• Приглашаем посетить наш сайт
    Булгарин (bulgarin.lit-info.ru)
  • Цейтлин. И. А. Гончаров. Примечания. Глава 1.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.

    Глава первая

    ЮНОСТЬ. РАННИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОПЫТЫ

    (стр. 17—55)

     1 Эта дата оспаривалась в биографической литературе о Гончарове, но она была позднее подтверждена соответствующими документами. См.: «Вестник Европы», 1908, № 11, с. 26 и «Русская старина», 1911, т. CXLVIII, № X, с. 43, 44.

     2 О семье Гончаровых см. в воспоминаниях Г. Н. Потанина («Исторический вестник», 1903, № 4), А. Н. («Вестник Европы», 1908, № 11), а также в заметке М. Ф. Суперанского («Вестник Европы», 1907, № 2).

     3 Г. Н. Потанин. Воспоминания о Гончарове. «Исторический вестник», 1903, № 4, с. 99.

     4 В. А. Соллогуб. Воспоминания. М. — Л., 1931, с. 220, 221.

     5 Из автобиографии Гончарова, опубликованной М. Ф. Суперанским. Сб. «Огни», Пг., 1916, с. 165.

     6 Цит. по книге: Л. С. Утевский. Жизнь Гончарова. М., 1931, с. 20—21.

     7 Там же, с. 20.

     8 Из письма от 20 мая 1880 г. (опубликовано в газ. «Страна», 1880, № 41). Гончаров говорил здесь о 1827—1828 гг., когда ему было 15—16 лет. К этому времени появились в свет первые семь глав «Евгения Онегина». Сравним с этим впечатления молодого Герцена: «Что за восторг, что за восхищение, когда я стал читать только что вышедшую первую главу Онегина. Я ее месяца два носил в кармане, вытвердил на память» (А. И. Герцен. Полное собр. соч. и писем, т. II. Пг., 1919, с. 391). Герцен был одних лет с Гончаровым.

     9 «Наша мать, — писал Гончаров одной из своих сестер, — была умница, что не бралась указывать, куда итти мне, куда тебе, а она была решительно умнее всех женщин, каких я знаю». Цит. по книге: Л. С. Утевский. УК. соч., с 12.

    10 «над диваном висела хорошенькая картина — женская головка. Это напомнило мне увлечение живописью Райского... я спросил Гончарова, не занимался ли он живописью, и он ответил: «Да, в молодости занимался, искал себя». (И. И. Ясинский. Воспоминания. «Исторический вестник», 1898, № 2, с. 270).

    11 А. И. Герцен. Полное собр. соч. и писем, т. XII, с. 99.

    12 См. статью: М. Ф. Суперанский. И. А. Гончаров и Н. И. Надеждин. «Современник», 1913, № 5, и книгу: Н. К. Козмин. Н. И. Надеждин. СПб., 1912, с. 255—256 и 358.

    13 Круг товарищей Гончарова по Московскому университету до сих пор не установлен. Некоторые любопытные сведения даст еще не опубликованная приписка Гончарова к письму С. С. Дудышкина к А. Н. Майкову от 14 декабря 1843 г.: «Очень благодарен, что напомнили о старом, добром, милом товарище Матвее Бибикове. Если он еще в Риме — мой сердечный поклон ему. Забуду ли когда-нибудь его милое товарищество, его шалости, его любезность? Наденет, бывало, пришедши в университет, первый встретившийся ему виц-мундир, какой увидит на гвозде в передней, потом срисует с профессора карикатуру, споет что-нибудь в антракте, а в самой лекции помешает мне, Барышову и Мину — слушать: и так частенько проходили наши дни. Это тот самый Бибиков, который, для диссертации Каченовскому, выбрал сам себе тему: о мире, о войне, о пиве,

    о вине, о... и вообще о человеческой жизни» (Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит. Академии Наук СССР).

    Упоминающиеся здесь Мин и Барышов, очевидно, учились вместе с Гончаровым. Д. Л. Мин — в будущем известный русский переводчик, в частности «Божественной комедии» Данте. Ефрем Ефремович Барышов был охарактеризован в некрологе, написанном самим Гончаровым: «Кончив курс в Московском университете по словесности и эстетике, он прямо от лекций тогдашних лучших профессоров словесности и эстетики, Надеждина, Давыдова и Шевырева, — перешел к делу, к работам в облает» изящного... Словесники были тогда в первых рядах общества, самыми видными, а при таланте — блестящими и почти единственными представителями интеллигенции». Некролог Е. Е. Барышову был напечатан в газ. «Порядок» (1881, № 284) и перепечатан в издании: «М. М. Стасюлевич и его современники», т. IV. СПб., 1912, с. 219—222.

