|
7
На фоне сбивчивых или демагогических суждений об «Обыкновенной истории» особенно четко выделяются высказывания об этом романе В. Г. Белинского. В своем «Взгляде на русскую литературу 1847 года» он назвал Гончарова «лицом совершенно новым в нашей литературе», но уже «занявшим в ней одно из самых видных мест». «Обыкновенную историю» Белинский характеризовал в сопоставлении с романом Герцена «Кто виноват?» — «не для того, чтобы показать их сходство, которого между ними, как произведениями совершенно различными по их существу, нет и тени, а для того, чтобы самою их взаимною противоположностью вернее очертить особенность каждого из них и показать их достоинства и недостатки». В противовес Герцену, «главная сила» которого «не в творчестве, не в художественности, а в мысли, глубоко прочувствованной, вполне сознанной, развитой», Гончаров, по утверждению Белинского, представляет собою «поэта-художника и больше ничего. У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им людям, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю, он как будто думает: кто в беде, тот и в ответе, а мое дело сторона»64.
г. был пропагандистом «субъективного» искусства. В той же статье он писал, что «в картинах должна быть мысль, производимое ими впечатление должно действовать на ум читателя, должно давать то или другое направление его взгляду на известные стороны жизни». Наиболее близким и приемлемым для Белинского этих лет был писатель «с большим талантом», человек «с глубоким, страстным стремлением к истине, с горячим и задушевным убеждением», человек, «которого волнуют вопросы времени и которого вся жизнь принадлежит мысли»65.
«на почве сознательной мысли», он терпит неудачу. Его сила — в непосредственности таланта. «Верность рисунка», реализм — главное достоинство гончаровского метода; однако в отличие от Герцена этот писатель не ведет читателей по определенной, им избранной дороге: он предоставляет им самим «говорить и судить и извлекать нравственные следствия» из созданных им картин.
Говоря так, Белинский утверждал тот взгляд на Гончарова, который позднее был широко развит Добролюбовым. Через 12 лет после Белинского Добролюбов так же противопоставил Гончарова писателям, которые так ведут свой рассказ, что он оказывается «ясным и правильным олицетворением их мысли». Гончаров не таков: «он вам не дает и, невидимому, не хочет дать никаких выводов... он представляет вам живое изображение и ручается только за его сходство с действительностью...»66.
Этот важный недостаток гончаровского художественного метода не мешает Белинскому признать многие достоинства «Обыкновенной истории»: «изящество и тонкость кисти» Гончарова сказались, например, в «необыкновенном мастерстве», с каким нарисованы им женские характеры.
С особым вниманием Белинский отнесся к образу Александра Адуева. Характеризуя этот глубоко ему антипатичный тип романтика, критик создает в своей статье своеобразную «физиологию» этого «типа». С каким остроумием, например, создан критиком комический образ «провинциала в Петербурге»: «В столице у него есть родственник, который лет уже двадцать как выехал из своего местечка и давным-давно перезабыл всех своих родных и знакомых. Наш провинциал летит к нему с распростертыми объятиями, с милыми детьми, которых надо разместить по учебным заведениям, и обожаемою супругою, которая приехала полюбоваться на столичные магазины мод. Раздаются ахи, охи, крик, писк, визг. «А мы прямо к вам, мы не смели остановиться в трактире!». Столичный родственник бледнеет, не знает, что делать, что сказать; он похож на жителя города, взятого неприятелем, к которому в дом ворвалась толпа предавшихся грабежу неприятельских солдат. А между тем ему уже подробно изъяснено, как его любят, как его помнят, как о нем беспрестанно говорят, и как на него надеются, как уверены, что он непременно поможет определить Костеньку, Петеньку, Феденьку, Митеньку по корпусам, а Машеньку, Сашеньку, Любочку и Танечку в институт»67.
«физиологии провинциала в столице» Белинский как бы развивает то, что только пунктиром намечено было у автора «Обыкновенной истории». Критик превращается здесь в очеркиста, идеи и приемы которого созвучны идеям и приемам Гончарова: именно так ведь приехал бы со своими чадами и домочадцами в Петербург гончаровский Василий Тихоныч Заезжалов. Впрочем, говоря о жизненной эволюции Александра Адуева, Белинский оценивает ее с гораздо большей резкостью, чем Гончаров. Он тонко характеризует «породу людей», которых природа «с избытком» наделяет «нервическою чувствительностью», часто доходящею до «болезненной раздражительности». С язвительной иронией, часто переходящей в сарказм, говорит Белинский о деспотизме этих людей, презрении их к «толпе», неспособности к «тяжелому и продолжительному труду», об их своеобразном чувстве дружбы, в сущности являющемся ее отрицанием, об их глупом идеале любви и ее уродливых формах. Подобно тому, как позднее Добролюбов неизмеримо резче Гончарова осудил байбака Обломова, Белинский превзошел писателя в резкости отрицания адуевского романтизма.
В Петре Адуеве, «живом лице, фигуре, нарисованной во весь рост, кистью смелой, широкою и верною» Белинский проницательно увидел все его внутренние противоречия. Относительная прогрессивность этого типа русской жизни не возбуждает в Белинском никаких сомнений. С одной стороны «он честен, благороден, не лицемер, не притворщик, на него можно положиться... Словом, это в полном смысле порядочный человек, каких, дай бог, чтоб было больше». И в то же время в «мантии его практической философии» оказалась прореха, «правда, одна только, но зато какая широкая»: «бедная жена» Адуева-старшего оказалась «жертвою его мудрости. Он заел ее век, задушил ее в холодной и тесной атмосфере. Какой урок для людей положительных...». Белинский, несомненно, понимал делячество Адуева-дяди, и если он не подчеркнул его резче, то только потому, что не хотел тем самым уменьшить значения этого образа для критики романтизма.
Статья Белинского об «Обыкновенной истории» в ряде случаев полемизирует с Гончаровым и в первую очередь — с объективистскими тенденциями в манере его повествования. Критик стремился перевести Гончарова «на почву сознательной мысли», он боролся за то, чтобы мировоззрение Гончарова сделалось определеннее и прогрессивнее. Он воспитывал своим отзывом Гончарова так же, как всех других русских писателей его поры.
«Повесть Гончарова произвела в Питере фурор — успех неслыханный! Все мнения слились в ее пользу. Даже светлейший князь Волконский, — через дядю Панаева, изъявил ему, Панаеву, свое удовольствие за удовольствие, доставляемое ему вообще «Современником» и повестью Гончарова в особенности. Действительно, талант замечательный. Мне кажется, что его особенность, так сказать, личность, заключается в совершенном отсутствии семинаризма, литературщины и литераторства, от которых не умели и не умеют освобождаться даже гениальные русские писатели. Я не исключаю и Пушкина. У Гончарова нет и признаков труда, работы; читая его, думаешь, что не читаешь, а слушаешь мастерской изустный рассказ. Я уверен, что тебе повесть эта сильно понравится. А какую пользу принесет она обществу!.. Какой она страшный удар романтизму, мечтательности, сентиментальности, провинциализму!». Так 17 марта 1847 г. Белинский писал В. П. Боткину68«объективистским»: если бы это было так, «Обыкновенная история» не могла бы, конечно, явиться «страшным ударом» и «принести пользу» русскому обществу сороковых годов. Успех романа был единодушным, его подтверждал и Некрасов, писавший об «эффекте», произведенном «Обыкновенной историей»69.
«Обыкновенной истории» критика А. М. Скабичевского: «Роман этот был прочитан мною в 1853 году, как раз в эпоху разгара моей влюбчивости, и произвел на меня ошеломляющее впечатление. В герое его, Александре Адуеве, я тотчас же увидел себя, столь же, как и он, сентиментально прекраснодушного и, подобно ему, занимающегося хранением волосков, цветочков и тому подобных вещественных знаков невещественных отношений. Мне так сделалось стыдно этого сходства, что я тот час же собрал все хранимые мною сувенирчики, предал их сожжению и дал себе слово никогда более не влюбляться»70.
Однако на Скабичевского-читателя произвела впечатление не только история романтика, столь поучительная для него самого, но и противоположный Александру Адуеву образ его дяди. Скабичевский увидел мастерски олицетворенный дух времени в этом получиновнике, полуфабриканте71 Н. Потанин, который в своей юности, пришедшейся на конец сороковых годов, «ненавидел старого Адуева», в то же время нашел, что эта фигура чиновника-дельца «художественна и правдива, как сама жизнь»72.
«Обыкновенной истории» Л. Н. Толстого. 4 декабря 1856 г. он записал в своем дневнике: «Читаю прелестную «Обыкновенную историю»»73. На следующий день Толстой продолжил чтение, а закончив роман, послал его В. А. Арсеньевой, которой писал: «С прошедшей почтой послал Вам книгу. Прочтите эту прелесть. Вот где учиться жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми не можешь ни с одним согласиться, но зато свой собственный становится умнее и яснее74 Н. Толстой считал образы Адуевых типическими и говорил об «адуевщине» как о художественном выражении мещанского карьеризма, умеренности, аккуратности и самодовольства. В письме к В. А. Иславину, написанном в декабре 1877 г., Л. Н. Толстой говорил, что находит в нем «соединение адуевщины с самой несвойственной ей готовностью делать для других»75.
Роман «Обыкновенная история» занял видное и вместе с тем особое место в «натуральной школе» 40-х годов. Здесь не было того сентиментального «жаления» обездоленных людей, которое звучало в «Бедных людях», тех резко-социальных инвектив, которыми отличались «Противоречия» Щедрина и особенно его «Запутанное дело». Однако в то же время Гончаров шел в общем русле «натуральной школы» и некоторые поставленные ею проблемы решил с исключительной полнотой и отчетливостью. Так, например, он одним из первых в реалистической русской литературе изобразил в старшем Адуеве тип «приобретателя» — буржуа, который до того представлен был только гоголевским Чичиковым в обстоятельствах не совсем обычных. Из писателей натуральной школы людьми типа Адуева-старшего не интересовался почти никто; заслуга Гончарова здесь неоспорима. Еще более велика она в отношении критики реакционного романтизма, которую Гончаров осуществил полностью, раскрыв перед читателями социальную подоплеку этого уже эпигонского явления русской культуры. Автор «Обыкновенной истории» столкнул между собою два противоположных друг другу мировоззрения буржуазно-дворянского общества, он дал совершенно самостоятельную постановку темы «отцов» и «детей» в условиях жизни петербургского общества 40-х годов. И вместе с тем Гончаров глубоко и отчетливо поставил в «Обыкновенной истории» тему нравственного мещанства. После Гончарова за нее возьмутся Помяловский и Чехов.
«Обыкновенной истории» для творческого развития самого Гончарова. Он говорил позднее в своем автокомментарии, что этот его ранний роман — «первая галлерея, служащая преддверием к следующим двум галлереям или периодам русской жизни, уже тесно связанным между собою, т. е. к «Обломову» и «Обрыву»» (СП, 157). Такая преемственность совершенно неоспорима. Темы, образы и ситуации, намеченные романистом в этой первой его «галлерее», будут вскоре продолжены и углублены Гончаровым. В «Обыкновенной истории» была вначале поставлена проблема острого конфликта между дворянской патриархальностью и романтикой, с одной стороны, и буржуазной деловитостью — с другой, проблема, которая с такой сложностью развернулась в «Обломове» и отчасти в «Обрыве». Уже в «Обыкновенной истории» Гончаров наносит «страшный удар» (Белинский) по многообразным порокам русского крепостнического общества, уже здесь он устанавливает духовную немощь и скудость буржуазной культуры. Не подлежит никакому сомнению факт развития в последующих произведениях Гончарова образов «Обыкновенной истории». От Александра Адуева ряд черт — и прежде всего его дворянский романтизм — переходит по наследству к Обломову и Райскому. Ряд существенных черт Адуева-старшего будет затем разработан в Штольце и — в несколько ином раккурсе — в Аянове. От Лизаветы Александровны Гончаров не случайно обратится затем к образу Ольги, от Наденьки и Лизы — к Вере, от Евсея — к Захару. Создав картину помещичьей усадьбы Грачи в «Обыкновенной истории», Гончаров вскоре изобразит ее в Обломовке, а затем и в Малиновке.
«Обыкновенная история» представляет собою «преддверие» к последующим романам Гончарова.
|