|
6
Таковы основные действующие лица «Обрыва». Мы видим, что почти все они претерпели многочисленные изменения, обусловленные эволюцией общей концепции романа. Изменился и Райский, который в начале работ Гончарова над «Обрывом» был несомненным героем, привлекавшим к себе главное внимание романиста, а затем сосредоточившим на себе его критику. Изменился, как мы видели, и образ Волохова, мало-помалу терявший многие из тех положительных качеств, которые ему были вначале свойственны, а вместе с ним и образ Веры, все более превращавшейся в «мятущуюся девушку», не видевшую для себя путей развития и перенесшую много испытаний. По мере того как в «Обрыве» усиливались его полемические по отношению к 60-м годам тенденции, вырастали в своем положительном значении образы Тушина и особенно бабушки, этой строгой, хотя и не очень удачливой хранительницы старых устоев.
«Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв», — «увлекали проявления страсти в чистой и гордой натуре женщины и борьба ее с нею. Вообще меня всюду поражал процесс разнообразного проявления страсти, то-есть любви, который, что бы ни говорили, имеет громадное влияние на судьбу — и людей и людских дел. Я наблюдал эту игру страсти всюду, где видел ее признаки, и всегда порывался изобразить их — может быть потому, что игра страстей дает художнику богатый материал живых эффектов, драматических положений и сообщает больше жизни его созданиям» (СП, 133).
«Работая над серьезной и пылкой страстью Веры, я невольно расшевелил и исчерпал в романе почти все образы страстей. Явилась страсть Райского к Вере, особый вид страсти Тушина к ней же, глубокая, разумно-человеческая, основанная на сознании и убеждении в нравственных совершенствах Веры; далее, бессознательная, почти слепая страсть учителя Козлова к своей неверной жене; наконец, дикая, животная, но упорная и сосредоточенная страсть простого мужика Савелия к жене его Марине, этой крепостной Мессалине» (СП, 133). Можно усомниться в правильности признания романиста, будто он предварительно «не соображал и не рассчитывал этого, как алгебраическую выкладку: нет, все эти параллели страстей явились сами собой». Конечно, здесь не было «алгебры», но был сознательный расчет художника. Именно он и придал целостность всей любовной интриге романа, в котором все «страсти» обдуманно сплелись вокруг одной фигуры влюбчивого Райского99.
Как уже указывалось, роман начинался с изображения людей, которые не умеют отдаваться этой страсти. Такова Наташа, чистый, светлый и бесстрастный образ которой как бы отрицается во имя того, что позднее будет воплощено в образе Веры (см. IV, 146). Таков и лишенный страсти, «мраморный» в своем спокойствии, образ Беловодовой. Та и другая составляют фон для бурных переживаний, которые с такой силой проявляются дальше. Им — Наташе и в особенности Беловодовой — посвящена первая часть «Обрыва». Смысл этой спокойной экспозиции раскрыт в печальном размышлении Райского, который отправляется в глушь, уверенный в том, что найдет там только «идиллию», а «не роман у живых людей, с огнем, движением, страстью!» (IV, 191). Перед Гончаровым в этой первой части были «скучные» люди: бюрократ Аянов, Беловодова и ее тетки, Наташа, образ которой привлек бы к себе раннего Достоевского, но совершенно не удался Гончарову. Об этих «скучных» людях Гончаров, к сожалению, и рассказывал скучно. Первая часть «Обрыва» — наименее сильная его часть, лишенная сюжетного движения и не во всех своих эпизодах необходимая.
Как, однако, меняется повествование в начале второй части! Приезд Райского в родной уголок и первый день, прожитый им в Малиновке (IV, 195—284), принадлежат к числу лучших созданий неторопливой, подлинно эпической кисти Гончарова. Как сдержанно и в то же время проникновенно, без тени сентиментальной чувствительности, разработана Гончаровым эта тема возвращения на родину. Как полно, в непринужденном и живом изображении показаны дворня, Марфинька, бабушка, Леонтий и его жена, городские обыватели — Ватутин и Крицкая. Завязки еще нет, ибо на сцене нет героини, продолжается экспозиция. Ищущий страсти Райский убеждается, что и Марфинька ему не поможет: из нее, как из Беловодовой, выйдет роман «вялый, мелкий». Однако образ Марфиньки и образ «римской камеи» Улиньки настойчиво подчеркивают собою эту тему. Гончаров не торопится завязывать сюжетные узлы: он знакомит нас с взглядами бабушки, с Мариной и Савелием и, наконец, выводит на сцену Марка. Ночной беседой Райского с Волоховым экспозиция как бы заканчивается. Впрочем, в некоторых своих частях она продолжается до конца второй части (появление Викентьева и Опенкина) и даже начала третьей части (Тычков и городские обыватели у Бережковой). Райскому теперь более, чем когда-либо скучно, ему приелись люди, которые вылились окончательно в назначенный им образ. И вот тут-то он неожиданно встречается с возвратившейся из-за Волги Верой.
