у меня их два да еще кушетка. — Зачем... нерешительно говорила Анна Павловна. К такому дивану нужен и ковер, а у меня нет. — Возьми один ковер: у меня два. — Ну, уж если ты так добр, так дай на подержание и зеркало, чтобы хоть на время забыть удары судьбы» (IX, 32. Курсив мой. — Ц.)
В «Поджабрине» Гончаров делает значительные успехи в овладении живой речью различных слоев населения Петербурга. Он мастерски воспроизводит болтливость столичной горничной, наглый язык продажной красавицы или трафаретные фразы жуира: «Наконец я у вас...неужели это правда? Я как будто во сне» (IX, 52). Отметим, что повесть заканчивается фразой обманутого в своих ожиданиях крестного: «Что же, милости просим: не пропадать же кулебяке!», после чего все приглашенные им гости садятся за стол.
Критика встретила появление «Ивана Савича Поджабрина» сдержанно (см. об этом ниже). В этом был отчасти виноват сам Гончаров, опубликовавший «Поджабрина» только через шесть лет после его написания. В 1848 г., когда «натуральная школа» уже почти заканчивала путь своего развития, такой рассказ не мог произвести впечатление на критиков, тем более, что Гончаров уже был к тому времени автором большого общественно-психологического романа. Однако для 1842 г. «Поджабрин» был явлением незаурядным. Правда, тема напропалую жуирующего столичного чиновника разрабатывалась беллетристами 40-х годов, например, Д. В. Григоровичем. В его повести «Соседка» (1845) фигурируют почти те же персонажи, что и у Гончарова: чиновники Ласточкин и Воробьев, наперерыв ухаживающие за хорошенькой соседкой, Ольгой Михайловной, живущей «одна-одинешенька», в квартире «с комфортом, со старой нянькой и шестиструнною гитарою», наконец, Андрей Андреич, «толстый господин в очках и в шубе», который приезжает к Ольге в неурочный час и застает ее с поличным.
«Иван Савич Поджабрин» стоит выше «Соседки». Образы Гончарова сложнее: Анна Павловна не только легкомысленна, но и расчетлива и даже корыстолюбива. Тоньше изображен Гончаровым и майор Стрекоза, «опекун и... и... дядя», начинающий с угроз, но в конце концов снисходящий до поджабринского чаю с ромом. У Гончарова нет трафаретно грозной расправы, сопровождающейся пощечинами: майор Стрекоза возникает перед Поджабриным во время его сна, и последний с возмущением плюет в этот «призрак», стремясь скорее от него избавиться (IX, 34).
Григорович впоследствии сожалел о том, что напечатал такую трафаретную повесть, как «Соседка». Гончаров был осторожнее, несколько лет храня «Поджабрина» в ящике своего письменного стола. Нельзя недооценивать значения этого произведения для творчества Гончарова. В частности, в образе Авдея Гончаров, несомненно, сделал новый шаг к созданию того типа крепостного слуги, который был им увековечен в Захаре.
|