• Приглашаем посетить наш сайт
    Короленко (korolenko.lit-info.ru)
  • Цейтлин. И. А. Гончаров. Глава 5. Часть 3.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.

    3

    Обращаясь к анализу «Обломова», мы должны прежде всего определить эпоху, в которую происходит его действие. Автор не дает нам на этот счет таких точных и твердых указаний, какие мы находим в каждом романе Тургенева. Тем не менее датировать это действие возможно. Разумеется, мы никак не можем согласиться с той датировкой, которую предложил в свое время Д. Н. Овсянико-Куликовский, писавший: «Действие приурочено, очевидно, к 50-м годам. Оно растянуто на несколько лет, а последние страницы ясно указывают на наступление новой эпохи и новых веяний второй половины 50-х годов. Только детство, учебные годы и молодость Ильи Ильича относятся к 40-м годам»33

    Когда же именно началось действие «Обломова»? Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратиться к тексту. Действие «Обломова» начинается 1 мая, которое в этот год приходится на субботу: во второй главе Обломов говорит Алексееву: «Тарантьев обедать придет: сегодня суббота» (II, 40). Естественно предположить, что это 1843 год (первая часть писалась несколькими годами позднее). Проверяя это наше предположение, мы видим, что оно подтверждается другими фактами и датами гончаровского романа. Обломову идет в это время тридцать третий год, иначе говоря, он является ровесником самому автору. Мальчиком 13—14 лет, то-есть в середине 1820-х годов, Обломов уже учился в пансионе старого Штольца, затем в Москве, в начале 30-х годов переехал в Петербург, где к началу романа «безвыездно живет уже 12-й год».

    Итак, действие начинается 1 мая 1843 г.; на этот день приходятся события первой части и первых глав второй части романа. Вторая часть его происходит летом, третья — осенью 1843 г., а разрыв отношений Обломова и Ольги приходится на глубокую осень. Четвертая часть описывает события 1844 г. («год прошел со времени болезни Ильи Ильича» — III, 119). Штольц снова приезжает к Обломову еще через полгода (III, 185), то-есть в начале 1845 г. Исторические события второй и третьей части подтверждают собою эту датировку: в петербургских гостиных идет речь о каком-то депутате, о Луи-Филиппе, о выезде из Рима французского посланника (II, 231). «Рубини не слыхал», — говорит об Обломове Ольга (III, 153). Этот итальянский певец пел в Петербурге в итальянской опере в 1844 г. Дальнейшие события — англичане привезли ружья и порох в Испанию или в Индию, война с турецким пашою (III, 257) — снова приводит нас к 1840-м годам. Последнее свидание Обломова со Штольцем происходит еще через четыре с лишком года после этого (III, 261). Маше Пшеницыной в начале третьей части был шестой год, теперь ей лет тринадцать — иначе говоря, между началом и концом романа прошло восемь лет.

    Последний разговор со Штольцем, стало быть, происходит в 1851 г., а эпилог романа еще через 5 лет, в 1856 г. Штольц в своем последнем разговоре с Обломовым несколько предвосхищает события русской общественной жизни: «Ты не знаешь, — говорит он ему, — что закипело у нас теперь, ты не слыхал» (III, 263). В действительности «закипело у нас» только после смерти Николая I и конца Крымской войны, в 1856—1857 гг.

    В итоге действие «Обломова» охватывает, с промежутками, период времени с 1819 г. (когда Илюше было семь лет) по 1856 год. Непосредственно действие романа происходит восемь лет, считая же «предисторию» и «послеисторию» Захара — тридцать семь лет. Такого широкого протяжения времени не охватывал ни один русский роман. Перед нами проходит вся жизнь человека. И вместе с его жизнью «Обломов» раскрывает читателям процессы большого исторического периода, целую эпоху русской жизни.

    «Родятся ли уже такие характеры или потом образуются как порождение печальных обстоятельств, сурово обстанавливающих человека? Вместо ответа на это, лучше рассказать историю его воспитания и детства». Так же решал этот вопрос и Гончаров, для которого, как и для Гоголя, личность была порождением «обстоятельств». В своем еще не опубликованном письме к С. А. Никитенко от 25 февраля 1873 г. Гончаров, между прочим, писал: «Будто одни лета делают старым: а сама натура, а обстоятельства? Я старался показать в «Обломове», как и от чего у нас люди превращаются прежде времени в... кисель — климат, среда, протяжение — захолустья, дремотная жизнь — и еще частные, индивидуальные у каждого обстоятельства»34.

    «Обломов» в еще большей мере, чем «Обыкновенная история», поражает своей психологической верностью. Гончаров исследует и раскрывает в художественных образах происхождение «обломовщины», ее развитие и катастрофическое влияние на человеческую личность. Именно эта социологическая «монографичность» выделяет «Обломова» из ряда близких ему по тематике произведений — «Детства» и «Отрочества» Толстого, «Семейной хроники» Аксакова и в некоторой степени сближает «Обломова» с такими произведениями Щедрина, как «Пошехонская старина» и особенно «Господа Головлевы».

    Обломова «превратили в кисель» обстоятельства, в которых он очутился, и прежде всего воспитание, которое он получил в Обломовке. В своей недавней статье об «Обломове» Н. К. Пиксанов точно определил среду, которая изображена была Гончаровым..: «...дворянская среда, воспитавшая Обломова, — не аристократическая среда титулованных магнатов, как владельцы Верхлева. Это — не среднее просвещенное дворянство, столичное, образованное, занимающее значительные посты в военной или штатской службе. Это даже не губернское дворянство, группирующееся около губернатора и губернского предводителя дворянства. Это — деревенское, уездное, степное, среднее или даже мелкое дворянство... Плохо ведя свое хозяйство. Обломовы становились уже не средними, мелкими уездными помещиками, отсталыми, архаическими. Но все же это были дворяне, помещики, то-есть люди, владеющие землею и крепостными, обеспеченные подневольным чужим трудом, тем самым освобожденные от необходимости лично работать, огражденные законом в своих сословных привилегиях. На этой хозяйственной основе строилась своеобразная бытовая и психологическая жизнь, вырастало особое миросозерцание»35. Гончаров с исключительной полнотой воссоздал жизнь захолустной помещичьей усадьбы, где господствует примитивное натуральное хозяйство и отсутствует «быстрое и живое обращение капиталов» (II, 166).

    В ряде экономических работ и прежде всего в исследовании «Развитие капитализма в России» Ленин дал классическую характеристику крепостнического хозяйства. Он говорил о «господстве натурального хозяйства» в крепостном поместье, которое «должно было представлять из себя самодовлеющее, замкнутое целое, находящееся в очень слабой связи с остальным миром»36 И. Ленин пользуется гончаровским образом при характеристике тех или иных явлений крепостного хозяйства. Ленин указывает на то, что «...отработочная система... обеспечивала Обломову верный доход без всякого риска с его стороны, без всякой затраты капитала, без всяких изменений в исконной рутине производства...»37. Ленин говорит об отмене тех учреждений, которые «задерживают преобразование патриархальной, застывшей в своей неподвижности, забитости и оброшенности обломовки»38.

    Употребляя здесь, и в других случаях, гончаровский образ, Ленин, несомненно, считал его глубоко типичным для крепостного хозяйства.

    Гончаров показал полную изолированность Обломовки: «интересы их были сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не соприкасались ни с чьими» (II, 134). Он подчеркнул, что в этом уголке, живущем по законам натурального хозяйства, «глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов» (II, 166), что деньги здесь «держали в сундуке» (II, 166).

    Обломовка предстала в изображении Гончарова в своей тишине и «невозмутимом спокойствии», столь характерных для этого патриархального захолустья. Обитатели Обломовки «не нарушают однообразия жизни», ибо боятся «перемен» и связанных с ними «случайностей» (II, 172). Обломовцы заботятся только о пище, которую они готовят и истребляют с «тонкими соображениями»; после того как отдадут дань чревоугодию — по всей усадьбе воцаряется тогда «всепоглощающий, ничем непобедимый сон, истинное подобие смерти» (II, 145).

