• Приглашаем посетить наш сайт
    Кржижановский (krzhizhanovskiy.lit-info.ru)
  • Цейтлин. И. А. Гончаров. Глава 5. Часть 4.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.

    4

    Обломову и Захару противопоставлены в гончаровском романе Штольц и Ольга. Оба они являются положительными образами «Обломова», выражающими — разумеется, не в равной степени — воззрения самого автора. Штольц, повидимому, образ более раннего происхождения, нежели Ольга. А. В. Дружинин считал, что образ Ольги в процессе работы Гончарова оттеснил собою образ Штольца. «Для нас, — писал он, — совершенно ясно, что это лицо было задумано и обдумано прежде Ольги, что на его долю в прежней идее автора падал труд уяснения Обломова и обломовщины путем всем понятного противопоставления двух героев. Но Ольга взяла все дело в свои руки, к истинному счастью автора и к славе его произведения. Андрей Штольц исчез перед нею, как исчезает хороший, но обыкновенный муж перед своей блистательно-одаренной супругою. Уяснение через резкую противоположность двух несходных мужских характеров стало ненужным: сухой, неблагодарный контраст заменился драмой, полною любви, слез, смеха и жалости»47. Возможно, что это свое утверждение Дружинин сделал на основании признаний самого Гончарова, с которым он в конце 50-х годов был близок.

    Андрей Иванович Штольц был задуман Гончаровым своеобразно. «Штольц был немец только вполовину, по отцу: мать его была русская; веру он исповедывал православную, природная речь его была русская; он учился ей у матери и из книг, в университетской аудитории и в играх с деревенскими мальчишками, в толках с их отцами и на московских базарах. Немецкий же язык он наследовал от отца, да из книг» (II, 201). По мысли Гончарова все лучшее в Штольце — от матери, которая передала ему свою доброту, мягкость, мечтательность. Мальчиком Штольц жил в смешанной среде: вблизи от него была изнеженная барская Обломовка. Отец, немецкий бюргер, «не подозревал, что варьяции Герца, мечты и рассказы матери, галлерея и будуар в княжеском замке обратят узенькую немецкую колею в такую широкую дорогу, какая не снилась ни деду его, ни отцу, ни самому ему» (II, 209). Это «материнское» начало с особенной силой проступало в раздумьях Штольца после его объяснения с Ольгой: «Все теперь заслонилось в его глазах счастьем: контора, тележка отца, замшевые перчатки, замасленные счеты — вся деловая жизнь. В его памяти воскресла только благоухающая комната его матери, варьяции Герца, княжеская галлерея, голубые глаза, каштановые волосы под пудрой — и все это показывал какой-то нежный голос Ольги: он в уме слышал ее пение...» (III, 183). Именно этот романтизм Штольца связывает его с Обломовым.

    Эти идеально-романтические черты в характере Штольца были только декларированы Гончаровым. Все, что Штольц делает в романе, никак не свидетельствует о его альтруизме. Правда, он стремился перевезти Обломова сначала за границу, затем к себе в крымское имение; однако из его намерений ничего не получается, в известной мере потому, что Штольц не проявляет здесь достаточной настойчивости и, занятый своими деловыми операциями, оставляет Илью Ильича прозябать в своем обломовском ничегонеделании. Это обстоятельство подало Дружинину повод обрушиться с упреками на «эгоизм» Штольца.

    Почему Гончаров не взял свой деловой образ из русской среды? Одно время он предполагал это сделать: в рукописи романа фигурировал некий Андрей Павлович Почаев, который из-за границы приехал с одним тамбовским помещиком. «Я вошел тихонько, продолжал гость, и был свидетелем всей суеты. Давно не видел я ничего родного: а ты вдруг с Захаром перенес меня прямо в Обломовку... и сон, и квас, и русская речь... o fumus patriae!»48. Он — друг Штольца, оставшегося пока в Германии и заводящего там ферму. По заявлению Почаева, Штольц «будет приезжать по делам» в Петербург. Отрывок с Почаевым точно соответствовал началу второй части романа, в котором изображена первая беседа Штольца с Обломовым. Однако впоследствии, в 50-е годы, Почаев был совершенно устранен из романа, и все его функции были переданы Штольцу. Гончаров тем самым подчеркивал характер обломовского байбачества, присущего русскому помещику и совершенно несвойственного — по его замыслу — полунемецкому деловому человеку. Гончаров стремился в этом плане к наибольшей силе контраста.