    Приведенный выше материал характеризует круг друзей Гончарова. Как мы видим, это была действительно совсем не та среда, которая образовала кружок Станкевича.

    14 Из автобиографии Гончарова, опубликованной М. Ф. Суперанским. Сб. «Огни», Пг., 1916, с. 166.

    15 Датировка обоснована Н. О. Лернером в его книге: «Труды и дни Пушкина». СПб., 1910, с. 270.

    16 Г. Н. Потанин. Ук. статья, с. 111.

    17 И. А. . Критические статьи и письма, с. 284. — В этой связи следует назвать и имя московского комика В. И. Живокини, которого Гончаров также ценил. Это следует, в частности, из его еще не опубликованного отзыва о статье П. Д. Боборыкина для сборника «Складчина» (1874): «Василий Игнатьевич Живокини... Отлично, умно и тепло написанная характеристика Живокини, как человека и как актера. Очень верно и тонко анализированы род, свойство и значение таланта актера — и вообще много высказано в статье мыслей, наблюдений и заметок о сценическом искусстве. Это прекрасное приобретение для «Складчины»» (Из письма Гончарова в Комитет по изданию «Складчины» от 19 февраля 1874 г. Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР).

    18 Неизданное письмо к А. Ф. Кони от 16 марта (повидимому, 80-х годов); хранится там же.

    19 В воспоминаниях Э..-ва («Русская старина», 1878, № 11) деятельность этого жандармского полковника предельно идеализирована. Ее подлинную сущность раскрывает П. С. Бейсов в работе «Гончаров в Симбирске».

    20 Н. К. Пиксанов. Белинский в борьбе за Гончарова. «Ученые записки» Ленинградского ун-та, сер. филол. наук, вып. 11. Л., 1941, с. 58—59.

    21 Из неопубликованного письма Гончарова к С. А. Никитенко от 3 июля 1865 г. (Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР).

    22 М. Ф. Суперанский. Материалы для характеристики Гончарова. Пг., 1916.

    23 Неопубликованная часть письма Гончарова к А. А. Толстой от 14 апреля 1865 г. (Рукоп. отдел. Публичной б-ки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде).

    24 Л. С. Утевский. Жизнь Гончарова. М., 1931, с. 35—36.

    25 Из некролога Гончарова о В. Н. Майкове. И. А. Гончаров. Критические статьи и письма, с. 229.

    26 А. В. Старчевский. Забытый журналист. «Исторический вестник», 1886, № 2, с. 375—376.

    27  В. Григорович. Литературные воспоминания. Л., 1928, г. 192.

    28 А. М. Скабичевский. Литературные воспоминания. Л., 1928, с. 168, 113—116.

    29 Цит. по книге: Е. А. Ляцкий. Роман и жизнь. Прага, 1920, с. 357.

    30 Альманахи «Подснежник» и «Лунные ночи», в которых началась литературная работа Гончарова, ни разу еще не были описаны со стороны своего содержания. Ограничимся в этом плане основными сведениями. В предисловии к «Подснежнику», датированном 31 декабря 1835 г., мы читаем: «Редакция «Подснежника» просит читателей принять благосклонно эту первую тетрадь ее журнала. По плану, который она предначертала себе, в «Подснежник» будут входить статьи не только литературные, но и относящиеся до наук и художеств; будут помещаемы рисунки, чертежи, карты. Редакция «Подснежника» надеется в этом случае на трудолюбие, познание и искусство своих юных сотрудников и, по мере их помощи, представляет себе впоследствии сделать многие улучшения, как в сущности, так и в расположении своего журнала». Из авторов, сотрудничавших в «Подснежнике», отметим, кроме семьи Майковых и Гончарова, П. Ершова, И. Бороздну, Солика Солоницына, Бенедиктова. В «Лунных ночах» к ним прибавились Щеткин, написавший пять стихотворений, и В. А. Солоницын, которому принадлежит эпилог в стихах: издание, повидимому, закончилось. Альманах «Лунные ночи» отличался лучшим оформлением — в нем было много текстовых иллюстраций, заставок, виньеток, делавшихся Н. А. Майковым в первую очередь, а также Аполлоном Майковым и другими членами семьи. Валериан Майков поместил в «Лунных ночах» рассуждение «Жизнь и наука».