    «норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность...» (II, 158). Жизнь течет здесь, «как покойная река» в раз навсегда установленных обрядах и обычаях. Самые поверия, живущие в этой среде, отмечены тою же традиционностью: и старик Обломов, и дед Илюши выслушивали в детстве те же сказки, «прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения» (II, 151).

    Патриархальная Обломовка — царство лени. Здесь живут люди, душа которых «мирно, без помехи утопала в мягком теле» (II, 158). С тонким, но беспощадным по своей реалистической силе юмором Гончаров рисует патриархальную помещичью усадьбу, где все дышало «первобытною ленью, простотой нравов и неподвижностью» (II, 156), патриархальную помещичью среду, которая «сносила труд, как наказание» (II, 158), и которая воспитала по своему образу и подобию Илюшу.

    Однако всесторонний показ Обломовки является для Гончарова не целью, а средством. В центре его внимания в «Сне Обломова» находится судьба мальчика, воспитанного этой сытой, инертной и невежественной средою. Гончаровский роман поражает нас глубиной своего проникновения в душевный мир Илюши Обломова, этого живого и пытливого ребенка, от внимания которого не ускользает ни одна мелочь.

    С искусством подлинного психолога ставит Гончаров проблему тлетворного воздействия реакционной помещичьей среды на неокрепшую еще личность мальчика39: «Ум и сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений?» (II, 156). Это тлетворное влияние Обломовки показано в ряде планов и, в частности, через посредство народного творчества. Его богатствами обломовцы пользовались своекорыстно, выбирая из них только то, что не нарушало их безмятежного покоя. Избалованный барский ребенок не случайно предпочитал сказки особого рода, в которых окружалась ореолом лень и мечтательность, приносившие герою в конце концов желанную и легкую победу. Илюша невольно мечтает о Милитрисе Кирбитьевне; его все тянет «в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей; у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть насчет доброй волшебницы» (II, 151).

    «времена Простаковых и Скотининых миновались давно». Обломовцы начинают понимать необходимость учения, без которого не получишь диплома и чинов, крестов и денег. Но, упорно сопротивляясь веяниям времени, эта среда стремится всемерно «обойти тайком разбросанные по пути просвещения и честей камни и преграды, не трудясь перескакивать через них, то-есть, например, учиться слегка, не до изнурения души и тела, не до утраты благословенной, в детстве приобретенной полноты, а так, чтоб только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша «прошел все науки и искусства»» (II, 182).

    Гончаров не схематизировал этого влияния среды. За Илюшу боролись две противоположные друг другу силы, и старик Штольц воспитывал его иначе, чем отец и мать. Но романист не забывает отметить, что и в Верхлеве, кроме дома Штольца, все дышало той же первобытной ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью, какие характеризовали собою Обломовку. Он указывает: может быть у Штольца «Илюша и успел бы выучиться чему-нибудь хорошенько, если б Обломовка была в верстах пятистах от Верхлева. А то как выучиться? Обаяние обломовской атмосферы, образа жизни и привычек простиралось и на Верхлево: ведь оно тоже было некогда Обломовкой» (II, 156).

    В результате борьбы этих двух начал победа осталась за Обломовкой. «Детский ум» Илюши, пропитанный психологией дворянского захолустья, «решил, что так, а не иначе следует жить, как живут около него взрослые» (II, 157). В Обломовке, где был «вечный праздник», где сбывали «с плеч работу, как иго», Илюша отвык от работы и в конце концов «выгнал труд» из своей жизни. Здесь он приучался лениться и вместе с тем покрикивать на своих будущих крепостных, проникаясь уверенностью в своем превосходстве над ними. Здесь, в этой тепличной атмосфере барской усадьбы, где «триста Захаров» удовлетворяли малейшие желания своих владельцев, Илюша постепенно превратился в «экзотический цветок» и его «ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая» (II, 184).