    Объяснения, которые по поводу этой замены романист делал позднее, сбивчивы и никак не могут нас удовлетворить. Неужели же в русской действительности не было героев, которые могли явиться контрастом Обломову, и нужно было их привозить из-за границы, как некое обновляющее начало?!

    Черты, которыми романист стремился осложнить образ Штольца, не определили собою, однако, существа этого образа, в котором все-таки доминировал расчет. «Он шел твердо, бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца» (II, 213). Так характеризовал писатель Штольца. Он, конечно, не задумывался над тем, что образ человека, «живущего по бюджету» и «тратящего день, как рубль», отнюдь не будет импонировать русским читателям. Гончаров указывал на буржуазную идеологию этого человека, стоящего за «школы в деревне» для того, чтобы мужики смогли читать о том, как лучше пахать землю (II, 221).

    ««Во имя чего ты трудишься?» — спрашивал Обломов своего друга, а тот отвечал ему: «Для самого труда, больше ни для чего. Труд — образ, содержание, стихия и цель жизни, по крайней мере, моей. Вон ты выгнал труд из жизни, на что она похожа?»» (II, 241). Этот ответ на вопрос Обломова обнажал одновременно сильные и слабые стороны Штольца. Слов нет, он прогрессивнее байбака-помещика. Но трудиться для самого труда — значит не иметь высокого идеала, и Штольц его действительно не имеет. Он говорит: «Ты заметь, что сама жизнь и труд есть цель жизни...» (III, 143). Штольц увлечен процессом труда: «Ах, если б прожить лет 200—300... сколько бы можно переделать дела!» (III, 142). «Дело» в глазах Штольца — это не общественно-полезное начало, а всего лишь полезное для него самого предприятие. Штольц — буржуазный делец, его увлекает процесс непрерывного обогащения, ни о чем ином он не думает. У него крайне смутный общественный идеал, не идущий дальше законного и легального приобретения. Так ли, впрочем, легальны эти методы? В этом сомневался уже Добролюбов, писавший: «...из романа Гончарова мы и видим только, что Штольц — человек деятельный, все о чем-то хлопочет, бегает, приобретает, говорит, что жить — значит трудиться и пр. Но что он делает и как он ухитряется делать что-нибудь порядочное там, где другие ничего не могут сделать, — это для нас остается тайной»49«связях» и прочее. Идеализируя Штольца как противоядие от обломовщины, романист предпочел обойти эту закулисную деятельность Штольца полным молчанием.

    Русская критика в наибольшей своей части отнеслась к образу Штольца с резким отрицанием. В нем увидели квинтэссенцию адуевщины (что, конечно, было не совсем правильно). Много позднее И. Анненский иронизировал, что «Штольц человек патентованный и снабжен всеми орудиями цивилизации — от Ранделевской бороны до сонаты Бетховена, знает все науки, видел все страны: он всеобъемлющ: одной рукой он упрекает пшеницынского братца, другой подает Обломову историю изобретения и откровений; ноги его в это время бегают на коньках для транспирации; язык побеждает Ольгу, а мозг занят невинными доходами и предприятиями»50«В этой антипатичной натуре, — писал А. П. Милюков, — под маскою образования и гуманности, стремления к реформам и прогрессу, скрывается все, что так противно русскому характеру и взгляду на жизнь. В этих-то Штольцах и таились основы гнета, который так тяжело налег на наше общество. Из этих-то господ выходят те честные дельцы, которые, добиваясь выгодной карьеры, давят все, что ни попадается на пути... Из этих полурусских Штольцев вырождаются все учредители мнимо-благодетельных предприятий, эксплуатирующие работника на фабрике, акционера в компании, при громких возгласах о движении и прогрессе, все великодушные эмансипаторы крестьян без земли...»51.

    С этой резко отрицательной оценкой Штольца вполне солидарен был Чехов, который в 1889 г. писал одному из своих друзей: «Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинен, на три четверти ходулен»52.

    Сам Гончаров признавал, что этот образ «слаб, бледен», что «из него слишком голо выглядывает идея» (VIII, 222). Он должен был, конечно, добавить, что идея, вложенная им в Штольца, оказалась в непримиримом противоречии с внутренним содержанием этого человека, который такой идеализации не поддавался. Однако мы ошиблись бы, если б на основании того, что этот образ идеализирован, отказали бы ему в общественной характерности и даже типичности. Провозглашавшие отходную «старой Обломовке», Штольцы, конечно, существовали в русской жизни.

    Обратимся к характеристикам, которые Ленин давал русской буржуазии периода реформ, и мы увидим, что поведение Штольца ни в чем существенном им не противоречит. «Он беспрестанно в движении, — пишет Гончаров, — понадобится обществу послать в Бельгию или Англию агента — посылают его». Европу он выучил, «как свое имение». Как согласуются эти черты характеристики с замечанием Ленина о буржуазии, которая «в смысле денег всегда была интернациональна»53. Ленин говорит о капитализме в земледелий, что «...новая организация хозяйства требует и от хозяина предприимчивости, знания людей и уменья обращаться с ними, знания работы и ее меры, знакомства с технической и коммерческой стороной земледелия — т. е. таких качеств, которых не было и быть не могло у Обломовых крепостной или кабальной деревни»54«торгового оборота», как и для русской пореформенной буржуазии55, и он, как весь его класс, стремился к разрушению крепостнического принципа «привязанности крестьянина к земле»56.

    Характерен совет, который Штольц дает Обломову о мужиках: «Лучше бы дать им паспорты, да и пустить на все четыре стороны... Кому хорошо и выгодно на месте, тот не уйдет; а если ему невыгодно, то и тебе невыгодно: зачем же его держать?» (II, 220). Штольц мечтает в конце романа о том, что года через четыре Обломовка «будет станцией дороги, что мужики твои пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатятся твой хлеб к пристани» (III, 265). Как превосходно согласуется эта деталь романа с указанием В. И. Ленина: «Производство хлеба помещиками на продажу, особенно развившееся в последнее время существования крепостного права, было уже предвестником распадения старого режима»57. Русская буржуазия, подчеркивал Ленин, стремилась заменить отработочную, барщинную систему хозяйства «вольнонаемным трудом»58. К этому же стремился и Штольц.

    крепостнической Россией и как верна была созданная им картина распада Обломовки и штольцевских проектов ее возрождения.

    Изображая своего буржуазного героя, Гончаров не установил с достаточной ясностью его хищнического отношения к крестьянам, его стремления заменить «кабальную несамостоятельность» «несамостоятельностью свободной»59. Однако, не идя так далеко в показе хищничества буржуазии, романист все же создал типичный образ.

    Андрей Иванович Штольц будет в недалеком будущем банковским дельцом, строителем железных дорог, крупным концессионером. Для всех этих слоев русской буржуазии вполне характерно равнодушие Штольца к «проклятым вопросам», его интеллектуальная сытость. Прав тот современный Гончарову критик, который указывал: «Штольц — живой человек; Штольцев у нас, особенно за последнее время, развилось видимо-невидимо; но только они — вовсе не «соль земли», какими хотел представить этот тип г. Гончаров. Он дал там живой тип, только погрешил в нравственной оценке его...»60«положительного человека», и он избрал Штольца, закрыв глаза на теневые стороны этого общественного типа.

    Безусловно положительным образом романа является, конечно, не Штольц, а Ольга Ильинская. Она сильно изменилась в процессе работы Гончарова над романом: «В программе у меня женщина намечена была страстная, а карандаш сделал первую черту совсем другую и пошел дорисовывать остальное уже согласно этой черты, и вышла иная фигура», — сообщал Гончаров 2 августа 1857 г. И. И. Льховскому61. Эта первоначальная трактовка образа была затем отброшена к явной пользе для него. Сделав Ольгу молодой девушкой, Гончаров получил возможность показать ее чистоту, процесс роста ее сознания. Штольц говорил Ольге, что она еще не начинала жить: «Вот когда заиграют все силы в вашем организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас глаза теперь, услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв, услышите шум сфер, будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придет само! — грозил он». И вот оно «пришло». «— Это должно быть силы играют, организм проснулся... говорила она его словами, чутко вслушиваясь в небывалый трепет, зорко и робко вглядываясь в каждое новое проявление пробуждающейся новой силы» (II, 313).

    Отметим, что Гончаров считал этот мотив необычайно важным для духовного развития женщины. Уже после окончания «Обломова» он писал С. А. Никитенко: «Ожидание, что звезды попадают, потом внезапное опьянение, восторги, тоска и проч. Это силы играют! Помните я намекнул на это в Ольге: там они играли от другой причины (но все же от сильного возбуждения организма), от рождающегося чувства любви; натура в известный период просыпается, обожженная жизнью, просит движения, деятельности и наслаждения (да, да: ведь деятельность, счастливое удовлетворение — тоже наслаждение!)»62.

    Ольга одинока: у нее нет матери, с теткой у нее не очень доверительные отношения, со Штольцем она видится не часто. Горячая и нежная натура, Ольга с интересом приглядывается к Обломову. Его байбачество зажигает в ней желание помочь этому хорошему, но слабому волей человеку: «она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил... Он будет жить, действовать, благословлять жизнь и ее. Возвратить человека к жизни — сколько славы доктору, когда он спасает безнадежного больного. А спасти нравственно-погибающий ум, душу?» (II, 272). Это свое решение Ольга осуществляет с большой настойчивостью. Вспыхнувшая в Обломове страсть рождает в ней ответное чувство63«только женщины способны к такой быстроте расцветания сил, развития всех сторон души. Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по часам» (II, 299).

    «Обломова» писал: «Естественность и присутствие сознания — вот что отличает Ольгу от обыкновенных женщин. Из этих двух качеств вытекают правдивость в словах и в поступках, отсутствие кокетства, стремление к развитию, уменье любить просто и серьезно, без хитростей и уловок, уменье жертвовать собой своему чувству настолько, насколько позволяют не законы этикета, а голос совести и рассудка». Он указал, что в истории Ольги Гончаров раскрыл в полной силе образовательное влияние чувства. «Ольга, — отмечал далее Писарев, — растет вместе со своим чувством; каждая сцена, происходящая между нею и любимым ею человеком, прибавляет новую черту к ее характеру, с каждой сценой грациозный образ девушки делается знакомее читателю, обрисовывается ярче и сильнее выступает из общего фона картины»64.

    В своей классической статье об «Обломове» Добролюбов подчеркнул сильные стороны характера Ольги. Ее «простота и ясность мышления заключают в себе задатки новой жизни, не той, в условиях которой выросло современное общество... Потом, как воля Ольги послушна ее сердцу!»65. Добролюбов прав: какую силу обнаруживает Ольга во время своего последнего разговора с Обломовым! «Я узнала недавно только, что я любила в тебе то, что я хотела, чтоб было в тебе, что указал мне Штольц, что мы выдумали с ним. Я любила будущего Обломова. Ты кроток, честен Илья; ты нежен... голубь; ты прячешь голову под крыло — и ничего не хочешь больше; ты готов всю жизнь проворковать под кровлей... да я не такая: мне мало этого... А нежность... где ее нет!» (III, 112).

    Ольга недаром говорит Обломову о том, что она «не устанет жить никогда». Разрыв с Ильей Ильичем для нее тяжел, но благодетелен. Ум ее и дальше «требует ежедневно насущного хлеба... душа ее не умолкает, все просит опыта и жизни» (III, 155). Она выходит замуж за Штольца и требует от мужа, чтобы он делился с нею знаниями и мыслями, принимает деятельное участие в его предприятиях. И вот здесь-то в развитии Ольги возникает второй кризис, который обусловлен, разумеется, совершенно иными причинами, чем кризис ее отношений с Обломовым, но нисколько не менее драматичен по своим последствиям. Обломов был бездеятельным, Штольц проявляет деятельность кипучую. Но Ольга не чувствует за всем этим передового идеала, борьбе за который она могла бы отдать свои силы. «Ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья... Но как она ни старалась сбыть с души эти мгновения периодического оцепенения, сна души... настанет... смущение, боязнь, томление, какая-то глухая грусть, послышатся какие-то смутные, туманные вопросы в беспокойной голове» (III, 227—228).

    тревожных дум и в то же время «с мужественным любопытством глядела на этот новый образ жизни, озирала его с ужасом и измеряла свои силы» (III, 237). Штольц чувствует приближение кризиса и делает попытки успокоить Ольгу, но как примитивны эти его попытки. Он уверяет ее в том, что это «общий недуг человечества», что он и Ольга — «не титаны»: «Мы не пойдем с Манфредами и Фаустами на дерзкую борьбу с мятежными вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную минуту...» (III, 235).

    Говоря так, Штольц, как это ни парадоксально, почти повторяет Обломова. Только тот не мог бороться, а Штольц бороться не хочет. Он не испытывает никакого пресыщения этой сытой и комфортабельной жизнью и не хочет, чтобы она прекратилась. Однако совет покорно «склонить голову» не может удовлетворить Ольгу. Она — не Лизавета Александровна Адуева, готовая безропотно страдать. Ольга деятельна и самостоятельна, она живет в пору, когда в стране началось оживление, когда «все вот-вот переворотится».