    31 Процитируем для иллюстрации этой манеры отрывки из игры в вопросы и ответы, которой занимались во время вечерних собраний, и в частности ответы, написанные почерком И. А. Гончарова. Кто-то спрашивал Гончарова: «Какая власть сильнее: рассудка или любви?» Иван Александрович отвечал: «Рассудок никогда не руководствует всеми действиями человека, но любовь очень часто. Мы можем припомнить несколько человек, которые из любви делали глупости или злодеяния, но не вспомним ни одного, который бы силою рассудка уничтожил в себе любовь. Одно время и разлука от нее исцеляют. Люди так уже созданы!». В этом ответе уже предчувствуется скептический образ Адуева-дяди. Гончарова спрашивали: «По вашему мнению: какой недостаток всех труднее исправить?» Он отвечал: «Эгоизм и скупость. Эти два недостатка не только трудно, но невозможно исправить: они что старее, то сильнее».

    Приведу еще несколько наиболее характерных вопросов и ответов:

    Вопрос: «Желали бы вы знать, когда умрете?» Ответ: «Желал бы для того, чтобы приготовить к этому тех, кто меня любит».

    Вопрос: «Не правда ли, что бесконечно счастливые точно так же, как и бесконечно несчастные, самые скучные в обществе люди?» Ответ: «О нет, то и другое имеет свою приятность. Первое (т. е. бесконечно счастливое. — А. Ц.) заставляет жалеть и будит участие».

    Вопрос: «Какая разница между человеком, который любит и не знает, что он также любим, и тем, который любит и убежден тысячью доказательств, что ему отвечают и говорят даже, что он любим?» Ответ: «Та же самая, которая существует между первым изобретателем пороха, не знавшим цены своего изобретения, и всяким человеком, который умеет превосходно употребить порох, не имея понятия, из чего он составляется».

    Вопрос: «Согласились ли бы вы отказаться от всякого земного блаженства с уверенностью, что вы будете святым?» Ответ: «Я знаю блаженство, которое не лишит меня святости. Зачем же мне от него отказываться». Цит. по ук. книге Е. А. Ляцкого (с. 129 и 135), опубликовавшего «вопросы и ответы» по принадлежавшему ему автографу.

    Мы лишены возможности, за отсутствием в нашем распоряжении автографа, датировать эти вопросы и ответы майковского салона. Вероятнее всего, что они относятся к началу 40-х годов. Ответы Гончарова

    на предлагавшиеся ему вопросы свидетельствуют о зрелости и уравновешенности его воззрений на жизнь, несомненной наблюдательности в вопросах психологии, добродушном юморе, проникнутом однако некоторой долей скептицизма.

    32 Тесные связи Гончарова с семьей Майковых отразились в двух его полубеллетристических, полуальбомных набросках, которые мы здесь и публикуем. Первый из них написан в форме письма к Евгении Петровне Майковой, состоящего из трех частей.

    <ПИСЬМО>

    Упрек

    Вы едете! Неужели это правда? Какая скука! Какая тоска! А кругом все весело, все зеленеет, все распускается! Природа радуется чорт знает чему, когда Вы едете! Ваш отъезд мне все казался каким-то отдаленным, почти невозможным событием — я дремал в счастливом сомнении — и что же? Вы действительно, жестоко, бессовестно едете, покидая преданный Вам мир и отъезжая в другой, неведомый, окружась толпой милых спутников. — Эгоизм, жестокосердие!

    И что всего ужасней, Вы наложили на оставленных Вами сирот страшную обязанность — сказать, даже написать Вам прости! а сами уклонились от нее, потому что тяжко, грустно сказать это слово тем, кого любишь. Как бьется и трепещет сердце, когда готовится выдать это слово, как оно обливается кровью, с каким мучительным напряжением сбрасывает с себя это бремя, как бледнеют уста, произнося его! Ведь Вы понимаете, что этого слова нельзя сказать или написать: его надо, с позволенья сказать, родить... так тяжело носить в голове думу о разлуке, с такой болью разрешается ею сердце: иногда даже роды бывают смертельны. Вы понимаете тяжесть этого, как я понимаю тяжесть родов, хотя не родил никогда, — понимаете — и все-таки требуете: верх жестокосердия и эгоизма!!!

    Объяснение

    «Тем, кого любишь»... сказано выше. После осьмилетнего знакомства в первый раз мне пришел в голову вопрос: как я Вас люблю? Страстною, глубокою любовью? Нет! Я никогда не покушался вознестись до высот, мне недоступных. Сыновнею? Вам слишком далеко итти до лет моей матери; я слишком далеко ушел от лет Вашего сына. Братскою? Это сухо. Дружескою? Дружбы между мужчиной и женщиной существовать не может. Как же я Вас люблю? Ей богу не знаю. Любовь в мою душу незаметно вкралась, постепенно упрочилась: начало ее теряется в бесчисленных Ваших достоинствах, в беспредельной моей признательности к Вам. Когда-нибудь на досуге разберу, как я Вас люблю; а теперь ни Вам, ни мне не до того: Ваш отъезд поглощает все Ваше время; Ваш отъезд поглощает все мои мысли, только язык вслед за сердцем твердит: люблю, люблю, люблю!

    Прощание

    А вы меня? Нет! страшно допытываться: ну как... того...? И мне ли толкаться в Ваше сердце? Оно так занято, так полно. Оно, как светлый храм, сияет негаснущим огнем; там совершается вечное служение на алтаре любви и дружбы. Жрецы избраны, поклонников тьма с богатыми приношениями. Они предупредили меня, пришельца с бедной лептой. Толпа непроходимая и невыходимая: кто раз попал — не выходит! Из толпы слышится грозное: куда лезешь! Страшно!

    Нет! говоря Вам прости, требую не любви и дружбы, а только немного памяти и привычки. Прощайте, но возвратитесь, возвратитесь скорее

    и дайте мне занять в Вашем внимании такое место, какое занимает старая, давно прочитанная, ветхая книга, которая может быть немного наскучила, но за которую принимаются каждый вечер, по привычке, на сон грядущий, и, зевая, прочитывают несколько давно известных строк.

    И. Г.

    14 июля 1843 г.

    Запись Гончарова, условно обозначенная здесь «письмом», ценна прежде всего в автобиографическом плане: она указывает на несомненную приязнь Гончарова к Евгении Петровне Майковой. Дата этого дружеского послания связана с отъездом Майковой вместе с мужем за границу летом 1843 г. Гончаров познакомился с нею в 1835 г., и таким образом дружба их продолжалась те самые «восемь лет», о которых говорится в этом отрывке. «Вам слишком далеко итти до лет моей матери; я слишком далеко ушел от лет Вашего сына», — пишет Гончаров, и оба эти указания вполне подтверждаются фактами — он был старше Аполлона Майкова на восемь лет.

    здесь иронией (см. развернутое сравнение с родами, неожиданное косноязычие, вульгаризм «куда лезешь», произносимый «поклонниками» у «алтаря любви и дружбы»). Разумеется, в этой шутке отражена глубокая приязнь Гончарова к Майковой, однако большего здесь мы как будто не находим.

    Отрывок этот не лишен литературных достоинств. Заслуживает внимания членение письма на три части, придающее ему внутреннюю четкость, психологическая наблюдательность Гончарова, тонкий юмор, наконец, элегический конец, в котором автор письма сравнивает себя со «старой, давно прочитанной, ветхой книгой»*7.

    Второй отрывок:

    ХОРОШО ИЛИ ДУРНО ЖИТЬ НА СВЕТЕ

    Хорошо или дурно жить на свете? И да, и нет. Жизнь состоит из двух различных половин: одна практическая, другая идеальная. В первой мы — рабы труда и забот; она отравлена существенными потребностями: каждый, как пчела, ежедневно обязан принести, для общей пользы, каплю своего меда в бездонный улей света. В той жизни самодержавный властелин — ум: много жертв приносит человек этому деспоту, много отдает своих лучших минут и радостей на обмен огорчений, сухих, чуждых душе трудов и усилий. Как не хочется, как скучно бывает жить для других! Та жизнь, как томительный сон, как давление ночного духа; от нее пробуждаешься, как от обморока, к другой половине жизни. Не такова последняя: в ней уже нет муравьиных хлопот и мышьей беготни к пользе общей. Там перестаешь жить для всех и живешь для себя не одной головой, но и душой, и сердцем, и умом вместе. То половина эстетическая: в ней простор сердцу, открывающемуся тогда для нежных впечатлений, простор сладким думам, тревожным ощущениям и бурям, тоже не умственным и политическим, бурям души, освежающим тяготу вялого существования. Тут свои идеальные радости и печали, как улыбка сквозь слезы, как солнечный луч при дожде. Мгновения той жизни исполнены игры ума и чувств, цветущих, живых наслаждений всем, что есть прекрасного в мире:

     е. мы. Тогда в существовании господствует какая-то легкость, свобода, и человек не клонит головы под тяжестию неотвязчивой мысли о долге, труде и обязанностях.

    Когда утомленные первою, скучно-полезною стороною жизни, вы захотите сбросить с себя иго тяжелого существования и занесете ногу над пропастью... остановитесь, пойдемте со мной: я поведу вас туда, где вы отдохнете и успокоите боль души, освежите сердце, как бы оно черство ни было, и отрезвитесь от скуки; там наберетесь утешительных впечатлений и вам станет легко — опять до новой скуки.

    Вон видите ли то здание строгого стиля с колоннадою? Пойдем туда. Около него с одной стороны спесиво раскинулись чертоги нового Лукулла; с другой построился, как Вавилонский столп, целый муравейник промышленности, а мимо несется с шумом и грохотом гордость и пышность, робко крадется бедность и преступление: у порога его кипит шум Содома и Гоморры*8. Целомудренное здание, как будто в негодовании, отступило назад от нечестивых соседей, надвинуло зеленые зонтики на глаза, сосредоточилось в самом себе и только что не восклицает: «Горе, горе тебе, новый Вавилон!». А внутри... но войдемте, войдемте скорее...

    За нами с шумом затворилась тяжелая дверь: то был последний шум света. Вступаем в другой мир. Перед нами тянутся длинные, бесконечные переходы, убегающие от взора куда-то вдаль. Здесь царствует таинственный сумрак, глубокое безмолвие, как будто мы попали в очарованный замок, где все живущее обращено в камень жезлом могучего чародея, а между тем как много тут жизни, сколько бьется юных, горячих сердец. Да! Это точно — замок фей! Здесь нет и не может быть того неприятного шума, который раздается вокруг: то грубая возня мужчин, а их здесь и нет... ты в царстве женщин. Но где же феи? Вон, смотрите, что там за тень пробирается вдоль стены неслышными, мерными шагами, склонив голову, и вдруг исчезает на перекрестке, как сторожевая дева Громобоева замка, совершающая свой печальный черед в, ожидании Вадима? То странствует дежурная пепиньерка, зевающая в ожидании 9 часов вечера. А тут другое, миленькое и молоденькое существо, внезапно выпархивает из одних дверей, как легкая, стройная лань, с едва слышным шорохом перебегает вам дорогу и исчезает в другие двери: они затворились, и опять все смолкло. Здесь третье вдруг взлетает вверх, едва касаясь ступеней лестницы, как будто ангел, вознесшийся в глазах ваших куда-то выше, где, говорят, множество таких ангелов. А что за воздух, как сладко дышать им! Какие радужные мечты и трепетные думы навевает он на душу и сердце. Да и как иначе! Ведь эта атмосфера растворена нежным дыханием всех милых существ, населяющих эту обитель. Но то ... чу! Откуда доносятся до слуха тихие, гармоничные звуки? Это они, ангелы, поют хвалебный гимн богу. Что за жизнь, господи, что за розовое существование! Пожил бы с ними!, Зачем я не такой же ангел, а... впрочем — что же сокрушаться, — ведь кажется, и я не чорт.

    грациозною прелестию. Около нее теснится сонм прекрасных, умных, приветливых и любезных существ. Поклонимся перед нею и пред ними — мы у цели. Величаво-стройная жена то,.. но нужно ли называть ее — мы теперь у нее в среде тех существ, в том здании, словом — мы в царстве

    женщин. Сюда-то, в эту залу, звал я отдыхать от скучно-полезной жизни. Здесь ум не пугает воображения заботами о презренной пользе. Он слагает с себя суровые свои доспехи, рядится в цветы, резвится, шалит, помогает говорить комплименты, правдоподобно лгать и приятно высказывать истину, решать вопросы о том, что близко каждому лично, и услужливо мешаться во все игры и затеи. Стены этой храмины, вероятно, никогда не оглашались толками ни о войне англичан с китайцами, ни об египетском паше, ни об изобретении новой машины, словом, ничем из того, что наполняет другую, скучную половину жизни. Но зато здесь происходят афинские, благоухающие умом и чувством беседы о том, о сем, часто и ни о чем, под председательством хозяйки. Сюда бы привел я тех мудрецов брадатой половины рода человеческого, которые самовластно отмежевали в удел небрадатой половине только силу красоты: они преклонили бы колено пред сочетанием этих двух сил (ума и красоты) и увидели бы, что первенствующую роль здесь играет ум — женский, а сердце — мужское. Сюда приносит иногда нежные плоды своего ума и пера и другое светило, пышное, блистающее в своем собственном, также прекрасном мире. Достойный спутник ее, оставляя изредка высокое художество, приходит полюбоваться игрою юной, эстетической жизни. Верховный жрец Аполлонова храма в России, оглашающий ее вещими, потрясающими сердца звуками своей лиры, скромно вступил в круг беседующих*9. Будем надеяться, что эти звуки пронесутся когда-нибудь здесь. Другой юный пророк, так сладко напевающий нам о небе Эллады и Рима, избрал главною квартирою своего вдохновения берега не Иллиса и Тибра, а Фонтанки*10. Здесь есть и 20-летние мудрецы, которые тотчас гасят свой фонарь и прячут ненависть к людям и равнодушие к жизни под философскую эпанчу, как скоро перед ними блеснет луч прекрасного взора. Сюда беспрестанно утекают из-под Российских победоносных знамен и дети Марса: где их доспехи, копья и стрелы? ими хоть тын городи. А сами они беспечно поют:


    Мой воинственный шелом,

    Станут дети там играть.

    Будь эта зала величиною с Марсово поле: увы! воинская слава России померкла бы навсегда и бранные трофеи украсили бы не храмы господни, а ее окна. Прихожу сюда и я, мирный труженик на поприще лени, приобретший себе на нем громкую известность, здесь отраднее и слаще лениться, нежели там, в том мире, где на всяком шагу мешает труд или забота. Один трудный подвиг предстоит ленивцу: уйти отсюда в роковой час.

    питомец дела и труда, более других изведавший горечь муравьиных хлопот и пчелиной суматохи, тщету и скуку человеческой жизни и мудрости. Он искал последней и у древних, и у новых мудрецов, но признал отчасти истинным только учение Эпикура и занял мудрость не в груде книг: одна книжная мудрость — что смрадное болото; там ум, как стоячая вода; оно испаряется теориями и умозрениями, методами и системами, заражающими жизнь нравственным недугом — скукою; из этого болота почерпается только мертвая вода; а для прозябания ума нужно вспрыскивать его еще живой водой. И он, наш новый пришлец, добывал истину, эту живую воду, из живых источников. Он находил ее и в труде и стал властелином всякого предпринимаемого подвига, и в книге природы, и в собственном сердце, и, наконец, умел обрести

    мудрость и истину там, где другой находит безумие, — на дне розового, хрустального колодца. Не смущайтесь, mesdames, его сурового взора и саркастической улыбки: в ваших взорах и улыбках он сумеет, найдет еще более мудрости и истины, чем на дне того колодца. Угрюмое чело прояснеет, а насмешка выйдет из уст комплиментом.

    Другой пришлец — представитель молодого, цветущего поколения. Юность бьется, кипит, играет в нем и вырывается наружу, как пена искрометного вина из переполненной чаши. Много в нем жизни и силы! Как блещет взор его, как широка славянская грудь и какие мощные и пленительные звуки издаст она! Он песнею приветствует светлую зарю своей жизни, и песнь его легка, свободна, весела и жива, как утренняя песнь жаворонка в поднебесье. Он то заливается соловьем родимых дубрав, который, по словам поэта, щелкает и свищет, нежно ослабевает и рассыпается мелкой дробью по роще, и поет и русскую грусть, и русское веселье; то настроит золотое горлышко на чужой лад и поет о нездешней любви и неге, как поют соловьи лучшего неба и климата.

    Теперь, ознакомив несколько новопосвящаемых с значением института, разумея под этим словом общество, собирающееся в этой зале, обращаюсь к принятым здесь правилам и обычаям, также и к обязанностям, сопряженным со вступлением сюда.

    Обязанностей — всего одна. Так как вы непременно будете обожать весь институт...

    Я вижу, кажется, как при этом наморщатся брови эпикурейца и как другой пришлец остановит на мне в недоумении ясный взор. Да! Повторяю, обожать весь институт: это очень просто, — здесь уж такое заведение. Да иначе и нельзя: оглядитесь вокруг себя и решите сами, можно ли обожать кого-нибудь одногоодну: глупая привычка — оставаться мужчиной даже в царстве женщин! Если еще не убеждены в этом — я докажу вам в нескольких словах. Положим, что вы опустили знамя предпочтения к ногам одной избранной богини и, уходя отсюда темной ночью, уносите в сердце и воображении свое светило, которое и светит вам до дому. Входите в свою квартиру и светило за вами. Вы в раздумье ложитесь на диван, вперяете взор в потолок комнаты, мысленно обращая его в небо, и звезда тотчас занимает там свое место. Вы любуетесь, трепещете от восторга, плачете, уже сочинили два стиха и ищете рифму к третьему, но вот!.. там восходит еще звезда первой величины, блистательная и яркая, за ней третья, четвертая и т. д. — и весь потолок населяется светилами, только не холодными, ночными светилами, а пламенными со лицами, которые так и пекут, так и прожигают вас насквозь. Не одна эта опасность угрожает вам: в здешней сфере блуждают и периодически появляющиеся кометы, светила других миров или кончившие срок существования в этой сфере. След их — огненная полоса бури и разрушения — берегитесь — испепелят!