    Гончаров демонстрирует нам в «Обломове» закономерность жизненного развития человека. Воспитание обусловило его характер и поведение: «началось с неумения одевать чулки, а кончилось — неумением жить». Обломов учился в столичном учебном заведении, но, восприняв обломовское представление о науке, он не усваивает ничего, кроме заданного. Наука с самого начала наглухо отделяется в его представлениях от жизненной практики: «Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе». Усваиваемое Обломовым образование поражает своею отрывочностью: голова его «представляла сложный архив мертвых дел, лиц, эпох, цифр, религий, задач, положений... Это была как будто библиотека, состоящая из одних разрозненных томов по разным частям знаний» (II, 80). Служба Обломову не удается, и он этому радуется; не удается ему и роль в обществе. Чем далее живет Илья Ильич, тем больше он замыкается от труда и светской суеты в область покоя и мирного веселья, превращаясь в байбака. К началу действия романа Илья Ильич уже «свернулся, точно ком теста, и лежит» (II, 224).

    В портрете Обломова, в его внешнем облике глубоко отражены характернейшие особенности его психологии. В чертах лица этого байбака нет «определенной идеи», сосредоточенности. От ничегонеделания Обломов как-то обрюзг не по летам, «тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины» (II, 4). Обломов нездоров — его замучили приливы крови, от постоянного лежания его «желудок почти не варит, под ложечкой тяжесть, изжога замучила» (II, 107). Все эти болезни Обломова носят резко социальный характер, они закономерны в жизни помещика-байбака. По определению буржуа Штольца, Обломов «наспал свои недуги».

    «Лежанье у Обломова не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было нормальным состоянием» (II, 5). Лежа он думал, мечтал, строил планы, философствовал.

    Гончаров остается верным действительности, когда он заставляет Обломова выражать сожаление по поводу «нововведений»: «Обломовка была в таком затишье, в стороне, а теперь ярмарка, большая дорога! Мужики повадятся в город, к нам будут таскаться купцы — все пропало... Пойдут чаи, кофеи, бархатные штаны, гармоники, смазные сапоги... не будет проку!» (II, 221). Илья Ильич в молодости недаром читал и делал переводы из Сэя с посвящением Штольцу (II, 240); ему была симпатична теория Сэя — Сисмонди, согласно которой ни одна социальная организация не гарантировала большего счастья и больших добродетелей, чем патриархальное хозяйство40.

    «любила разговаривать с домашними о будущности» Илюши, ставила его «героем какой-нибудь созданной ею блестящей эпопеи». Не способный бороться, Обломов вознаграждает себя тем, что строит планы о будущем. В этих мечтах встает перед читателями новая Обломовка. Жена Ильи Ильича не станет считать тальки и разбирать деревенское полотно; в доме Обломовых будут «книги, рояль, изящная мебель». В этой новой Обломовке жизнь ленивца будет свободна от лишений, его будут лелеять красивая жена и преданные мужики. Эта новая Обломовка должна быть — по твердому убеждению Ильи Ильича — свободной от развращающего влияния города.

    Конечно, это было только мечтою. Если бы Обломов — волей обстоятельств — оказался в своей усадьбе, он зажил бы в ней, как Лузгин, из одноименного рассказа Щедрина, входящего в цикл его «Губернских очерков». Несмотря на то, что рядом с Лузгиным была его жена, «молодая, свежая женщина», он ничем уже не напоминал того юношу, который пятнадцать лет назад вел в Москве «горячие споры об искусстве, о Мочалове, о Гамлете». Рассказ «Лузгин» появился за два года до «Обломова».

    Щедринский Лузгин разочаровался в городе — «такая, братец, там мерзость и вонь, что даже душу тебе воротит. Кляузы, да сплетни, да франтовство какое-то тупоумное! А воротишься в деревню — какая вдруг божья благодать всю внутренность твою, Лузгин, просверлит» и т. д. Из энтузиаста, «артистической натуры» Лузгин превратился в байбака и ленивца, и на это превращение были свои законные причины. Теперь «губы Лузгина были покрыты чем-то жирным, щеки по местам лоснились, а в жидких бакенбардах запутались кусочки рубленой капусты». Желудок у него в деревне сделался «такой деятельной бестией»41.