С этого момента все внимание романиста переносится на Веру. Образ ее раскрывается в разных своих планах — и внешнем, портретном, и внутреннем, психологическом. Но всесторонне раскрывая образ Веры, Гончаров оставляет его загадочным в самой основной, ведущей своей черте. Она «если не мудрая, так мудреная. На нее откуда-то повеяло другим, не здешним духом... Да откуда же? узнаю ли я? Непроницаемая, как ночь! Ужели ее молодая жизнь успела уже омрачиться?» (IV, 461). Эти «в страхе» произнесенные Райским слова завершают собою экспозицию Веры.
«Обрыва». В ней продолжают свое развитие многие темы романа (столкновение с Тычковым, писание портрета Крицкой, новая встреча с Волоховым, обольщение Райского Улинькой, признание и сватовство Викентьева), но тема Веры и ее тайны решительно доминирует. С той же полнотой изображает Гончаров всю гамму переживаний Райского и все проделки и мистификации, которые осуществляет в отношениях его Вера. Напряжение действия постепенно растет и усиливается: Райский становится «пьяным» от страсти к Вере, и сама она уже не может скрыть свою задумчивость, свой «экстаз». Райского «ввергнуло если еще не в самую тучу страсти, то уже в ее жаркую атмосферу» (V, 68). «Герой» Веры ему неизвестен, неизвестен он пока еще и читателю. Гончаров осуществляет здесь прием детективного повествования, строя его на тайне, которая очень медленно выясняется. Отдельные намеки все-таки им делаются все время: Вера тревожится, узнав о том, что в дом пришел Марк; Марк заявляет Райскому о своем желании остаться в городе на неопределенное время и т. д. Вера кому-то пишет, к кому-то ходит на свидания. Образ ее дается в ореоле постоянной таинственности. И только в последней, краткой главе третьей части Гончаров сбрасывает завесу, которую он не может более сохранять: Вера приходит к обрыву на свидание с Волоховым. Действие переходит на новый этап. В конце третьей части рассказано, наконец, о том ее знакомстве, которое явилось когда-то, год тому назад, — завязкой всего романа!
Этим кончалась, как известно, первая половина «Обрыва», написанная Гончаровым еще до 60-х годов. В одном из своих писем к М. М. Стасюлевичу Гончаров называл ее «длинной и скучной». Нельзя сказать, конечно, чтобы у него вовсе отсутствовали основания для такой самооценки: длиннотами страдает не только первая, но и третья часть, в особенности в отношении образа Райского. Замечательно, однако, что в дальнейшем Гончаров меняет свою повествовательную манеру: по мере того как действие приближается к катастрофе, рассказ становится быстрее, напряженнее, драматичнее.
Начиная с четвертой части предмет любви Веры уже известен читателям, однако он еще в продолжении целой части остается неизвестен Райскому. Четвертая часть «Обрыва» — самая насыщенная происшествиями и в то же время самая короткая — она почти вдвое меньше второй части, выполняющей по преимуществу функцию экспозиции. Начинаясь «обрывом», она им и заканчивается. Марк нетерпелив, он уже получил разрешение уехать из города, ему нужно выяснить свои отношения с Верой и главное — их будущее. Вот почему звуки выстрелов, которыми Марк вызывает Веру, проходят через всю часть (V, 233, 310, 317, 319, 321). Катастрофа приближается. Гончаров предпосылает ей отступления в пятой главе, рассказывающей о Райском, в шестой, изображающей покинутого Улинькой Леонтия, в седьмой, посвященной письму Аянова, в десятой, рассказывающей о Марфиньке и Викентьеве. Ему нужно ослабить напряжение перед катастрофой, которая изображается со всей подробностью в 11—14 главах четвертой части. Бегство Веры к обрыву и борьба с задерживающим ее Райским, последний разговор с Волоховым, завершающийся «падением» Веры, недостаточны для Гончарова: он завершает эту часть тем, что Райский узнает о тайне Веры и с намеренной жестокостью, оскорбляет ее (брошенный на пол букет с померанцевыми цветами — эмблемой невинности). Однако именно сцена свидания образует собою кульминацию «Обрыва» и его катастрофу.
В отличие от четвертой части, пятая почти лишена каких-либо происшествий. Однако сюжетная напряженность проявляется здесь в диалогах необычайной психологической значительности. Первая глава мажорна по своему содержанию (она посвящена дню рождения Марфиньки) и составляет разительный контраст всему, что произойдет далее. Разговоры Веры с Марфинькой, с Райским, с бабушкой, с Тушиным происходят последовательно, и как тяжелы для нее эти четыре встречи! Но то, что следует далее, еще более драматично: бабушка узнает обо всем от Райского, она с беспримерной тяжестью переносит свой «грех». Именно теперь произносит Райский свои слова о том, «как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды» (V, 419) — слова, которые могли бы стать эпиграфом к роману.
«грехе». Гончаров придавал особое значение этой главе и долго над нею работал. Он в нескольких рукописных вариантах рассказал устами бабушки о ее прошлом. Однако в конце концов романист пожертвовал колоритом этого слишком обстоятельного рассказа для того, чтобы придать развязке большую краткость и главное — перенести центр тяжести с бабушкиного прошлого на то, что теперь переживает Вера.
«Обрыва» Райский делал Вере предложение для того, чтобы помочь ей в случае возможных последствий ее свидания с Волоховым100. Это также было устранено из окончательного текста.
Признание бабушки произвело нужный перелом: «Проходили дни, и с ними опять тишина повисла над Малиновкой. Опять жизнь, задержанная катастрофой, как порогами, прорвалась сквозь преграды и потекла дальше ровнее» (V, 439). Правда, развязка продолжается: Вера получает письмо от Волохова и вновь просит помощи у бабушки, Райского и Тушина. Однако самое тяжелое уже позади, и даже драматическая сцена объяснения Марка с Тушиным звучит менее напряженно, чем она могла звучать, благодаря настойчивому стремлению Гончарова наделить образ Марка чертами запоздалого раскаяния. Сравнительно легко улаживаются Райским и возникшие было в городе сплетни о Вере и Тушине.
«Обрыва» является отъезд Райского, сначала из Малиновки, а затем и из России, и его странствования за границей. Действие романа начинается весною и заканчивается глубокой осенью, то-есть длится примерно полгода. Романист оттеняет это рядом характерных пейзажей — см., например, IV, 152 («прошел май»), IV, 231 «половодье еще не сбыло»), V, 295, 312, 376, 447 и др. Завершив повествование о том, что случилось в течение полгода, Гончаров намеревался написать еще одну, шестую по счету, часть. О ней он довольно подробно рассказал в позднейшем своем мемуаре «Необыкновенная история». Согласно «первоначальному плану, Вера, увлекшись Волоховым, уехала с ним в Сибирь, а Райский бросил родину и отправился за границу и через несколько лет, воротясь, нашел новое поколение и картину счастливой жизни. Дети Марфиньки и проч.» (НИ, 15). «У меня в этом предполагавшемся конце (который составил бы целую часть, 6-ю), Райский возвращался из-за границы сначала через Петербург, где встретился бы с Софьей Беловодовой и закончил с ней начатый в 2-й (первой. — А. Ц. ним — и окончательным развитием характеров того и другого» (НИ, 98).
Этот замысел остался неосуществленным. Можно лишь догадываться о мотивах, заставивших Гончарова ограничиться пятью частями. Быть может тут действовали соображения о том, что роман и так вышел чрезвычайно большим. Может быть, романиста затрудняла перспектива изображения Тушина и Беловодой в новой среде и обстоятельствах. Во время своего последнего свидания с Райским Беловодова заявляла ему: «...если я почувствую что-нибудь, что вы предсказывали, то скажу вам одним или никогда никому и ничего не скажу» (IV, 188). В дошедших до нас фрагментах шестой части «Обрыва», вернее черновых заметок к ней, Беловодова признавалась своему кузену в том, что для нее теперь началась новая жизнь. Вернее всего, однако, такой конец романа противоречил резко обозначившейся к концу его работы консервативной тенденции. И Гончаров пожертвовал крайне сложной темой новой жизни, эффектно закончив «Обрыв» на воспоминаниях Райского о родине.
«Обрыве» Гончаров сохранил повествование от своего собственного лица, но совместил это авторское повествование с образом Райского, косвенно являющегося рассказчиком обо всем, что произошло. Выше уже цитировалось меткое замечание М. М. Стасюлевича: «По-моему вся оригинальность романа состоит в том, что его герой ищет везде романа в жизни и нигде его не находит и, как мольеровский буржуа, только в конце жизни догадывается, что его собственная жизнь была постоянным романом. Чрезвычайно оригинальная постройка и забавно то, что автор, как и сам герой его романа, не замечал, что роман его кончен, а ему все кажется, что нужно кончить роман»101 «Я не живу, я только вижу жизнь, а не участвую в ней, вижу затем, чтобы срисовать ее», — записывает Гончаров в черновом тексте признание Райского, который хочет «писать страсть, которой нет». Райский уже здесь наблюдает над своей изменчивостью, он идет к Волохову с чутьем артиста для нового наблюдения и т. д. Тем не менее ошибкой было бы определять Райского, как лицо «безличное» по своей натуре, как «форму, непрерывно отражающую мимо идущие явления и ощущения жизни» (СП, 139), как определял его функцию сам Гончаров. Райский не ограничивается «ролью проволоки, на которую навязаны марионетки» (СП, 257),102 — он двойник автора, герой, который захотел и не смог быть автором из-за своего дворянского дилетантизма и все-таки рассказал о романе, событий которого он был непроизвольным свидетелем.
«Обрыва» этот страстный и влюбчивый наблюдатель подбирает ключ к душе того или иного человека (IV, 13). От занятий живописью он обращается к мысли написать роман, но о чем повествовать? И вот начинают накапливаться материалы («записывал и прежде кое-что»). «Жизнь — роман и роман — жизнь» — формулирует Райский, и он стремился все им пережитое и увиданное сделать материалом своего романа, говоря о себе самом в третьем лице (IV, 138). Материалы петербургских впечатлений не удовлетворяют Райского («бледен этот очерк, так теперь не пишут»), они в лучшем случае могли бы образовать только пролог к роману. И они — т. е. первая часть «Обрыва» — в самом деле являются только «прологом». Вот он на родине — мысленно снимает рисунок с домов, «замечает заглядывавшие физиономии встречных, группирует лица бабушки, дворни. Малиновка кажется ему широкой рамой для романа, «только что я вставлю в эту раму?». Однако все впечатления — находки для художника. Тут и Леонтий, и Марина, которая даже дает Райскому мысль о народной драме, и Марфинька, и даже Крицкая (правда, последняя для романа слишком карикатурна, никто не поверит; однако Райский заносит и ее). Постепенно «портфель» Райского пухнет от заметок, а сам Райский скучает: жизнь слишком вяла, в его романе нет центра. И вот появляется Вера — первая же встреча с нею оживляет Райского — он с любовью артиста отдается новым и неожиданным впечатлениям. «Он успел определить ее отношения к бабушке, к Марфиньке, положение ее в этом уголке и все, что относится к образу жизни и быта. Но нравственная фигура самой Веры оставалась для него еще в тени» (IV, 388). Пройдет еще немного времени, и эта сторона начнет проясняться.
103, к сожалению для него только потенциального. Роман пишется туго — слишком мало искушен Райский в этом тяжелом труде. Прав Марк, предсказывающий, что Райский не уедет и не кончит романа, «ни живого, ни бумажного». Райский фантазирует, но остывает к предмету своей фантазии. «Пишу жизнь — выходит роман, пишу роман — выходит жизнь. А что будет окончательно — не знаю», — жалуется он бабушке. Слишком мало в Райском понимания простых дел (V, 269), слишком мешает он жизнь с писанием, не умея поставить себя в положение внимательного и бесстрастного наблюдателя. И вот прошло полгода» Райский разбирает все, что было им собрано. «Одних материалов с пуд наберется... сколько соображений, заметок, справок!» Уставший Райский машет рукой: «Как умру пусть возится, кто хочет с моими бумагами: материала много». А между тем роман написан... Гончаровым, и в поле его зрения одно из центральных мест занимает дилетантствующий беллетрист Райский, а самый «Обрыв», более чем какой-либо другой русский роман, касается темы литературного творчества104.