    Наконец, за этими ближайшими светилами тянется белою полосою и млечный путь, рой тех звездочек, которые сияют теперь там выше, над нашими головами: это незримые, многочисленные обитательницы здешнего храма. Мы не видали их, но ведь человек любит блуждать взором по млечному пути и разгадывать недоступные взору светила; так и воображение ваше будет уноситься в высшие сферы здешнего неба и, не видя их, мучиться и обожать. Нестерпимое сияние ослепляет вас: вы закрываете глаза и успокаиваетесь, думая заснуть с мыслию об избранном образе — никак нельзя. Начинается музыка сфер, заговорили какие-то голоса. То будто кончик благовонного локона щекотит вам около носа; то, кажется, беленькая ручка дерет вас за ухо, говоря: как ты смеешь спать после вечера,

    проведенного среди нас? Ты, продолжает таинственный образ, все теребя вас, избрал одну такую-то (имя-рек — и обожай! Мой ум и носик, кричит третья — и обожай, мою талию и остроумие — и обожай! Обожай! Обожай всех — наконец, кричат они хором. Другие будто являются с угрозами, О, как наморщились прекрасные брови, какие искры гнева сыплются из глаз. — Ты смеешь отказывать мне в порции своего обожания, говорит это существо, топая ножкой, но...

    Знай, кинжалом я владею:
    Я близ Кавказа рождена.

    Итак, обязанность, сопряженная со вступлением сюда, состоит в том, чтоб быть жарким ревнителем славы института, распространять всюду о нем громкую, блистательную молву и превозносить похвалами все относящееся до него, начиная с швейцара до галок и ворон, садящихся на институтскую кровлю, говоря, например, про первого, что он хмельного и в рот не берет, а про вторых, что они хорошие птицы и изрядно поют; в потребном же случае не щадить и живота, словом вести себя, как подобает добрым и честным рыцарям.

    § 1. Не являться сюда по пятницам ранее 7 и позже 9 часов, и не оставаться долее 11; в противном случае виновный подвергается узаконенному правилу, т. е. если придет после 9 часов, то швейцар не пустит, если останется долее 11 часов, то два нежные перста уткнутся в его спину и будут так провожать до дверей.

    § 2. В пьяном образе не являться, никого и ничего не опрокидывать, курить одни пахитосы в указанной комнате, а обыкновенные сигары изредка, с особенного разрешения председательницы общества. По корридору ходить тихо, молча, с непокрытой головой, с приличной важностью и осанкой, пожалуй, кто хочет, кланяясь на обе стороны, хотя бы там никого не было, но из уважения к святости места. В случае ссоры мужчин между собою, до драки отнюдь не доходить, а довольствоваться умеренными выражениями, лучше всего следовать примеру предков и говорить: «да будет тебе стыдно».

    ———————

    Публикуемое здесь «рассуждение» Гончарова печатается по автографу из архива А. Ф. Кони, хранящемуся в Рукоп. отдел. Института русской литературы Академии Наук СССР. Как и предыдущий отрывок, он был напечатан с рядом ошибок в книге Е. А. Ляцкого «Роман и жизнь» (Прага, 1920); у нас он не публиковался. «Хорошо или дурно жить на свете» имеет в виду частые в начале 40-х годов посещения Гончаровым Екатерининского института, в котором служила одна из Майковых.

    «рассуждении» и прежде всего его раздумья о том, что «жизнь состоит из двух различных половин» — практической и идеальной. Именно так устроил он свою жизнь в конце 30-х и начале 40-х годов: «раб труда и забот», отравленный «существенными потребностями», он другую половину своей жизни отдавал «нежным впечатлениям... сладким думам, тревожным ощущениям и бурям, тоже не умственным и не политическим, бурям души, освежающим тяготу вялого существования».

    Рассуждение Гончарова проникнуто мягким, добродушным подтруниванием над сентиментально-романтическими представлениями, господствовавшими

    по традиции в институтской среде. Так, первоначальное представление о «замке фей» блекнет при упоминании дежурной пепиньерки, зевающей «в ожидании 9 часов вечера». Здесь можно услышать «тихие гармонические звуки», но здесь же учатся «правдоподобно лгать». Еще охотнее подшучивает Гончаров над институтскими обычаями «обожания»: «мой ум и носик, кричит третья — и обожай, мою талию и остроумие — и обожай... Ты смеешь отказывать мне в порции своего обожания...» Посетитель оказывается перед необходимостью обожать даже «галок и ворон, садящихся на институтскую кровлю». Ирония автора звучит и в концовке его рассуждения, где говорится о «нежных перстах» институтского швейцара, выводящего опоздавших посетителей.

    «Мирный труженик на поприще лени, приобретший себе на нем громкую известность», Гончаров написал это свое рассуждение в минуту отдыха от «забот». Ему было приятно бывать в этом «очарованном замке», хотя он — по самому своему характеру — и не мог поверить в романтику этих очарований, освободиться от своего насмешливого скептицизма. Все же отрывок «Хорошо или дурно жить на свете» далеко не лишен барского эстетизма. Он указывает на то, как еще сильно влияли в эту пору на Гончарова вкусы майковского салона.

    33 «Гончаров в юности был такой же восторженный мечтатель, как все мы, юноши тридцатых и сороковых годов. Он восторженно читал Марлинского» (Г. Н. . Ук. статья, с. 106). Отзвуки «марлинизма» чувствуются в ранней повести Гончарова «Счастливая ошибка».

    34 По свидетельству Потанина, Гончаров усердно читал в юности французских писателей: «А как первый раз прочитал «Mystère de Paris», так даже цитаты мне прислал из романа и восклицательных знаков наставил бездну. Французскую литературу он тогда до страстности любил, писал, что переводит какой-то роман Сю, теперь не помню; лет через пять после того отрывок из этого романа я встретил в печати, был напечатан в «Телескопе»» (Исторический вестник, 1903, № 4, с. 105). Здесь все перепутано: отрывок из «Атар-Гюля» был напечатан не через пять лет после появления «Парижских тайн», а за 12 лет до этого. Потанину было в то время не более 5 лет, и, естественно, никаких цитат из романа Гончаров ему не посылал.

    35 Газ. «Свет», 1883, № 43, 23 февраля.

    36 Рукописный альманах «Подснежник», 1835, № 1, с. 33; № 3, с. 12, 31; № 4, с. 74. Рукоп. отд. Ин-та рус. лит-ры АН СССР.

    37  П. Майкова — см., например, стихотворения «Поэт» и «Тайна» в 48 и 49 томах «Библиотеки для чтения» (1841).

    38 Неопубликованная часть письма к К. Р. от 8 января 1888 г. (Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР).

    39 Б. М. Энгельгардт«Звезда», 1936, № 1, с. 232.

    40 «Современник», 1847, № 4, с. 347.

    41 Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР.

    42 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. II. СПб., 1900, с. 199.

    43  М. Энгельгардт. Ук. статья, с. 233.

    44 Там же.

    45 Эта автобиография, написанная Гончаровым 16 декабря 1858 г., опубликована в «Русской старине», 1911, № 10. Цитируемое мною место — на стр. 39.

    46 «Б-н» — это, конечно, Фаддей Булгарин, практиковавшийся в 30—40-е годы в создании нравоописательных очерков.

    47 См. об этом жанре статью: М. А. Белкина. «Княгиня Лиговская» Лермонтова и русская светская повесть. В сб. «Лермонтов», М., 1941.

    48 См. мою статью: ««Счастливая ошибка» как ранний этюд к «Обыкновенной истории»». В сб. статей «Творческая история», под ред. Н. К. Пиксанова, М., 1927.

    49  г., в докторской диссертации «Русский физиологический очерк 1840-х годов» (Ин-т мировой лит-ры им. А. М. Горького АН СССР).

    50 А. В. Старчевский. Ук. статья, с. 374.

    51 Письма Солоницына хранятся в Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР. Одно из них — от 25 апреля 1844 г. — опубликовано А. И. Груздевым. См. «Ученые записки» Ленингр. Гос. пед. института им. А. И. Герцена, т. 67, Л., 1948, с. 108—113.

    52  Г. Белинский. Письма, т. III, СПб., 1914, с. 199.

    53 Неопубликованное письмо от 1 апреля 1887 г. (Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР).

    54 Там же.

    55

    Сноски

    *7 Отрывок этот был напечатан за границей Е. А. Ляцким. У нас он еще не публиковался. Воспроизводится мною по автографу из архива А. Ф. Кони (Рукоп. отдел. Ин-та рус. лит-ры АН СССР).

    *8 Екатерининский институт, расположенный на Фонтанке рядом с дворцом графа С. Д. Шереметева, неподалеку от Невского проспекта. - А. Ц.

    *9  Г. Бенедиктов. - А. Ц.

    *10 Аполлон Майков. - А. Ц.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.
    Разделы сайта: