|
6
Русская критика 60-х годов горячо обсуждала «Обломова». Это было не только естественно, но и неизбежно: в романе Гончарова поставлен был важнейший вопрос той поры — о внутреннем банкротстве крепостничества, о капиталистическом развитии России. «Погиб ты, Илья: нечего тебе говорить, что твоя Обломовка не в глуши больше, что до нее дошла очередь, что на нее пали лучи солнца! Не скажу тебе, что года через четыре она будет станцией дороги, что мужики твои пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатится твой хлеб к пристани... А там... школы, грамота, а дальше... Нет, перепугаешься ты зари нового счастья, больно будет непривычным глазам... Прощай, старая Обломовка! сказал он, оглянувшись в последний раз на окна маленького домика. — Ты отжила свой век!» (III, 265). Эти слова Штольца возвещали читателям «Обломова» о глубоком кризисе старого уклада жизни, о новых силах, претендовавших на господство в России. Но «Обломов» ставил вместе с тем и вопрос о положительном человеке, сильном духом, требовательном и непримиримом. Все это властно привлекло к себе внимание русской критики, а вместе с нею и широкого круга тогдашних читателей, к роману Гончарова, появившемуся в свет в 1859 г., в пору создания революционной ситуации в России.
«Обломова». Они называли ее «журнальной разноголосицей, обнаружившей много недомыслия, безвкусия, злой тенденциозности, консервативности, реакционности, или беспринципности, или заскоков»77. Нам кажется, однако, что нельзя долее обходить эту критическую полемику. Борьба критических мнений вокруг романа отражала в себе классовую борьбу 60-х годов. Разумеется, классическая статья Добролюбова высоко поднялась над всей критической литературой об «Обломове». Но эта последняя образует собою тот фон, на котором с особой рельефностью выступает новаторство добролюбовской статьи.
Первым откликом на роман Гончарова было письмо в редакцию «Отечественных записок» из Симбирска, датированное его автором 6 апреля 1859 г. Краевский поместил его в майской книжке своего журнала с таким примечанием редакции: «Вероятно, автор написал эту статью по прочтении только первых двух частей, и потому, кажется, предвидел другое окончание романа»78.
Кто был автором этого письма? Ответить на это затруднительно: в оглавлении к книжке «Отечественных записок» он назывался — П. Сокальским, самая статья подписана — Н. Соколовским, а в оглавлении всего тома он обозначен — П. Соколовский.
В своем довольно пространном (десять страниц убористого печатного текста) письме автор создает сочувственную характеристику образа Ольги. «Нельзя, — пишет он, — не увлечься этим светлым, чистым созданием, так разумно выработавшим в себе все лучшие, истинные начала женщины, так умевшим развить их в полный роскошный цветок, долженствующий впоследствии принести богатые плоды». В образе Ольги он особенно ценит полноту и законченность рисунка: «Через всю его свежесть, всю поэзию проходит здоровый, разумный взгляд, не рассчитывающий на эффекты, не бьющий на раздирающие сцены, но выработанный долгим опытом жизни, взгляд, долго подмечавший, долго следивший, прежде чем решившийся передать то, что видел». Ольга — «идеал, к осуществлению которого должна стремиться современная жизнь»; романист «показал нам ее так, как она должна быть». Для Соколовского Ольга прежде всего — надежная воспитательница молодого поколения. «Для твоего ребенка твой образ и твое имя будут вечной путеводной звездой, вечным благодатным указателем... Он не собьется с своей дороги, не будет хило тащить свое существование, вечно мучимый тяжелыми, не разрешимыми вопросами жизни, но будет крепким деятелем, чуждым болезненных припадков горького сознания своего бессилия».
«Он (Обломов. — А. Ц.) испустил радостный вопль и упал на траву к ее ногам» (конец второй части романа). Эти слова уверили читателя «Отечественных записок» в том, что Ольга сумеет «спасти» Илью Ильича, что она воскресит его к новой жизни. Заглядывая вперед, автор письма рисует идиллическую картину той «заметной метаморфозы», которая «совершилась в самой Обломовке»: «нет ни бескровельных, на бок скосившихся избенок, ни разрушенной галлереи, ни грязных поваренков, ни Петрушек с собственным запахом... Все чисто, весело, все живет и движется, но уж не попрежнему бессмысленно...»
Ольга спасла Обломова, и лучшая мечта ее должна исполниться на деле: засияла «жизнь, вся волшебная даль, все краски и лучи, которых прежде не было... Несутся над Обломовыми быстрые годы, но Обломовы не превращаются в брюзгливых стариков, деспотов в своем маленьком кругу, подавляющих каждое молодое движение, заставляющих одним себе приносить тяжелые жертвы; напротив, их старость прекрасна, как закат лучшего осеннего дня, мирно ближущегося к ночи... Счастлив Обломов. Счастлив каждый, кто, как он, найдет себе подобную подругу и пройдет с ней тихо по пути жизни, не забывая ни на минуту своей человечности».
Произнеся столь вдохновенную лирическую тираду, автор письма, однако, вслед за этим впадает в раздумье. Точно ли счастлив Обломов? Точно ли все дело в том, чтобы найти себе подходящую подругу и пройти с ней тихо по пути жизни? Точно ли, наконец, типичен такой образ? Обращаясь к оценке Обломова, автор письма меняет свой тон: «Не столь светлое впечатление оставляет по себе Обломов; это живой тип, но, (курсив мой. — А. Ц.), всего нашего прошедшего, это тип наружной апатии и лени, над которым задумаешься, но которому симпатизируешь;... подосадуешь на него, но никогда в него не бросишь камня...»79.
