|
3
Одновременно с автокритическими выступлениями Гончаров пробовал силы и в области художественной литературной критики. Он писал о «Гамлете» Шекспира, о картине Крамского «Христос в пустыне», подготавливал критическую статью об Островском. Правда, ни один из этих опытов не был своевременно напечатан: Гончаров сохранил их в своем рабочем портфеле, и они увидели свет только в наше время34. И только критическая статья Гончарова о «Горе от ума» Грибоедова появилась в свет тотчас после ее написания, составив ее автору заслуженную им славу замечательного русского критика.
Статья «Мильон терзаний» была написана Гончаровым в 1872 г., после посещения им спектакля, в котором роль Чацкого исполнял И. И. Монахов. Как вспоминал, может быть присутствовавший при этом, М. М. Стасюлевич, «после спектакля Гончаров в кругу близких ему людей долго и много говорил о самой комедии Грибоедова и говорил так, что один из присутствовавших, увлеченный его прекрасной речью, заметил ему: «А вы бы, И. А., набросали все это на бумагу — ведь это все очень интересно»». Гончаров выполнил это желание, хотя и проявил исключительную скромность, подписав статью в корректуре буквой И., а в печати — буквами И. Г. Полная подпись автора помещена была только в конце года, в алфавитном указателе «Вестника Европы»35.
Заслуги Гончарова в истолковании грибоедовского шедевра давно уже отмечены и исследователями Гончарова (см., например, комментарии А. П. Рыбасова к сборнику критических статей писателя) и особенно виднейшим советским исследователем Грибоедова, Н. К. Пиксановым. К 70-м годам на «Горе от ума» смотрели, как на такое произведение, в котором были еще отчетливо выражены черты классицизма; комедия трактовалась исключительно как общественная сатира, в ней почти игнорировалась личная драма героя. Гончаров произвел в трактовке «Горе от ума» подлинный переворот.
Гончаров начал свою статью с блестящей характеристики бессмертной комедии Грибоедова: «Она, как столетний старик, около которого все, отжив по очереди свою пору, умирают и валятся, а он ходит, бодрый и свежий, между могилами старых и колыбелями новых людей. И никому в голову не приходит, что настанет когда-нибудь и его черед» (СП, 53). Гончаров отметил, что «Горе от ума» «появилось раньше Онегина, Печорина, пережило их, прошло невредимо чрез гоголевский период, прожило эти полвека со времени своего появления и все живет своею нетленною жизнью, переживет и еще много эпох и все не утратит своей жизненности» (СП, 54). Понимая, что причиной этого неумирающего значения «Горе от ума» является в первую очередь актуальность поставленных Грибоедовым проблем, Гончаров вместе с тем подчеркивал художественные достоинства комедии, способствовавшие ее столь продолжительному успеху. Он критиковал тех, кто отказывает «Горю от ума» в сценическом движении, и тонким анализом композиции комедии доказал, что она вся полна динамики, развития, что движение «идет через всю пьесу, как невидимая, но живая нить, связывающая все части и лица комедии между собою» (СП, 61). Он справедливо оттенил в «Горе от ума» важную и серьезную борьбу, отражающуюся на тонкой, психологически верной интриге, отметил живую, бойкую картину нравов московской жизни конца 1810-х годов.
Чрезвычайно много сделал Гончаров и в отношении трактовки образов «Горе от ума», и в первую очередь Софьи, которая характеризовалась русской критикой 50—60-х годов как убежденный противник Чацкого. «Софья Павловна вовсе не так виновна, как кажется», — писал Гончаров, оттеняя в ней «сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее и Чацкий» (СП, 74). Эта новая точка зрения на Софью получила после того, как ее высказал Гончаров, все права гражданства в русской науке.
поставил несравненно выше Онегина и Печорина, в оценке которых он сблизился с Добролюбовым: «Он искренний и горячий деятель, а те — паразиты, изумительно начертанные великими талантами как болезненные порождения отжившего века. Ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век — и в этом все его значение и весь ум» (СП, 60). С исключительным искусством раскрыл Гончаров все развитие любовной драмы Чацкого. И вместе с тем Гончаров со всей силой указал на типичность образа Чацкого не только для своей поры, но и для последующих периодов развития русского общества: «Провозвестники новой зари, или фанатики, или просто вестовщики — все эти передовые курьеры неизвестного будущего являются — и по естественному ходу общественного развития — должны являться, но их роли и физиономии до бесконечности разнообразны» (СП, 76).
Для Гончарова Чацкий — «вечный обличитель лжи, запрятавшийся в пословицу: «один в поле не воин». Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и — всегда жертва. Чацкий неизбежен при каждой смене одного века другим» (СП, 78). Черты Чацкого Гончаров нашел в таком «бойце со старым веком», как Белинский: «Прислушайтесь к его горячим импровизациям, — и в них звучат те же мотивы и тот же тон, как у грибоедовского Чацкого. И также он «умер, уничтоженный миллионом терзаний», убитый лихорадкой ожидания и не дождавшийся исполнения своих грез, которые теперь уже не грезы больше» (СП, 79). «Эхо грибоедовского смеха и бесконечное развитие острот Чацкого» Гончаров видел и в «сарказмах», которые бросал Герцен и которые «находили виноватого» (СП, 80).
уклада. Чацкий боролся о «фамусовщиной», которая теснейшим образом связана была с «обломовщиной» и являлась ее разновидностью, типичной для дворянской барской Москвы начала XIX столетия. Именно поэтому пламенный протест Чацкого находил сочувствие у Гончарова, видевшего в речах грибоедовского героя развитие дорогих ему самому мыслей. Как справедливо заметил А. П. Рыбасов, трактовка Гончаровым «Горя от ума» в общем соответствует оценке этой комедии Белинским: «Благороднейшее, гуманнейшее произведение, энергический (и притом еще первый) протест против гнусной расейской действительности, против чиновников, бар, развратников, против... светского общества, против невежества, добровольного холопства» и т. д.36
Выражаясь мягче Белинского, Гончаров по существу своей оценки не разошелся с великим критиком. Недаром же он назвал Онегина и Печорина «паразитами», пойдя в данном случае (и конечно неосновательно) далее Белинского, находившего для обоих этих героев ряд смягчающих «жизненных обстоятельств.
А. П. Рыбасов не прав, однако, в своем утверждении, что Гончаров стремился «показать не только обличительную, критическую сущность комедии и образа Чацкого, положительного героя, на котором может, по его мнению, остановиться век, если не хочет дойти до «крайности отрицания», т. е. нигилизма». В данном пункте, указывал Рыбасов, Гончаров «идет в сторону от Белинского, будучи сторонником обличительной литературы не в демократическом, а либеральном духе»37«Мильон терзаний» они сколько-нибудь заметно не выражены. Гончаров не желал, повидимому, осложнять эту свою статью полемикой с демократическим лагерем. «Едва ли не чаще других встречаются эти честные, горячие, иногда желчные личности, которые не прячутся покорно в сторону от встречной уродливости, а смело идут навстречу ей и вступают в борьбу, часто неравную, всегда с вредом себе и без видимой пользы делу. Кто не знал или не знает, каждый в своем кругу, таких умных, горячих, благородных сумасбродов, которые производят своего рода кутерьму в тех кругах, куда их занесет судьба, за правду, за честное убеждение!» (СП, 80, 81). В этих словах о «сумасбродах» нет той критики, которая с такой исключительной резкостью проявилась через несколько лет в «Литературном вечере».
Статья «Мильон терзаний» написана Гончаровым в совершенно ином ключе. Из всех произведений, созданных писателем в последний период его жизни, критическая статья о Грибоедове является самой прогрессивной, отражающей, как и воспоминания Гончарова о Белинском, лучшие черты его воззрений на развитие русской общественной мысли.
Критика 70-х годов высоко оценила «Мильон терзаний». «Благодаря этому этюду Монахов проживет долго, ибо «Мильон терзаний» — лучшая критическая статья в нашей литературе о значении и достоинствах «Горя от ума». Никто так смело и так правдиво не очертил Чацкого, никто так полно не понял его, никто не сделал таких сопоставлений, как Гончаров»38. «Нельзя не сказать, что такое объяснение личности Чацкого и его поступков бросает новый свет на самый литературный талант Грибоедова»39. Как удостоверял рецензент «Вестника Европы», очерк Гончарова, подписанный только его инициалами, «произвел сильное впечатление. В самом деле, это лучшее доныне определение Чацкого, и с ним целой комедии Грибоедова, написанное и с глубоким пониманием исторических положений мыслящего человека в русском обществе, и с великим мастерством литературным»40«Мильон терзаний» редким примером «критической оценки одного художника другим — равноправным и равносильным»41.
Н. И. Барсов рассказывал в своих воспоминаниях о Гончарове, о том оживлении, которое овладело писателем после того, как определился столь шумный успех статьи Гончарова: «Я нашел его в веселом и бодром настроении духа. Начав снова писать, он видимо ободрился и был доволен собой, говорил, что может быть напишет еще несколько подобных этюдов — не о новейших писателях, из которых многих он, как признавался, даже вовсе не читал, а о тех, которых читал и изучал еще в молодости, которых переживал в период полной энергии: своих художественных сил, каких именно, не сказал»42.
|