    «Я, — признается он Мухоярову, — не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают... не знаю, богат ли я или беден, буду ли я через год сыт или буду нищий — я ничего не знаю, — заключил он с унынием» (III, 97).

    «Жизнь тревожит» Обломова, и Штольц пытается открыть ему глаза. Для Обломова настает драматический момент выбора, и сам он взволнован перспективой возрождения: «Итти вперед — это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и с паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть» (II, 246). Однако вслед за этим временным возбуждением приходит спад: Обломов пугается жизни, ее волнения и тревог, его тянет к себе «мирное счастье, покой» (III, 69).

    Такова кривая колебаний Обломова. Они достигают предела во время его романа с Ольгой. Илья Ильич на первых порах захвачен чувством любви, но очень скоро в нем возникает боязнь. Он убеждает Ольгу: «... вы ошиблись, перед вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали» (II, 333). Всеми средствами срывает Обломов план женитьбы и в конце концов приходит к неизбежному разрыву с любящей его Ольгой. Разрыв этот знаменовал гибель надежд Обломова на возрождение, но он сам воспринял его положительно. Теперь ему никто не мешает окончательно превратиться в «ком теста». Старый идеал угас (III, 251) в уютной тишине дома Пшеницыной. С какой силой показано в «Обломове» растущее и непобедимое влечение героя к мещанскому очагу! Его теперь тянет к людям попроще, к дремлющей, вялой, косной жизни. Если старая, помещичья Обломовка уже невозвратима, то от жизненных гроз все же можно укрыться и на Выборгской стороне, в этой новой Обломовке, хотя бы и в ухудшенном виде — что делать, Обломов готов на это пойти. «Помилуй, здесь та же Обломовка, только гаже, говорил Штольц, оглядываясь» (III, 139).

    С исключительной силой характеризует Гончаров причины, по которым Обломов любил дом Пшеницыной. Он был для него новой Обломовкой, заменяющей в основном крепостную усадьбу, в которой жил и благоденствовал весь его дворянский род: «Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око, и непокладные руки, которые обошьют их, покормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветер из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо...» (III, 131). Так сошлись в жизни Обломова концы и начала.

    Нельзя рисовать Обломова как уже окончательно определившийся «ком теста». Роман повествует о борьбе внутренних сил в нем самом, о борьбе друзей за его спасенье. Все взято здесь в движении, в процессе. И самый характер Обломова многосторонен: Гончаров не раз говорил в своем романе о положительных качествах Обломова — о том, что он добр, что у него «сердце, как колодезь, глубоко» (III, 196, 197). Не желая создавать однопланный и чисто сатирический образ, романист наделяет Илью Ильича чистотой души, мягкостью, совестливостью. У Обломова отсутствует завистливость, он кроток. В конце романа Штольц создает подлинную апологию этим душевным качествам своего друга, говоря: «нет сердца чище, светлее и проще» (III, 243). Как мы увидим дальше, славянофильская и консервативная критика 60-х годов подняла на щит Обломова как раз за эти качества его души.

    со Штольцем в начале второй его части), но этот ум страдает расплывчатостью и косностью. Обломов чист душою и добр, что не мешает ему, однако, быть эгоистом; Илья Ильич искренно считает, что другие должны работать на него и жертвовать своими интересами. Обломов не пошлый человек по своему характеру, но он живет пошлой жизнью, недостойной культурного человека, не умеет противостоять злу по своей нравственной пассивности. Все эти черты образуют единый и целостный облик человека, богатый внутренними противоречиями.

    Гончаров к больному отнесся сердечно, с «гуманитетом». Превосходно видя болезнь, понимая ее происхождение и развитие, он изобразил жизнь Обломова как глубокую драму незаурядного человека. «... восстанут забытые воспоминания, неисполненные мечты, если в совести зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе, жизнь — он спит непокойно, просыпается, вскакивает с постели, иногда плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни, как плачут по дорогом усопшем, с горьким чувством сознания, что не довольно сделали для него при жизни» (III, 251). Так характеризовал Гончаров душевную драму, которую постоянно переживал его слабовольный, но совестливый герой. «Настала одна из ясных сознательных минут в жизни Обломова. Как страшно стало ему, как вдруг в душе его возникало живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью... Он болезненно чувствовал, что в нем зарыто, как в могиле, какое-то хорошее, светлое начало, может быть теперь уже умершее, или лежит оно, как золото, в недрах горы, и давно бы пора этому золоту быть ходячей монетой. Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором» (II, 124).

    Эти строки первой части «Обломова» принадлежат к числу важнейших в романе. Замечательно, что в конце романа сравнение с зарытым кладом повторено устами Штольца: в Обломове — говорит он Ольге — «есть и ума не меньше других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности» (III, 242). Гончаров говорит о глубокой внутренней драме человека. Вслед за этим он раскрывает нам социальные корни этой драмы. «Однако... любопытно бы знать... отчего я... такой... сказал он опять шопотом», но «так... и не додумался до причины» (II, 127). Ответ на этот вопрос дан самим автором в живой картине быта и нравов Обломовки.

    Болезнь Обломова Гончаров считал прежде всего болезнью воли: «Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет. Дай мне своей воли и ума и веди меня, куда хочешь. За тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места» (II, 241). Но Обломова не могут «сдвинуть с места» ни Штольц, ни Ольга. Обломов приходит к краю пропасти: не пригрей его добрая петербургская мещанка, не разоблачи Штольц мошенничество «братца», Илья Ильич сделался бы пропойцею, завершил бы полный деклассацией историю «когда-то знаменитого рода» Обломовых. Когда Штольц зовет его вон из этой ямы, из болота, на свет, на простор, Обломов отвечает своему другу «с мыслью в лице, с полным сознанием рассудка и воли»: «С тем миром, куда ты влечешь меня, я расстался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет смерть» (III, 263).

    В чем же причины этой болезни, которую мы теперь называем нарицательным уже словом «обломовщина»? Конечно, здесь дело не в захолустье Приволжья. Обломовщина типична была для самых различных мест крепостной России, в том числе и на очень удаленных от «центров просвещения». Обломова погубило крепостничество, патриархальное воспитание и весь тот строй русской помещичьей жизни, который медленно, но верно, с неотвратимой закономерностью выключил этого человека из жизни, превратив его в «клад, заваленный всякой дрянью».

    «лишними людьми». Подобно им, он выключен из жизни и не играет в ней производительной роли. Подобно им, он испорчен крепостническим воспитанием, неспособен к активной деятельности. Подобно им он оказывается банкротом перед любимой женщиной, маскируя свое банкротство возвышенными фразами.

    Однако наряду с этими типичными чертами «лишних людей» в Обломове есть и другие. В отличие от этих дворянских либералов Илья Ильич является крепостником, убежденным в том, что крестьяне должны оставаться в распоряжении «руководящих» ими помещиков. Даже в своих мечтах о будущем устройстве своей усадьбы Обломов не может порвать со своей крепостнической психологией: «Он быстро пробежал в уме несколько серьезных, коренных статей об оброке, о запашке, придумал новую меру, построже, против лени и бродяжничества крестьян...» (II, 96). «Лишние люди» были культурными людьми, во многом руководились прогрессивной для своего времени мыслью. Наоборот, Обломов не дает работы разуму и не доверяет ему. Косность Ильи Ильича отражается и на его чувстве: у Обломова нет пылкой головы Рудина, гуманного сердца Бельтова, совести Лаврецкого, нет деятельных исканий; это не текущая вперед река, а непроточный пруд, постепенно глохнущий и зарастающий тиной.

    «Обломов не только не «цвет» (интеллигенции 40-х годов. — А. Ц.), но его, строго говоря, даже трудно причислить к настоящей интеллигенции. В сущности, среда, к которой он наиболее подходит, это — либо патриархальная, полуобразованная среда захолустных помещиков старого времени, либо мещанство того типа, какой изображен в последних главах романа... Сам он — лишь случайный пришлец в образованном мыслящем обществе, откуда его так и тянет, можно сказать, стихийно и инстинктивно тянет к иной среде — попроще...»