Наиболее любопытны и прогрессивны суждения автора письма об «Обломовых», то-есть об Обломове как общественном типе. «С первого явления в жизни их окружало только дурное; в душе еще ребенка, как в зеркале, отражалось каждое обыденное событие, оставляя свой неизгладимый след; с первых лет он привык смотреть на себя, как на барина, за которого должны трудиться все, и этим всем он мог тыкать в лицо ногой за худо надетый чулок. С первых лет ребенок привык не уважать человеческое достоинство ни в самом себе, ни в других. Для него труд не старались сделать необходимостью, но, напротив, употребляли все усилия, чтоб и в будущем посеять отвращение к нему: того добивался и его дядька, величая барченком, и целая толпа приживалок и холопов, ловящих ручку у барченка, и учитель, старающийся посредством палки (?! — Ц.) вбить в него премудрость книжного ученья, и дражайшие родители, нежно жалеющие и смотрящие на своего милого дитятю, как на будущего водителя или министра... словом, все, с кем только сталкивала его судьба. Таким образом, ребенок жил в душной, убийственной атмосфере лени и мелких, пошлых дрязг, посреди подавленных домашним деспотизмом личностей — под их губительным влиянием он рос, грубея с каждым днем, теряя быстро лучшие задатки человеческой души».
идеализацией Ильи Ильича. Но симбирский корреспондент «Отечественных записок» шел дальше, давая прекрасную характеристику обломовцев как собирательного явления дворянско-буржуазной жизни. Он писал: «Обломовцы встречаются везде... Мы привыкли их видеть и в лице той части нашей пишущей и воюющей братии, заветная мечта которой дослужиться до тепленького местечка, нажить себе всякими путями состояньице и затем почить на пожатых лаврах, ничего не видящей за чертой своих официальных обязанностей и убивающей все свои умственные способности только в мелких дрязгах жизни; и в помещике, проводящем, за малыми исключениями, свои годы в отъезжем поле за благородным занятием травли зайцев; и в промышленнике, кое-где сколотившем себе копейку, с презрением смотрящем на все новое, как на заморское, как на немецкое, и упорно держащемся только того, что отказано как умственный и нравственный капитал его дедами... Все это обломовцы... Словом, обломовцы все те, которые на труд смотрят, как на наказание, а на отдых и лень, как на райское блаженство».
Нельзя преуменьшить значения этих утверждений. Они указывают нам на то, с какой силой давала себя знать обобщающая сила гончаровского романа. Сознание его типичности овладевало даже теми, кто прочел «Обломова» только наполовину, кто склонен был жалеть и извинять Илью Ильича как человека. Читатели сразу почувствовали, что за этой личностью стоят тысячи ей подобных, ощутили общественную емкость только что созданного типа. Заслуживает всяческого внимания и проводимая автором письма связь между Обломовым и «лишними людьми»: «Обломов — это продолжение Бельтова, Рудина, это последний исход их неудачной жизни. Конечно, тяжело сознаться, что эти лучшие, благороднейшие типы нашего быта превратились так скоро в лежней, не хотящих деятельности, запершихся в своем внутреннем существе... Но по крайней мере отрадно думать, что они после всех невзгод, вынесли еще много человеческих начал». Революционный демократ Добролюбов не разделил бы этой надежды; однако он, несомненно, одобрил бы установленную симбирским читателем связь между гончаровским героем и героями дворянской литературы. Совпадение это не может объясняться влиянием статьи «Что такое обломовщина?»: она появилась в свет одновременно с появлением письма из Симбирска и, конечно, не была известна автору письма.
Земляк Гончарова настойчиво возвращался к утверждению о типичности жизненной драмы Ильи Ильича: «...для многих исход Обломова была ставка его «ва банк», и на последней странице они легче вздохнули, узнав, что этот лучший исход есть, как и лучшая жизнь... и у многих страшно тяжело, болезненно сожмется сердце, когда они вспомнят уж слишком многие, прожитые по-обломовски годы и поймут, что для них нет уже надежды встретить на своем оставшемся пути Ольгу... Обломов многим брат и многим обща судьба его. Мы уверены, что многим внутренний голос не раз шепчет: Обломов, Обломов ты, и заставит грустно сознаться в справедливости сравнения». Замечательна и концовка письма в редакцию: «...мы твердо уверены, что имя Обломова будет внесено в список славных имен — Онегиных, Печориных, Чичиковых, Ноздревых, Маниловых, Бельтовых, Фамусовых, Чацких... и будет также нарицательно для личностей, подобных ему...».
рецензентов, писавшего: «Из провинции принесся одобрительный отзыв г. Гончарову... и хотя провинциальный читатель сильно оборвался на отгадке окончания романа, забыв русскую пословицу: «поспешишь — людей насмешишь», но тем не менее он горячо принял к сердцу новое произведение даровитого автора»80«поспешил» со своими восторгами по поводу «воскресения» Обломова. Однако, если бы этой ошибки чрезмерно восторженного читателя не было, мы не получили бы возможности еще раз подчеркнуть трезвый реализм Гончарова. В противоположность своему симбирскому поклоннику романист не был обманут радостным финалом свидания его героев. Он прекрасно понимал, что трудности для Обломова только начинаются, что теперь, когда его отношения с Ольгой вступают в самый ответственный этап, давление на него «обломовщины» должно будет усилиться, что недолгая близость Обломова и Ольги должна будет закончиться тяжким разрывом.
Легко заметить внутреннюю противоречивость утверждений Соколовского, стоящего в отношении к Обломову на позициях Дружинина, а в отношении к «обломовщине» в какой-то мере приближающегося к Добролюбову.
|