• Приглашаем посетить наш сайт
    Замятин (zamyatin.lit-info.ru)
  • Цейтлин. И. А. Гончаров. Глава 2. Часть 3.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.

    3

    Исследователи «Обыкновенной истории» не занимались еще установлением хронологии ее событий; между тем она существенна для суждений о реализме этого произведения. Начало произведения, судя по всему, относится к самому концу 20-х годов, вернее всего к 1830 г. Живущая в далекой провинции тетка Александра Адуева, Мария Горбатова, интересуется «сочинениями господина Загоскина» (I, 37) — не одним только «Юрием Милославским», вышедшим в 1829 г., а именно его сочинениями, шумная слава которых докатилась до глухих мест России. На протяжении всего повествования Гончаров не раз указывает на то, что действие «Обыкновенной истории» происходит в 30—40-е годы. Мария Михайловна Любецкая читает «Mémoires du diable», принадлежащие перу «приятного» французского писателя Сулье (I, 115; произведение это вышло в свет в 1838 г.). Она же просит у Александра Адуева «Peau de chagrin» Бальзака (I, 141), очевидно только что полученную в книжных магазинах Петербурга («Шагреневая кожа» вышла в свет в Париже в 1831 г.). В эпилоге романа говорится о том, что «на нынешнюю зиму ангажирован сюда» Рубини (1,391). Этот знаменитый итальянский певец действительно гастролировал в Петербурге в начале 1840-х годов25.

    приурочить к 1830—1843 гг. Таким образом, в этом романе раскрывается сложная, полтора десятилетия продолжавшаяся ломка сознания человека, долгая история крушения его иллюзий. Уже в «Обыкновенной истории», следовательно, Гончаров избрал предметом своего внимания продолжительный, на много лет растянувшийся период русской жизни. Этот способ построения сюжета сделается в дальнейшем у него излюбленным.

    Избранный Гончаровым в качестве главного объекта изображения человек не блещет достоинствами. Он не обладает талантом поэта или писателя, хотя и имеет некоторую склонность к художественному творчеству. Он не очень умен, не очень настойчив — это рядовой человек своего общества. Отличие сюжета Гончарова от сюжетов романтической литературы в том именно и состоит, что и самая эта история, и герой, который в ней действует, вполне «обыкновенны». Белинский видел «существенную заслугу новой литературной школы» в том, что «от высших идеалов человеческой природы и жизни, она обратилась к так «называемой толпе», исключительно избрала ее своим героем, изучает ее с глубоким вниманием и знакомит ее с нею же самою»26. Это указание имеет непосредственное отношение к первому роману Гончарова. Александр Адуев — один из представителей этой «толпы»; вся драма его жизни обусловлена тем, что он рядится в одежды исключительной, героической личности, не имея на то никаких внутренних оснований.

    Наследье богатых отцов

    Как указывает Гончаров, «жизнь от пелен ему улыбалась: мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью, что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили, что он пойдет далеко, а по возвращении его домой, ему улыбнулась дочь соседки» (I, 12). Окружающая патриархальная среда баловала и холила Александра, который рос в изоляции от всего неприятного, тяжелого. «О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете» (I, 13).

    Оптимизм Александра Адуева был обычным «прекраснодушием» барича, никак не подготовленного к предстоявшей ему борьбе за жизнь. «Он прилежно и многому учился», замечает Гончаров, тут же добавляя: «В аттестате его сказано было, что он знает с дюжину наук, да с полдюжины древних и новых языков»27.

    «карьеру и фортуну». Он знает то, что ему не понадобится в жизни, и не знает того, что ему в ней окажется необходимо знать. И что хуже всего — он не закален к этой борьбе нравственно.

    Исключительно внимательный к вопросам воспитания, Гончаров указывал на эту сторону дела в особой характеристике, написанной с определенностью учебника по педагогике. Мы читаем здесь, что мать Александра Адуева, «при всей своей нежности, не могла дать ему настоящего взгляда на жизнь и не приготовила его на борьбу с тем, что ожидало его и ожидает всякого впереди. Но для этого нужно было искусную руку, тонкий ум и запас большой опытности, не ограниченной тесным деревенским горизонтом. Нужно было даже поменьше любить его, не думать за него ежеминутно, не отводить от него каждую заботу и неприятность, не плакать и не страдать вместо его и в детстве, чтоб дать ему самому почувствовать приближение грозы, справиться с своими силами и подумать о своей судьбе...» (I, 14).

    Этот отрывок примечателен не только для «Обыкновенной истории». Здесь впервые у Гончарова прозвучала та критика патриархального барского воспитания, которая с еще большей полнотой развернется в «Обломове» и «Обрыве». Александр Адуев должен был сделаться беспочвенным романтиком. Еще в усадьбе своей матери он витал в мире высоких мечтаний, из которого он никогда не согласился бы обратиться к жизненной прозе: «Перед ним расстилалось множество путей и один казался лучше другого. Он не знал, на который броситься. Скрывался от глаз только прямой путь: заметь он его, так тогда, может быть, и не поехал бы» (I, 13). Но Александр не видит этого «прямого пути», не хочет его видеть. Его заслоняют «обольстительные призраки», которых юноша не может, как следует, разглядеть. Мечты Александра отличаются книжностью: он грезил «о колоссальной страсти, которая [обуревает героев романов], не знает никаких преград и свершает громкие подвиги» (I, 13)28.

    Романтизм Александра Адуева характеризуется и еще одной чертой — доверчивостью, принявшей у юноши необычайно широкие размеры: «Природа так хорошо создала его, что любовь матери и поклонение окружающих подействовали только на добрые его стороны, развили, например, в нем преждевременно сердечные склонности, поселили ко всему доверчивость до излишества» (I, 14). Эти «стороны» были «добрыми» только номинально: в действительности они лишь усугубили трудное положение Адуева в жизненной борьбе.

    Воспитанный в патриархальном барском духе, Александр Адуев едет в Петербург.

    «Обыкновенной истории» не рисует нам широкой картины общественной жизни Петербурга — это не входит в его задачу. Мы видим в романе Гончарова только некоторые уголки столицы, в которых на время оказывается Александр. И чаще всего видим мы здесь дядю Александра, Петра Иваныча, который все время демонстрирует нам нежизненность идеалов Александра: «здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном» (I, 51). Петербург с его реальными противоречиями взрывает и рушит прекраснодушный романтизм юноши. Этот процесс крушения продолжителен, он растягивается на ряд лет. Он многообразен, ибо крушение иллюзий происходит в самых различных сферах сознания Александра.

    Всего раньше это — крушение «по службе». Александр непрочь занять «на первый раз место столоначальника», с тем, однако, чтобы «месяца через два» стать «начальником отделения» (I, 67). Эти помыслы Александра фантастичны: для бюрократического Петербурга не представляют никакой ценности ни проекты, которые «обрабатывал» Александр еще в университете, ни его оторванные от жизни знания. Александра делают чиновником департамента, причем службу он из-за плохого почерка начинает с переписывания... отпусков. «Вскоре и Адуев стал одною из пружин машины. Он писал, писал, писал без конца, и удивлялся уже, что по утрам можно делать что-нибудь другое; а когда вспоминал о своих проектах, краска бросалась ему в лицо» (I, 75).

    Но если в отношении службы дело обошлось одной только краской стыда, то гораздо болезненнее Александр преодолевал романтику любви. В деревне он мечтал о «колоссальной страсти». Даже переменив свою точку зрения на свет, Александр Адуев продолжает еще жаждать любви, ее «дивных минут», ее «сладостных страданий», «трепета блаженства, слез и проч.» (I, 81). Мечты о такой страсти были непременной принадлежностью ходульного романтизма: мы обнаружим их в лирике Бенедиктова, в ряде светских повестей Марлинского 30-х годов, в драматургии Кукольника. Гончаров не случайно поставил любовную тему «Обыкновенной истории» в центр своего внимания .

    Гончаров дискредитирует эти романтические представления Александра рядом любовных увлечений, каждое из которых не похоже на другое. Увлечение Наденькой Любецкой привело к тому, что Александр был покинут — Наденька увлеклась другим человеком, который давал ее уму больше пищи. Отношения с Юлией Тафаевой наскучили самому Александру и были им оборваны. Наконец, в истории с Лизой он выступил как прямой соблазнитель неопытной и готовой ему довериться девушки, но был застигнут отцом Лизы, давшим Александру жестокий урок. Все эти три любовные увлечения оказали сильнейшее воздействие на Александра. Еще недавно отвергавший «холодный анализ» своего дяди (I, 103; ср. 125, 183), Александр увидел, что мужской деспотизм не принес ему счастья. К другой же любви он не был способен.

    Третий род иллюзий Адуева-младшего заключался в надежде стать писателем. Этот план развития образа намечен в «Обыкновенной истории» так же настойчиво, хотя и не так разносторонне, как любовный. Александр начинает свое творчество с любовных элегий «о ней», с романтических размышлений о жизни, дружбе и проч. Он сочиняет повести в характерном для романтика духе, героем которых являлся он сам (I, 129). Гончаров неоднократно подчеркивает, что для Александра смысл творчества был ограничен его собственным «я», что литература сделалась для него средством излечить себя от любовной тоски, средством закончить борьбу «одним благородным усилием» (I, 224). Однако ни экзотические повести из американской жизни, о которой Александр знал только из произведений романтического толка, ни псевдореальные повести о тамбовской усадьбе, в которых действовали «клеветники, лжецы, и всякого рода изверги» (I, 225), не могли принести Александру успеха. Мода на ходульный романтизм безвозвратно минула. Устами редактора журнала сочинительству Александра выносится приговор беспощадный: автор «не глуп, но что-то не путем сердит на весь мир. В каком озлобленном, ожесточенном духе пишет он! Верно разочарованный» (I, 230). Редактор рисует перед Александром программу иного творчества: писатель «должен обозревать покойным и светлым взглядом жизнь и людей вообще, — иначе выразит только свое я, до которого никому нет дела... Второе и главное условие... нужен талант, а его тут и следа нет» (I, 231). Александр скоро убеждается в справедливости этих слов: он «бессилен как писатель» (I, 330). Творчество было у него всего лишь результатом неудовлетворенной любви: «У меня есть чувство, была горячая голова; мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я начал кое-что из старых грехов, прочел — и самому смешно стало. Дядюшка прав, что принудил меня сжечь все, что было» (I, 332).

    29 — сломили Александра. Для него наступил период пресыщения и отчаяния. Не остается ни одной мечты, ни одной надежды, которые могли бы поддержать этого романтика: «Прошлое погибло, будущее уничтожено, счастья нет: все химера — а живи!»(1, 294). Не видя исхода из омута сомнений, Александр начинает жестоко хандрить. Теперь он желает только «забвения прошедшего, спокойствия, сна души» (I, 298). Он хотел бы избрать себе такой быт, где жизнь меньше заметна (I, 328), и горько жалеет о том, что уехал из деревни: «Зачем я уезжал? Я бы не узнал там, что счастья нет, и был бы счастлив этим самым незнанием, был бы беспечен, как слепой на краю пропасти, и никогда не прозрел бы, никогда бы не упал! А теперь!» (I, 298)30. Александр уезжает из Петербурга, который изобличается им как царство обмана и вырождения, как «город поддельных волос, вставных зубов, ваточных подражаний природе, круглых шляп, город учтивой спеси, искусственных чувств, безжизненной суматохи!» (I, 343).

    До сих пор Александр Адуев оставался романтиком. Теперь, в деревне, у него проходит и романтическая восторженность, и романтическая мизантропия. Адуев отдыхает душой, стремясь найти себе счастье на лоне природы. Однако деревенская тишь не приносит Александру желаемого исцеления — он уже отравлен ядом столичной цивилизации. Гончаров показывает, как томится его герой в родовом гнезде, с которым уже порвались у него внутренние связи, как ноет сердце Александра и просится обратно, «в омут» петербургской жизни (I, 375). Убедившись в том, что романтического покоя нет, Александр мало-помалу «помирился с прошедшим: оно стало ему мило. Ненависть, мрачный взгляд, угрюмость, нелюдимость смягчились уединением, размышлением» (I, 375). В духовном развитии героя «Обыкновенной истории» наступает перелом: он понимает, что отъезд его из Петербурга был ошибкой, «...необходимо ехать; нельзя же погибнуть здесь. Там тот и другой — все вышли в люди... Я только один отстал... да за что же?» (I, 375). Романтизм Александра рушится окончательно. Он уже не считает себя исключительной личностью, он готов жить вместе с «толпой», которую еще недавно так ненавидел. «К вам, — пишет Александр тетке, — приедет не сумасброд, не мечтатель, не разочарованный, не провинциал, а просто человек, каких в Петербурге много и каким бы давно мне пора быть» (I, 376).

    Перерождение Александра, всего резче проявившееся в эпилоге «Обыкновенной истории», вызвало резкую критику Белинского, считавшего, что романист пошел здесь в разрез с четко намеченным ранее рисунком образа. В статье Белинского «Взгляд на русскую литературу 1847 года» мы читаем: «Петр Иваныч выдержан от начала до конца с удивительною верностью; но героя романа мы не узнаем в эпилоге: это лицо вовсе фальшивое, неестественное. Такое перерождение для него было бы возможно только тогда, если бы он был обыкновенный болтун и фразер, который повторяет чужие слова, не понимая их, наклепывает на себя чувства, восторги и страдания, которых никогда не испытывал, но молодой Адуев, к его несчастию, часто бывал слишком искренен в своих заблуждениях и нелепостях. Его (курсив мой. — А. Ц.). Автор имел бы скорее право заставить своего героя заглохнуть в деревенской дичи в апатии и лени, нежели заставить его выгодно служить в Петербурге и жениться на большом приданом. Еще бы лучше и естественнее было ему сделать его мистиком, фанатиком, сектантом; но всего лучше и естественнее было бы ему сделать его, например, славянофилом. Тут Адуев остался бы верным своей натуре, продолжал бы старую свою жизнь и между тем думал бы, что он и бог знает, как ушел вперед, тогда как, в сущности, он только бы перенес старые знамена своих мечтаний на новую почву»31.

    «положительными людьми». Гончарову надо было или показать наличие элементов «положительности» в характере молодого Адуева или же, наоборот, изобразить его в эпилоге в какой-то мере связанным с романтическими настроениями своей юности. Автор «Обыкновенной истории» не сделал ни того, ни другого, и у него на это были свои причины, коренившиеся в особенностях его замысла. Если бы Александр Адуев с самого начала романа был наделен чертами «положительности», читатели сразу усомнились бы в серьезности его романтических иллюзий. Драматизм «Обыкновенной истории» был бы ослаблен; действие романа свелось бы к ряду не очень серьезных неувязок, обусловленных тем, что Александр не познал самого себя, воображал себя романтиком без всякого на то внутреннего права. Написать роман так — значило бы, конечно, обеднить общественно-психологический рисунок его героя.

    «заставить своего героя заглохнуть в деревенской дичи в апатии и лени». Однако и он был для Гончарова неприемлем: такой вариант сюжета был намечен уже Пушкиным и не содержал бы в себе ничего принципиально нового и характерного для действительности 40-х годов. Больше оснований было сделать Адуева славянофилом. Это было бы злободневно — совсем недавно происходили ожесточенные схватки между реакционным движением славянофилов, умеренно-либеральным «западничеством» и первыми русскими революционными демократами, во главе которых стоял Белинский, самым решительным образом критиковавший консервативный изоляционизм славянофилов и беспочвенный, «безродный» космополитизм западников. Тенденции космополитизма никогда не были присущи Гончарову. К славянофильству он относился отрицательно, однако без той воинствующей нетерпимости революционного борца, которая отличала Белинского 40-х годов. Изобрази он Александра Адуева славянофилом, «Обыкновенная история» приобрела бы явный оттенок политической полемики и публицистичности, что вовсе не входило в задачи романиста и не отвечало возможностям его художественного метода. Так мог бы поступить Тургенев, в какой-то мере откликнувшийся на совет Белинского позднейшими своими образами Лежнева и Лаврецкого. Гончаров этого сделать не мог.

    В результате образ Александра Адуева оказался внутренне противоречивым и не цельным. Может быть, сознавая это, Гончаров отделяет эпилог от романа четырьмя годами. Что делал Александр за это время, мы не знаем. Вероятно, в нем не раз возникали скорбные воспоминания о прошлом, в его душе еще сохранились, быть может, остатки былого романтизма. Однако обо всем этом не говорится ни слова. Читатель видит, что племянник превратился во второго дядюшку, в то самое время когда дядюшка готов был вступить на путь племянника.

    Создавая «Обыкновенную историю» на основе резкого контраста между Александром и его дядей, Гончаров, естественно, стремился к тому, чтобы оба образа были раскрыты в разных, но четко определенных планах. Эпилог, о котором мы еще будем говорить дальше, был схематичен: оба образа вдруг оставляют занимаемые ими позиции. Именно этот схематизм сюжета и повлек за собою появление нового плана, ранее совершенно отсутствовавшего в образе Александра.

    Все же Гончаров имел объективные основания сделать Адуева-младшего способным переродиться. Оставаться в деревне он не мог, возвратиться в город для него было гораздо легче. «Я смотрю яснее вперед: самое тяжелое позади», — писал он тетке. Александр Адуев не романтический герой, замкнувшийся в гордое сознание своего превосходства: он только рядится в одежды романтизма. И на службе, и в своих отношениях с женщинами, и в творчестве Александр отличался крайней посредственностью. Отсюда естественность финала «Обыкновенной истории».

    «Я краснею за свои юношеские мечты, но чту их: они залог чистоты сердца, признак души благородной, расположенной к добру» (I, 381). Эти слова своего письма к дяде Александр уже не повторит четырьмя годами позднее. В эпилоге перед нами — самодовольный бюрократ, женящийся на девушке с полумиллионным приданым. Александр откровенно сознается в том, что свою невесту он не любит: просто ему «одиночество наскучило, пришла пора... усесться на месте, основаться, обзавестись своим домком, исполнить долг» (I, 398). И когда тетка упрекает Адуева в измене юношескому идеализму, он отвечает ей с громким вздохом: «Что делать... век такой. Я иду наравне с веком: нельзя же отставать!» (I, 403).

    На этом мы прощаемся с Адуевым-младшим. Духовная жизнь его завершилась. Он будет отныне «исполнять долг», жить «своим домком» богатого мещанина. Однако изображенные Гончаровым пятнадцать лет развития Александра полны глубоких переживаний. Александр «обыкновенный человек», но как мучительно идет он к ожидающему его «обыкновенному уделу». Процесс изживания им романтических иллюзий показан внимательно и всесторонне на всех его этапах — решающих и второстепенных, средствами глубоко разработанного психологического анализа. В Александре Адуеве Гончаров блестяще продемонстрировал нам характернейшие черты психологии барского романтизма: непонимание нужд и тенденций исторического развития, доходящее до полного забвения действительности; культ «мечты», подменяющей собою «жизнь»; гипертрофию чувствительности, анемию воли — приводящие человека к неспособности действовать.

    на путь признания реальности. Являясь противником «иллюзий», Гончаров далеко не всякой реальности сочувствует. Самодовольство и карьеризм, свойственные Александру в эпилоге романа, возбуждают у Гончарова глубокую грусть. Вместе с Лизаветой Александровной он готов жалеть о том, что безвозвратно минула пора, когда Александр написал ей письмо из деревни: «...там вы были прекрасны, благородны, умны» (I, 403). Однако в отличие от своей героини Гончаров никогда не скажет: «зачем не остались такими?» Он знает, что то был лишь этап движения Александра к буржуазному преуспеянию, что процесс не мог закончиться этим этапом, что, распрощавшись в письме к тетке с прошлым, Александр уже без колебаний и быстрыми шагами направится к своему будущему.

    Н. К. Пиксанов считает, что «Гончаров одним из первых включился в круг писателей, изображавших лишних людей»32. Это утверждение неверно. Адуева-младшего никак нельзя назвать «лишним человеком» в обычном смысле этого слова. Его не характеризует ни политический либерализм, ни тяга к живому делу, которым ему мешает заняться феодально-крепостнический строй. Натура Александра Адуева неизмеримо мельче и ординарнее натуры Онегина или Бельтова, не говоря уже о Печорине. То, что Гончаров в конце концов приводит своего героя к «карьере и фортуне», свидетельствует о том, что он совсем иначе мыслит себе типологию Александра. Для всех, без исключения, «лишних людей» бюрократическая деятельность была только этапом их жизни, но никогда не бывала ее итогом.

    1 2 3 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    1 2 3 4 5 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.