• Приглашаем посетить наш сайт
    Мережковский (merezhkovskiy.lit-info.ru)
  • Цейтлин. И. А. Гончаров. Глава 6. Часть 7.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 4: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 9: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    Глава 11: 1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.

    7

    Такова композиция «Обрыва». Гончаров был в известной мере прав, возражая против утверждения, будто «Обрыв» — «слабее других моих сочинений, а последние его 4 и 5 части слабее первых трех». Ему, наоборот, казалось, что «последние две части бесспорно лучше первых трех. Они писаны более созревшей и опытною в работе рукою, они сжатее, определеннее и яснее первых» (VIII, 262). Действительно, композиция получилась здесь гораздо более напряженной. Но вместе с тем в 4 и 5 частях отразилось то, чего в «Обрыве» почти не было раньше и что в конце концов существенно исказило реализм этого романа. Речь идет об антинигилистической тенденции.

    «обрыве» девушки, сделавшейся жертвой «нигилистической» морали. «Говори, ради бога, не оставляй меня на этом обрыве: правду, одну правду — и я выкарабкаюсь, малейшая ложь — и я упаду!» (V, 75). Вера «будет вашей женой, Иван Иванович... если этот обрыв вы не считаете бездной...» (V, 513). «Со дна этого проклятого обрыва поднялась туча и покрыла всех нас» (V, 509). «Вера любила другого, надеялась быть счастлива с этим другим — вот где настоящий обрыв» (V, 512). «Может быть, без меня вы воротились бы в пропасть, на дно обрыва!» (V, 518). Во всех этих случаях «обрыв» звучит как символ женского «падения». Знаменательно, что подобную консервативную «символику» находим мы только в последних двух, подчеркнуто тенденциозных частях романа.

    Стремясь реализовать безусловно ложную мысль, романист чем дальше, тем больше насыщал свое произведение мотивами уже не реалистического, а романтического характера. Стоит только сопоставить между собою образ Веры, каким он дан в конце второй части, с раскрытием ее в четвертой, чтобы убедиться в этом. Теперь образ этот теряет свою ясность, четкость, становится загадочным, таинственным, почти иррациональным. Обратимся, например, к девятой главе четвертой части. Вера одержима страстью, и никакие умы, никакой анализ не выведут ее на дорогу. «Не покидайте меня, не теряйте из вида, — шептала она. — Если услышите... выстрел оттуда (она показала на обрыв) — будьте подле меня... не пускайте меня — заприте, если нужно удержите силой...» (V, 309).

    И вот этот драматический момент приходит — и в каком романтическом аспекте он раскрывается Гончаровым! Вера несется по темной аллее, перебегая через освещенные луной места. Райский вырастает «как из-под земли» и становится между нею и обрывом. Между ними завязывается борьба. Вера молит Райского, клянется ему божьим именем. Он отпускает ее, она падает и не может встать, и тогда Райский «собрал нечеловеческие силы, задушил вопль собственной муки» и перенес ее на ровное место. Вся эта цепь исключительных, полных патетики подробностей завершается уже типично романтической деталью: «Она быстро обернулась к нему, обдала его всего широким взглядом исступленного удивления, благодарности, вдруг опустилась на колени, схватила его руку и прижала к губам» (V, 322), — деталью, которая годилась бы для встречи Катерины Ивановны с Дмитрием Карамазовым, но мало соответствовала общему реалистическому почерку Гончарова.

    Две последние части «Обрыва» широко вобрали в себя романтический элемент. Таинственные выстрелы около самого дома Бережковой105, еще более таинственные письма и свидания, роковая тайна бабушки, которую она хранила почти полвека, религиозно-мистические мотивы, нет-нет да возникающие в связи с Верой и бабушкой, — играют здесь существенную роль. Меняется и пейзаж, все чаще становящийся таинственным, и портрет, и интерьер (см., напр. V, 431). Все это появилось в романе Гончарова одновременно с обострением его антинигилистической тенденции. Вера уже не спускалась теперь в обрыв для споров; ее, разуверившуюся в правде Марка, могла увлекать туда «бурная, сжигающая ее страсть». И эту тему иррациональной страсти романист раскрывал, обильно используя романтические приемы ее изображения.

    «Обрыва» содержали в себе такую критику «нового человека», которая сближала этот роман с традицией так называемой антинигилистической литературы, ко времени появления «Обрыва» сделавшейся уже довольно богатой и многообразной.

     г. коснулся В. И. Ленин, писавший: «Больше всего места занимают у г. Шепетева очерки эмигрантского быта. Чтобы найти аналогию этим очеркам, следовало бы откопать «Русский вестник» времен Каткова и взять оттуда романы с описанием благородных предводителей дворянства, благодушных и довольных мужичков, недовольных извергов, негодяев и чудовищ-революционеров»106. Советское литературоведение до сих пор, к сожалению, не положило этой замечательной характеристики в основу исследования антинигилистической литературы. Журнал Каткова бесспорно являлся главной базой этого реакционного движения: на страницах этого журнала печатались между прочим романы Клюшникова («Марево»), Лескова («На ножах»), Достоевского («Преступление и наказание», «Идиот» и «Бесы»), а позднее романы Орловского, Авсеенки и Маркевича, этого идеолога «дворянского реванша», к которому в первую очередь и относилась приведенная выше ленинская характеристика (см. романы Маркевича «Перелом» и «Бездна»). Впрочем, «Русский вестник» не был одинок в своем походе против революционной демократии 60-х годов: ему в меру своих сил вторили «Библиотека для чтения» (Некуда» Лескова, «Взбаламученное море» Писемского), «Всемирный труд» (Бродящие силы» Авенариуса), «Домашняя беседа», «Оса» и др.

    В антинигилистическом походе участвовали все роды творчества — лирика (тенденциозные баллады А. К. Толстого, стихи П. Вяземского, поэмы Соллогуба и др.), драма («Зараженное семейство» и «Нигилист» Л. Н. Толстого, «Гражданский брак» Чернявского), но всего шире в нем была представлена проза.

    Литература эта отнюдь не была однородной в идейно-художественном отношении: слишком различны были интересы тех классов, которые участвовали в этом походе. Либерально настроенное дворянство стояло на иных позициях, нежели дворянские «зубры», мечтавшие о «реванше» и возврате крепостнической системы. Писатели реакционного русского мещанства (например, Достоевский с его «Бесами») не сходились в своей реакционности ни с теми, ни с другими.

    на сколько-нибудь приемлемой для всех них основе. Однако в процессе двадцатилетнего с лишком развития этой литературы сложились некоторые приемы тенденциозного письма. К ним нужно отнести аллегорические заглавия и эпиграфы, традиционные фигуры слабого духом героя, попадающего в лапы «заговорщиков», «мятущейся девушки», являющейся предметом его любви, «главаря» нигилистического кружка и его подручных, разнообразных представителей патриархального круга, выдержанных в ультраположительном свете, и между ними «охранителя», энергично защищающего «старую правду». Сюжет этих произведений в большинстве случаев строился на единоборстве «охранителя» с «нигилистической» партией (а часто и с находящимися с ними в связи польскими конфедератами) и изобиловал рядом эффектных эпизодов — заговорами, пожарами, убийствами и пр.

    «Обрыв» Гончарова в целом, конечно, выходит за пределы этой романической традиции: он был задуман и в значительной своей части написан задолго до того, как начался этот поход на революционную демократию 60-х годов. Однако две последние части «Обрыва» создавались позднее и, несомненно, тронуты тлетворным влиянием этой литературной продукции.

    Самое заглавие гончаровского романа, появившееся именно в 60-е годы, аллегорично и содержит в себе явное указание на кризис, который охватил русское общество. Образ Волохова, как мы видели, полон тех резко-памфлетных тенденций, на которые так щедро было это реакционное движение в отношении передовой молодежи. Видя, как Вера уходит из оврага, Волохов «сравнивал ее с другими, особенно «новыми» женщинами, из которых многие так любострастно поддавались жизни по новому учению, как Марина своим любвям, — и находил, что это — жалкие, пошлые и более падшие создания, нежели все другие падшие женщины...» (V, 339). Одного этого места двенадцатой главы четвертой части «Обрыва» достаточно для того, чтобы установить близость романа к антинигилистической литературе 60-х годов — настолько чудовищно-клеветническими являются приведенные строки в отношении тех женщин, которые сбрасывали с себя вериги старой церковной морали во имя свободного чувства. Гончаров клевещет здесь на Веру Павловну Розальскую и ей подобных не менее решительно, чем автор «клубничной» повести «Поветрие» В. П. Авенариус. Разумеется, роман Гончарова в целом и даже две его последние части бесконечно выше этой повести Авенариуса, однако кое в чем он к ней приближался.

    Саморазоблачение Волохова в конце романа могло бы быть повторено рядом писателей этого рода. Вере, в соответствии с канонами антинигилистической литературы, приданы черты резкого разочарования в «новой правде», стремление к бабушке, этой, несомненно, идеализированной представительнице старой, патриархальной, консервативной России. И даже образ Тушина не лишен связей с антинигилистической литературой: земский деятель и враг Марка, он представляет собою в потенции энергичного охранителя, борца за бабушку и Веру, если бы такую борьбу ему нужно было вести107.

    Прибавим ко всем этим образам эпизодическую фигуру 14-летнего гимназиста Лозгина, который, под влиянием пропаганды Марка, вдруг объявил матери, что не будет ходить к обедне, и был за то высечен (V, 221). Эта только упоминающаяся в романе Гончарова фигура перекликается с гимназистом Колей Горобцом из «Марева» Клюшникова, с образом гимназиста в «Бесах» Достоевского и др.

    «Обрыва» к группе антинигилистических произведений 60-х годов говорит не в пользу реализма этого романа, который был приглушен, а кое-где и искажен консервативной тенденцией произведения: по собственному определению Гончарова, «основы романа — нравственные, честные, консервативные»108.

    Введение: 1 2 3 Прим.
    Глава 1: 1 2 3 4 5 6 7 8 Прим.
    Глава 2: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 3: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 5 6 Прим.
    Глава 5: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 6: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Прим.
    Глава 7: 1 2 3 4 5 6 7 Прим.
    Глава 8: 1 2 3 4 5 6 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 10: 1 2 3 4 5 Прим.
    1 2 3 4 Прим.
    Глава 12: 1 2 3 Прим.
    Разделы сайта: