|
6
Вокруг романа Гончарова сразу после его появления в «Современнике» вспыхнула борьба. Она не была особенно оживленной и в этом отношении ее нельзя сравнивать с борьбой вокруг «Обломова» или, тем более, «Обрыва». Однако это все же была полемика, в процессе которой представители различных литературных групп расценивали роман Гончарова в соответствии со своими общественно-политическими воззрениями. Полемика эта почти не освещалась литературоведами50«Обыкновенной истории» начали уже кристаллизоваться основные формы отношения русской критики к Гончарову.
«Обыкновенной истории» «Московский городской листок», в котором напечатана была библиографическая статья А. Г. Скрывшийся под этими инициалами Аполлон Григорьев дал роману Гончарова чрезвычайно хвалебную оценку. ««Обыкновенная повесть» г. Гончарова — может быть, лучшее произведение русской литературы со времени появления «Мертвых душ», первый опыт молодого таланта... опыт, по простоте языка достойный стать после повестей Пушкина и почти на ряду с «Героем нашего времени» Лермонтова, а по анализу, по меткому взгляду на малейшие предметы, вышедший непосредственно из направления Гоголя»51. Московская газета указала на типичность образов «Обыкновенной истории». Мать Адуева «это просто добрая женщина, хоть не женщина, русская деревенская барыня, которая беззаветно и непосредственно любит сына, подчиняется его влиянию, живет его волею, прощает и забывает все, не смеет жаловаться — но в которой уничтожение собственного эгоизма дошло до уничтожения понятия всякого долга нравственного до того, что она готова потакать всякой сыновней мерзости...»52. Столь же типично и «лицо Антона Иваныча, мастерски схваченного типа из русской жизни, живущего необходимо именно потому, что ему незачем и не для чего бы, кажется, жить; советодателя, именно потому, что он в жизнь свою не подал ни одного совета; распорядителя везде и всегда, не распоряжавшегося ровно ничем». «Московский городской листок» отдал должное и мастерству «сцен домашнего быта», нарисованных Гончаровым «sine ira et studio, без намеренной злости, проговаривающейся часто в остроумных описаниях И. И. Панаева»53. Критик горячо хвалил выразительность языка действующих лиц «Обыкновенной истории», даже самых второстепенных. Аграфена говорит уезжающему Евсею: «У, проклятый!» «Это — грубое восклицание, — комментировал рецензент, — в котором осязательно, ощутительно высказывалось все, — и горе разлуки, и злость жены, и благодарность, нежная по-своему, за ревность, высказанную на прощанье Евсеем, и воспоминание, наконец, о многих минутах, в которые это слово — у, проклятый! — было выражением полного экстаза женщины...»54.
«Современник» отозвался об этой статье А. Григорьева критически, назвав ее «весьма неловкой» и даже «несчастной статьей одного незначительного листка»55«Московский городской листок» за неумеренность его похвал, способствовавших демагогической кампании «Северной пчелы»: «...мало ли кому придет в голову сравнивать «Обыкновенную историю» с «Героем нашего времени»: г. Гончаров не может запретить писать о нем хотя бы и вздор; но зато не может и отвечать за него». А. Григорьев, переходя всякие границы, называл чувство Аграфены к Евсею «низшей ступенью Freude, той струи, бегущей по жилам мироздания, связи миров повсюду сущих, который расцвел в великолепии розы, в обаянии любви Ромео и Юлии, в божественном гимне Шиллера» и проч. «Современник» сурово оценил эту критику: «Дело ясно говорит само за себя: в этих надутых фразах, в этой великолепной шумихе звонких слов, в этих общих риторических местах не видно даже юношеского энтузиазма, который бы давал им смысл и до некоторой степени оправдывал их, а видна только претензия на философское глубокомыслие, проникнутое лирическим пафосом. Но из всего этого нисколько не следует, чтобы натуральная школа должна была отвечать за всякую печатную болтовню, за всякий печатный вздор»56.
Заметим, что Аполлон Григорьев вскоре резко изменил свою оценку «Обыкновенной истории», заявив, что в «Обыкновенной истории» «голый скелет психологической задачи слишком выдается из-за подробностей», что «сухой догматизм постройки «Обыкновенной истории» кидается в глаза всякому»57. Григорьев ошибочно увидел в Адуеве-старшем риторического героя «в роде Стародумов, Здравомыслов и Правосудовых», не понимая того, что образ этот подвергнут был Гончаровым суровой критике.
«натуральной школе» газета «Северная пчела», писавшая: «Стоустая молва, схватив подмышку две книжки «Современника» и досадуя, что не поспела еще железная дорога, поскакала в Москву по шоссе, и вот «Московский городской листок», это послушное эхо известной литературной партии, торжественно провозгласил, что «Обыкновенная история», роман г. Гончарова лучшее произведение русской литературы со времени появления «Мертвых душ», первый опыт молодого таланта, опыт, по простоте языка достойный стать (а может быть и сесть) подле58 почти (?) на ряду с «Героем нашего времени» Лермонтова... Наша обязанность — короче познакомить читателей с произведением, возбудившим такие преувеличенные похвалы». Эту свою «обязанность» «Северная пчела» выполнила с обычным для нее лицеприятием, употребляя множество демагогических оговорок: «Необыкновенного в ней, поистине, не много, хотя она действительно выходит из ряда дюжинных журнальных повестей, что не весьма трудно собственно по тому самому, что они именно , а как первый ».