    Осторожный Гончаров только намечает этот кризис в сознании своей героини, но не доводит его до естественного конца — разрыва Ольги со Штольцем. Эта женщина не делает еще тех шагов, которые вскоре с такой решительностью осуществила Марья Николаевна Щетинина в повести Слепцова «Трудное время». Но, во-первых, Штольц все-таки не так гадок, как Щетинин; во-вторых, разрыв Марьи Николаевны с мужем произойдет несколькими годами позднее, когда в стране уже создастся революционная ситуация; в-третьих, перед Ольгой нет Рязанова, который открыл бы ей глаза на совершающееся. И наконец — что самое важное — Гончаров отнюдь не стоит на тех революционно-демократических позициях, которые занимал Слепцов.

    По всем этим причинам Гончаров не уводит Ольгу из семьи, не доводит ее до окончательного разрыва с дельцом-мужем. Он хотел бы иного — чтобы, сохраняя всю силу своего критицизма в отношении этого дельца, Ольга устремила бы свою энергию на воспитание молодежи. Ему, как и Штольцу, грезилась «мать-создательница и участница нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения» (III, 226). Однако одно дело толкование образа автором, и другое — то объективное содержание, которое в нем раскрывается, часто независимо от субъективных намерений писателя. Сильный и независимый ум Ольги, ее страстное чувство, ее незаурядная воля, уже испытанная в отношениях с Обломовым, — все это заставляет нас предполагать, что Ольга пойдет своим путем.

    Эти нереализовавшиеся еще возможности развития Ольги Ильинской с особой силой подчеркнул Добролюбов, писавший: «... она готова на эту борьбу, тоскует по ней и постоянно страшится, чтоб ее тихое счастье со Штольцем не превратилось во что-то, подходящее к обломовской апатии. Ясно, что она не хочет склонять голову и смиренно переживать трудные минуты, в надежде, что потом опять улыбнется жизнь. Она бросила Обломова, когда перестала в него верить; она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него. А это случится, ежели вопросы и сомнения не перестанут мучить ее, а он будет продолжать ей советы — принять их, как новую стихию жизни, и склонить голову. Обломовщина хорошо ей знакома, она сумеет различить ее во всех видах, под всеми масками и всегда найдет в себе столько сил, чтобы произвести над нею суд беспощадный...»66—67.

    проявлял много стараний, но добился только того, что у читателя возникает чувство скуки. Такое утверждение в высшей степени необосновано и вызвано в первую очередь тем, что этим буржуазным «исследователям» непонятна важность спора, который ведут оба действующие лица, — спора об идеале жизни и о том, как бороться за этот идеал. Русским читателям 60-х годов этот спор не мог показаться скучным. Произвольны также утверждения, что Ольга лишена была того обаяния, которое так пленяло в Наташе из «Войны и мира». В отличие от Наташи, забросившей после выхода замуж за Пьера все свои былые занятия, которыми она очаровывала окружающих, Ольга и после замужества остается такой же требовательной к себе: она не опускается до ограничения себя заботами о семье. И при всем этом она сохраняет свою женственность — припомним, например, ее последний разговор со Штольцем.

    Именно это соединение двух, казалось бы контрастных, качеств и обусловило собою глубокое впечатление, которое образ Ольги произвел на русских читателей 60-х годов (см. об этом ниже). Не только Добролюбов или Кропоткин, но даже и чрезвычайно умеренный в идейном отношении Никитенко дал этому образу высокую оценку. В дневнике Никитенко мы читаем: «1858, сентябрь 10. Среда. Вечером у Гончарова слушал новый роман его «Обломов». Много тонкого анализа сердца. Прекрасный язык. Превосходно понятый и обрисованный характер женщины с ее любовью»68.

    В Ольге Ильинской есть многое от передовой русской женщины 50—60-х годов. Ряд черт роднит ее с Катериной из «Грозы» Островского, с Еленой из «Накануне» Тургенева, с Верой Павловной из «Что делать?» Чернышевского, с Сашей из одноименной поэмы Некрасова. Она требовательна к себе и к другим, умна, умеет сильно чувствовать, решительна в достижении своих целей, передовых для ее времени идеалов. Именно в этом образе ярче всего сконцентрировано положительное, утверждающее начало гончаровского романа. Его почти еще не было в «Обыкновенной истории», ибо Лизавета Александровна Адуева скорее являлась жертвой, нежели вступала в борьбу. В отличие от нее Ольга полна активности, сознания; она понимает, где находятся препятствия, и имеет силу преодолевать их. Именно поэтому так высоко поставил этот образ Добролюбов. Он был пленен «необыкновенной ясностью и простотой» мышления Ольги, «изумительной гармонией ее сердца и воли». Путь, который прошла Ольга, представлялся ему вершиной того, что «может теперь русский художник вызвать из теперешней русской жизни»69.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    1 2 3 Прим.
    Разделы сайта: