|
6
«Фрегат Паллада» по своему жанру сходен был с рядом путешествий, печатавшихся в 40—60-е годы и в значительной своей части известных Гончарову. На это указывала и критика. «Несколько лет назад, мы читали описание «Путешествия в Китай» г. Ковалевского и его же «Путешествие в Африку», читали «Путешествие по Италии» г. Яковлева; еще прежде читали «Письма об Испании» г. Боткина»57«...путешествие г-на Гончарова по манере рассказа и по интересу напоминает вышедшее за несколько лет перед сим путешествие в Китай г-на Ковалевского, и мы уверены, что эта книга будет иметь такой же успех»58. В действительности, однако, успех «Фрегата Паллада» далеко превысил успех этих книг, и это было естественно, так как Гончаров был не только внимательным наблюдателем, но и первоклассным художником-очеркистом.
Сравнение очерков Гончарова с аналогичными им книгами приводит к интересным выводам. А. Вышеславцев выпустил в 1862 г. «Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857—1860 годах». Он плавал мимо Мадеры, останавливался в Кашптадте и огибал мыс Доброй Надежды, то-есть проделал примерно тот же маршрут, что автор «Фрегата Паллада». По своему стилю очерки эти явно продолжают гончаровскую традицию: научный материал в них постоянно сочетается с рассказом о личных переживаниях путешественника59. Уступая Гончарову в искусстве описания, Вышеславцев вместе с тем старается придать им максимальную живописность, заботится о жанровых картинах быта туземцев, хотя дает их реже, чем автор «Фрегата Паллада».
Совершенно эпигонский характер имеют путевые записки Д. В. Григоровича «Корабль Ретвизан», которые начали печататься в журналах с 1859 года. Григорович объехал на русском военном корабле вокруг Европы, был в Англии и Франции. Познавательная ценность его очерков не идет ни в какое сравнение с ценностью «Фрегата Паллада»: Григорович неизмеримо слабее интересуется бытом русского корабля, и выведенные им образы офицеров и матросов с трудом отличишь друг от друга. Побывав в Лондоне и в Париже, он почти никак не охарактеризовал национального своеобразия этих обеих европейских столиц. Более внимателен оказался Григорович к быту Парижа, который, однако, изобразил исключительно поверхностно. Из очерков его мы узнаём, как фланируют парижане по улицам, что они едят в ресторанах, как они одеваются; но дальше этих чисто бытовых описаний наш рассказчик не идет. Постоянно торопящийся Григорович мало обращает внимания на природу, язык его сух, не отличается и малой долей гончаровской выразительности.
«Фрегат Паллада» и по сравнению с такими замечательными записками о проделанном путешествии, как «Письма об Испании» В. П. Боткина. Их автор путешествовал в 1845 г., напечатав вскоре свои очерки в «Современнике» Некрасова. Встречены они были хорошо — положительную оценку им дал еще Белинский60. Боткин напечатал свои «Письма об Испании» отдельным изданием в 1857 г., не подвергая их какой-либо переработке. Научно-популяризаторская ценность этого сочинения несомненна: Боткин опирается на научные сочинения об Испании и современную его путешествию прессу; он внимательно наблюдает жизнь этой страны, интересуясь ее географией и историей, а также политической борьбой. Впрочем, его очерки страдают отсутствием экономического анализа. В этом плане особенно любопытно утверждение Боткина, что в «Испании никто, кроме офранцуженного среднего сословия, не старается стать выше своего звания»; именно по этой причине «наука, искусство, промышленность, торговля — все, что служит степенью для честолюбия людского, находится здесь в таком небрежении»61.
В первом томе «Фрегата Паллада» Гончаров отозвался о Боткине, как об «эпикурейце», который «умно и изящно» путешествовал по Испании» (VI, 100). Он был прав: очерки Боткина в самом деле насыщены эпикуреизмом.
Боткин прокладывает дорогу Гончарову непринужденным тоном своих путевых записок, в которых «личное» постоянно смешивается с картинами испанской жизни. Описание Боткиным кипящего и переливающегося всеми цветами моря или симфонии цветов в горах невольно заставляет вспомнить соответствующие ландшафты «Фрегата Паллада». Однако Боткин больше, чем Гончаров, склонен к восторженному романтизму. «Солнце давно скрылось за горами, Гренада, равнина, лежит в сером сумраке, а снеговой порог Сиерры горит еще лиловым сиянием, и чем выше, тем ярче и багровее; вон на самой вершине сверкнуло оно последним, алым лучом... да нет! этой красоты нельзя передать, и все, что я здесь пишу, есть не более, как пустые фразы; да и возможно ли отчетливо описывать то, чем душа бывает счастлива! Описывать можно только тогда, когда счастье сделается воспоминанием. Минута блаженства есть минута немая. Представьте же себе, что эта минута длится для меня здесь вот уже три недели. В голове у меня нет ни мыслей, ни планов, ни желаний: словом, я не чувствую своей головы; я ни о чем, таки совершенно ни о чем, не думаю; но если бы вы знали, какую полноту чувствую я в груди, как мне хорошо дышать... Мне кажется, я растение, которое из душной, темной комнаты вынесли на солнце: я тихо, медленно вдыхаю в себя воздух, часа по два сижу где-нибудь над ручьем и слушаю, как он журчит, или засматриваюсь, как струйка фонтана падает в чашу. Ну что, если б вся жизнь прошла в таком счастьи!»
Эта восторженная тирада, заключающая собою «Письма из Испании» Боткина, была бы невозможна в устах Гончарова. Он не потерпел бы такого романтического восторга, такого безудержного пафоса и непременно постарался бы обратить в шутку и разговор о блаженстве, и сравнение себя с растением, так, чтобы они уже не вызывали непредвиденной улыбки на лице читателей.
«Фрегат Паллада» сыграл значительную роль в развитии художественного творчества Гончарова и прежде всего в его работе над «Обломовым». Характерно, что в своем письме к Языковым от 3 ноября 1852 г. Гончаров, между прочим, говорил: «Я бы написал о миллионе тех мелких неудобств, которыми сопровождается вступление мое на чужие берега, но я не отчаиваюсь написать когда-нибудь главу под названием «Путешествие Обломова»: там постараюсь изобразить, что значит для русского человека самому лазить в чемодан, знать, где что лежит, заботиться о багаже и по десять раз в час приходить в отчаяние, вздыхая по матушке России, о Филиппе и т. п. Все это происходит со мной и со всеми, я думаю, кто хоть немножко не в черном теле вырос»62.
Это признание в высшей степени примечательно, как свидетельство того, что Гончаров действительно думал во время своего путешествия об образе «И. Обломова», который должен был написать чуть ли не двенадцатитомное путешествие «с планами, чертежами, картой японских берегов» и т. д. (Майковым, 30 ноября 1852 г.). Правда, в конце концов этот замысел реализации не получил: Гончаров понял, что его герой не способен не только писать о путешествии, но и путешествовать. Илья Ильич, как мы знаем, удовольствовался подготовкой к путешествию, но не сделал из Петербурга ни шага. Однако самый отказ от реализации первоначального замысла свидетельствует о том, что Гончаров во время плавания глубоко проник в психологию своего героя, вполне уяснив себе беспредельность его инерции.
Значение «Фрегата Паллада» для «Обломова» сказалось и в отчетливой постановке Гончаровым-путешественником проблемы двух культур — капиталистической и феодальной. В этом плане особенно характерна параллель в первой главе первого тома «Фрегата Паллада». Гончаров сопоставляет между собою новейшего англичанина и «патриархального русского помещика».
«обитый мехом» ящик для ног, «машинка, которая сама делает выкладки» и проч. Но при всем богатстве комфорта, которым окружен этот продукт новейшей цивилизации, сам он бездушен, у него нет каких-либо человеческих эмоций. Совершенно иначе протекает жизнь патриархального русского помещика. Несколько страниц, ее изображающих, принадлежат к числу лучших, когда-либо написанных Гончаровым. С исключительной даже для него силою юмора воссоздает писатель картину пробуждения помещика. «Будильника нет в комнате, но есть дедовские часы: они каждый час свистеньем, хрипеньем и всхлипыванием пробуют нарушить этот сон — и все напрасно» (VI, 71). Здесь не только нет какой-либо машинки для снимания сапог, но нет и самых сапог — один из них «еще с вечера затащила в угол под диван Мимишка».
При всем этом патриархальный русский барин деловит — его не проведет хитрый приказчик; он гостеприимен, радушно встречает большую семью гостей, приехавшую к нему на восьми лошадях; он не жалеет денег для бедных. Говоря об этих качествах русского помещика, Гончаров поднимается до глубокого сочувствия. Пусть расчеты помещика в конце концов не оправдаются («не по машинке считал») — он живет «не в свое брюхо», как «новейший англичанин».
«машинками, пружинками и таблицами» капиталистической страны.
Позднее, когда перед Гончаровым уже не будет стоять вопрос об Англии и когда речь пойдет о суде над русским крепостничеством, автор «Обломова» поставит вопрос по-другому. В жизни русских бар он увидит прежде всего непробудный сон, нескончаемое чревоугодие, беспредельную нелюбовь к просвещению. Извинительные интонации, которые отчетливо прозвучали в этом месте «Фрегата Паллада», сменятся иным, гораздо более резким тоном осуждения.
«Фрегата Паллада» к «Обломову» содержал в себе не только развитие антикрепостнических тенденций, но одновременно и суровую критику побеждающего капитализма, что путь этот был полон глубоких внутренних противоречий.
Значение «Фрегата Паллада» для современного советского читателя состоит прежде всего в несомненной познавательной ценности этой книги. Гончаров — единственный из русских классиков, проделавший кругосветное путешествие. Он знакомит читателей с природой ряда стран, с их политическим строем и бытовым укладом. Но дело не только в познании незнакомого, а и в глубоком воспитательном значении «Фрегата Паллада». Это — книга русского «Вместе с Гончаровым находилось на фрегате около 500 русских людей-офицеров и матросов. Об офицерах Гончаров говорит скупо и все же они остаются в памяти живыми лицами. Из матросов под мастерской кистью Гончарова сохранился и поныне, как живой, матрос Фаддеев, приставленный к нему в услужение. Гончаров пишет о Фаддееве тепло и любовно и создает привлекательный облик смышленного, лукавого, расторопного матроса-крестьянина»63
«Фрегат Паллада» — серьезная книга, написанная легким, разговорным языком, полным шуток, глубокого юмора. Русский путешественник не раз «подсмеивается над собой, над неповоротливым и ленивым русским барином, попавшим в атмосферу напряженного труда, отважного риска, героической борьбы со стихией. Улыбается не раз и советский читатель при чтении этой книги, вошедшей в золотой фонд классической русской литературы»64.
|