«Северная пчела» хвалила Гончарова в оскорбительно-снисходительном тоне, она как бы похлопывала его по плечу: «Автор владеет языком твердо и искусно, и хотя не печатался до сих пор, но видно, что давно уже пишет: с первого раза, вдруг, нельзя приобресть той чистоты, правильности и определенности выражения, каким отличаются его гладкие и округленные периоды, обличающие руку уже навыкшую и довольно опытную». Но похваливая в таких выражениях Гончарова, «Пчела» одновременно поругивала его собратьев по «натуральной школе»: «Видно, что новый автор уже не в первом цвете юности, что он успел уже несколько пожить и поразмыслить о жизни, что он рассуждает о дружбе и любви после любви и дружбы, т. е. после испытания той и другой, не в пример тем решительным юношам, которые утвердительно толкуют обо всем, ничего не испытавши... Первые сцены романа происходят в деревне. Деревенская природа, деревенские лица и нравы изображены верно и схвачены с натуры, без преувеличения и злости сатиры, отличия других повествователей наших, изображающих провинцию, не зная провинции, и нелепо на нее наговаривающих»59.
Наряду с этими двусмысленными похвалами «Северная пчела» высказала несколько уже совершенно недвусмысленных порицаний. Ее шокировал, во-первых, образ Адуева-старшего: «Он не зол, но и доброты его ни в чем не проявляется; он не подлец, но автор не привлек нас к этому характеру ни одним великодушным поступком его: повсюду виден в нем если не отвратительный, то сухой и холодный эгоист, человек почти совершенно бесчувственный, измеряющий счастие и несчастие людское одними лишь денежными приобретениями или потерями». Ополчаясь на этого противника романтизма, «Северная пчела» решительно встала на защиту последнего. Ее симпатии и сочувствие целиком были отданы дворянской «идеальности». «Видя, с какой любовью и сосредоточенностью рисует автор характер Петра Ивановича, как бы влагая в уста его собственные суждения и собственный взгляд на предметы, замечая старание его опошлить всякое сердечное движение Александра, всякий порыв чувств его, столь свойственные и извинительные молодости, не можем не заключить о другом, повидимому гораздо сильнейшем желании автора, именно доказать, что все порядочные люди должны походить на Петра Ивановича, тогда как Петр Иванович машина, мастерски слепленный автомат, а не живой человек»60.
Приведенные цитаты показывают, что реакционная петербургская газета истолковала роман Гончарова с предельной грубостью, отказав ему в поэзии: «творческого таланта здесь, заметим мимоходом, вовсе не оказывается». «Обыкновенная история», по мнению «Северной пчелы» — это «следствие долговременной и даже усильной (! — Ц.) работы. Да, видно, что повесть писалась долго, старательно обрабатывалась, обдумывалась, оттого в ней и нет промахов в отношении к внешней постройке, к расположению частей и целого, но нет также и прелести, теплоты создания, нет почти ничего возбуждающего сочувствие и живой интерес со стороны читателя. Это не повесть, а скорее холодное рассуждение в лицах на заданную тему, скрывающую в себе притом мысль ложную, тонкий парадокс, которому автор тщетно силился придать неоспоримость аксиомы»61.
«Они целые дни проводят наедине, между тем, как положительный Петр Иваныч занят своими делами. Будь племянник менее честен и более догадлив, он при сем случае легко мог бы преподать практическому дяде важный урок, так что Петр Иваныч, несмотря на всю свою рассудительность и систематичность, конечно, разгорячился бы и невольно схватился бы за лоб свой. Но племянник не догадался, может быть к некоторому тайному неудовольствию прекрасной тетушки»62.
Это высказывание полностью разоблачило пошлый вкус и разнузданное воображение реакционного фельетониста. Ему не понравилась развязка, которая, по его мнению, «оставляет какое-то неприятное впечатление, ничего не говорит сердцу, и только один грустный, задумчивый образ бедной Лизаветы Александровны, лучшее создание авторского воображения, слишком тяжело ложится на душу читателя...» Слишком тяжело! «Северная пчела» хотела бы искусства успокоительного, которое не объявляло бы столь беспощадной войны барскому романтизму. Вот почему она просила Гончарова «не строить больше повестей на песке, то-есть на шатком основании ложной или насильственной мысли. Благоразумие и строгие указания рассудка — великое условие в жизни, но не делайте из нее исключительно какого-то завода, управляемого гг. Адуевыми, или приходо-расходной книги на фабрике. Позвольте нам снисходительно предаваться иногда и сердечным радостям бытия и задушевным его отрадам; позвольте не отвергать сладостных обаяний любви и дружбы» и т. д.63.
«предаваться сердечным радостям». Он не только не создавал в своем романе апофеоза «рассудку», но, наоборот, жестоко критиковал его «строгие указания». «Северная пчела» извратила идейные тенденции романа, стремясь всеми средствами «извинить» романтическую «идеальность» Адуева-младшего.
|