    «эпигона или пожалуй выродка людей 40-х годов». И вызывает удивление и вместе с тем возмущение тот факт, что тот же Овсянико-Куликовский характеризовал обломовщину как «черту национального психического склада», как «картину болезни русской национальной психики». Овсянико-Куликовский «доказывал», что «есть какой-то дефект в волевой функции нашей национальной психологии, препятствующий нам выработать определенные, стойкие, отвечающие духу и потребностям времени формы общественного творчества»42.

    Эти утверждения представляли собою клевету на великий русский народ, которая не находит себе никакой опоры в гончаровском романе. Какие основания считать национальным образом Обломова и не считать таким образ Ольги, в котором обломовщина нашла себе самого ожесточенного врага? Гончаров никогда не считал обломовщину явлением национальным, со всей силой указывая на ее классовые корни.

    «...в лице Обломова пред нами правдивейшее изображение дворянства», — писал Горький43 наиболее существенных черт ее психики — косности, байбачества. В этом образе с исчерпывающей полнотой показан процесс деградации, вырождения крепостнического уклада, со свойственными ему чертами «дикости и застоя»44

    Рядом с Обломовым в гончаровском романе находится его крепостной слуга Захар. «Это тот же Обломов, с той разницею, что он не помещик, а дворовый человек, т. е. человек, которого барин поит, кормит, одевает, обувает и который за это должен служить своему барину. Захар и Обломов выросли на одной и той же почве, пропитались одними и теми же соками; их существование связано тесными неразрывными узами; они невозможны друг без друга»45. Захара мальчиком оторвали от производительного труда и обрекли на прозябание. Обломовщина — указывает Гончаров — развращала не только помещичий класс, но и известную часть русских крестьян, которую отрывали от производительного труда. Слуги Обломовых должны были образовать вторую разновидность байбаков.

    слуги «классического» типа. «Он был уже не прямой потомок тех русских Калебов, рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не имели никаких пороков. Этот рыцарь был и со страхом и с упреком. Он принадлежал двум эпохам, и обе положили на него печать свою. От одной перешла к нему по наследству безразличная преданность к дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов» (II, 85). С исключительным искусством показан в Захаре этот процесс постепенного «выветривания» и исчезновения традиций Еремеевны, Савельича, Натальи Савишны и других «верных слуг» в русской литературе.

    Захар — такой же косный человек, как и Обломов, но если у первого эта черта драматична, то здесь она только комична: сознание Захара примитивно и не страдает от косности. В знаменитом разговоре об уборке квартиры Захар с наивным удивлением спрашивает своего барина: «Чем же я виноват, что клопы на свете есть? Разве я их выдумал?.. А сам, кажется, думал: «Да и что за спанье без клопов?»» (II, 13). После этого разговора проходит много лет. Уже нет на свете Обломова, Захар переменил много профессий, отовсюду был с позором изгнан, сделался нищим, но взгляды его на жизнь не изменились. Он рассказывает Штольцу об одних своих бывших хозяевах: «...барыня попалась такая неугодливая — бог с ней. Раз заглянула ко мне в коморку, увидала клопа, растопалась, раскричалась, словно я выдумал клопов! Когда без клопа хозяйство бывает!» (III, 275).

    «Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел на окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: «Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам», а Захар чуть ли не подумал: «Врешь! ты только мастер говорить мудреные, да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет»» (II, 13). Все то, что у Обломова облечено в мистифицирующее одеяние «мечты», выступает у Захара во всей своей прозаической наготе. Но Обломов не может обойтись без Захара. Судьба последнего драматична: с детства отученный от производительного труда, он под старость катится со ступеньки на ступеньку, пока не становится нищим.

    С Обломовым Захар объединен неразрывной связью — «симбиозом» барина и раба; один невозможен без другого, и гибель одного вызывает постепенную деградацию другого. Картина разложения обломовщины была бы, конечно, неполна без Захара. Этот исключительно типичный и многосторонний образ нашел себе высокую оценку у критики: она единогласно признала Захара «целой поэмой из быта и нравов дореформенной России»46.

    1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    1 2 3 Прим.