Друговейко С. В. [Вступительная статья к публикации писем И. А. Гончарова А. Н. Майкову, 1842—1888] // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 336—340. — (Лит. наследство; Т. 102).
Вступительная статья, публикация и комментарии С. В. Друговейко
Многолетнее знакомство Гончарова с Аполлоном Майковым началось летом 1835 г., когда недавний выпускник Московского университета, служащий Департамента внешней торговли Министерства финансов, был приглашен преподавать историю русской литературы, риторику, пиитику и латинский язык старшим сыновьям известного живописца Н. А. Майкова — Валериану и Аполлону. Знакомство это довольно скоро переросло в тесную дружбу, сохраненную на протяжении всей долгой жизни Гончарова. Мало с кем складывались у Гончарова, не отличавшегося легкостью характера, столь теплые, почти родственные отношения. Значение дружбы с семейством Майковых для развития творческой личности писателя, формирования его литературного вкуса, его общественных взглядов и пристрастий отмечалось многими мемуаристами и не раз служило предметом специальных исследований.
Майковский салон играл значительную роль в литературной и светской жизни Петербурга 1840-х годов. По свидетельству Гончарова, дом Н. А. Майкова и его жены Евгении Петровны, детской писательницы и поэтессы, “кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы <...> все толпились в необширных, не блестящих, но приютных залах его квартиры, и все, вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились друг у друга, размениваясь занимавшими тогда русское общество мыслями, новостями науки, искусств”1. С. Д. Яновский, один из посетителей салона Майковых, оставил восторженные воспоминания об этом истинном храме искусств, “в котором все люди, начиная от хозяев и до последнего прибывшего гостя, сходились с целию чисто литературного и где не только говорили о литературе и обсуждали то, что признавалось нужным развивать в литературе, направляя мысль человека на трезвый и здоровый путь, очищая вкус и влияя на нравственность, — но где так сказать развивались и отшлифовывались таланты и творчество<...> В этой <...> квартире каждое воскресенье, почти без пропуску, начиная с 7-ми часов вечера, сходилась та молодежь, в душу которой Господь вложил уже известную долю таланта, сердце которой билось с самого рождения любовию к ближнему, к добру и правде, а ум во всем и везде искал света и света! <...> Первое и почетное место подле хозяев занимал не много старший всех нас годами <...> Иван Александрович Гончаров <...> Иван Александрович представлял для нас действительно что-то центростремительное, и когда он говорил, то мы все чутко прислушивались не только к смыслу его суждений, но дорожили всяким его словом, которое, как теперь помню, постоянно было умно, характеристически метко и чрезвычайно пластично”2.
Творческая атмосфера, царившая в этом доме, где часто бывали известные литераторы (В. Г. Бенедиктов, А. Ф. Писемский, П. П. Свиньин, Ф. М. и М. М. Достоевские, позднее И. С. Тургенев, Д. В. Григорович), в семье, все члены которой были не чужды литературных занятий и где одним из общесемейных дел было издание рукописных журналов “Подснежник” и “Лунные ночи”, — эта творческая атмосфера не могла не повлиять на молодого Гончарова, не послужить сильным толчком к развитию его творческих интересов и возможностей. “Сблизившись коротко с семейством артиста-живописца Н. А. Майкова <...> Гончаров участвовал с ними в домашних, так сказать, т. е. не публичных занятиях литературою. Потом это участие перешло <...> уже в журналы, в которых участвовали некоторые из друзей Майковых”3.
особый пласт в этой семейной эпистолярии. Прежде всего они интересны тем, что это послания не только доброму знакомцу, но, главным образом, письма литератора к литератору. Где, как не в переписке с человеком, безусловно близким по духу и образу мыслей, могли проявиться те особенности личности Гончарова, которые могут пролить дополнительный свет на содержание его творчества, полнее развить значение многих его жизненных представлений и идей? Именно такому корреспонденту писатель “поверяет <...> свои, подчас самые интимные, помыслы и идеи, вызывает его на частную беседу и обмен суждениями, дополняя таким образом то, что выразил для всех”4.
Сохранилось 19 писем Гончарова к А. Н. Майкову за 1842—1882 гг. (надо полагать, что это далеко не все эпистолярные обращения его к младшему другу). Содержание их отнюдь не исчерпывает всей многогранности отношений двух литераторов. Отсутствие ответных писем Майкова приводит к тому, что ряд тем, затронутых Гончаровым, так и не получает должного развития. Впечатление отрывочности неизбежно при односторонней публикации переписки — диалога, облеченного в эпистолярную форму. С другой стороны, при столь частых посещениях Гончаровым майковского дома могло и не быть особой необходимости в постоянном обмене посланиями. Этот факт в значительной мере определяет и особую специфику содержания писем Гончарова: это письма его из путешествия или к находящемуся в путешествии Майкову, письма последних затворнических лет жизни Гончарова или же достаточно краткие деловые послания.
И все же письма Гончарова к Аполлону Майкову — это, как уже было сказано, прежде всего письма литератора к литератору. В них немало сообщений о событиях литературной жизни Петербурга, отзывов о стихотворениях Майкова, упоминаний о работе над собственными произведениями, высказываний о сочинениях других авторов. Существенный интерес представляют и те строки Гончарова, где разрабатываются, зачастую лишь в первом приближении, те образы, идеи, темы и художественные приемы, которые будут затем претворены в его романах и очерках.
Так, письма начала 1840-х годов могут послужить дополнительным материалом для воссоздания истории становления творческой личности писателя, недостаточно исследованного раннего периода его творчества: в двух первых письмах содержатся косвенные свидетельства того, что, помимо сотрудничества в домашних альманахах, Гончаров в этот период работает над несколькими произведениями (по-видимому, речь идет о романе “Старики” и повести “Пепиньерка”). Одно из этих писем (п. 3) является едва ли не первым опытом Гончарова-критика — оно почти целиком посвящено анализу стихов Майкова, присланных из Италии в феврале 1843 г.
Своего рода автокомментарием к “Воспоминаниям” (очерку “В университете”) могут служить живая характеристика университетского товарища Гончарова Матвея Бибикова, а также упоминания о двух других студентах — Барышове и Мине (п. 2).
4 и 5) — с борта фрегата “Паллада” — примыкают к адресованному старшим членам семьи Майковых обширному эпистолярному циклу, основная часть которого была опубликована ранее5 (обычно Гончаров адресовал свои письма “семье Н. А. Майкова”, но с момента женитьбы Аполлона Николаевича он начинает обращаться отдельно к нему и его супруге Анне Ивановне). Этот цикл занимает особое место в эпистолярном наследии Гончарова, так как в значительной мере представляет собой предварительные эскизы к тексту очерков, изданных писателем вскоре по возвращении из путешествия. Письма эти не только послужили автору черновым материалом для книги путешествий, но и были написаны именно с целью их дальнейшего использования. Недаром Гончаров не раз настойчиво напоминает Майковым о необходимости тщательно сохранять его послания: “что касается до этого и следующих писем, то Вы, Николай Апол<лонович>, обещали не давать их никому, а прятать до меня, потому что после я сам многое забуду, а это напомнит мне: быть может, понадобится”6.
Как видно из приведенных далее сравнений (см. п. 4, примеч. 9 и 20), значительные по объему фрагменты публикуемых писем к Майкову Гончаров полностью включил в окончательный текст очерков, подвергнув их лишь несущественной стилистической обработке.
В соответствии с изначальной задачей, письма Гончарова с “Паллады” в части описания путешествия — это не столько частные послания, где рассказ о событиях должен быть адаптирован применительно к конкретному адресату, сколько литературные произведения эпистолярного жанра. Недаром столь часто можно встретить почти дословно совпадающие, отличающиеся лишь большими или меньшими подробностями фрагменты в письмах к разным адресатам (см., например, п. 4, примеч. 9 и 20).
Письма с “Паллады” как нельзя лучше подтверждают предположение, что эпистолярное творчество являлось для Гончарова своеобразной лабораторией, в которой зачастую впервые возникали и разрабатывались, а затем, сбереженные памятью, в той или иной форме переносились в романы и очерки многие мотивы, сюжеты и образы. Даже ограничившись простой констатацией отдельных фактов использования Гончаровым некоторых жизненных наблюдений, касающихся путешествия на “Палладе”, можно зафиксировать сюжетные пересечения этой группы писем с отдельными эпизодами очерка “Слуги старого века” (п. 4, примеч. 10), романа “Обломов” (п. 4, примеч. 13, 15). На несомненную связь очерков «Фрегат “Паллада”» (а следовательно, и писем, послуживших для них материалом) с остальными произведениями Гончарова указывал еще Б. М. Энгельгардт, отмечая, что в очерках “отразились с большой отчетливостью те художественные приемы и стилистические особенности, которые характерны для Гончарова”7.
“...вот утром он несет мне в постель чай, приходит будить и после обеда, также натягивает на меня чулки и часам к 10 мы с ним готовы” (п. 4). Деталь эта не раз возникнет в других произведениях Гончарова в качестве непременного элемента и едва ли не символа счастливого пробуждения героя (ср., например, в “Сне Обломова”: “Няня ждет его пробуждения. Она начинает натягивать ему чулочки; он не дается, шалит, болтает ногами; няня ловит его и оба они хохочут”8).
Интересны публикуемые письма и с точки зрения характеристики некоторых аспектов творчества Аполлона Майкова, ибо Гончаров “как старый учитель” считал своим долгом не только неизменно “учинять разбор” присылаемым ему стихам, но оценивать и сами письма своего бывшего ученика: “и прозаические строки Вашего письма отзываются Горацием, а стихи дышат простотой древнего мира и глубиной современной жизни”, — писал Гончаров 29 июля/10 августа 1853 г. (п. 4). По мнению И. И. Панаева, старший по возрасту Гончаров “без сомнения, много способствовал развитию эстетического вкуса в Аполлоне Майкове”9. А. М. Скабичевский же, напротив, считал, что Гончаров “в качестве учителя поэта Аполлона Майкова <...> конечно, озаботился привить достаточное количество бюрократического яда в голову своего ученика”10 полон тонких и глубоких наблюдений; с другой стороны, его письмо изобилует “учительскими” наставительными придирками к стихотворной форме (п. 3).
Подробные и многочисленные замечания Гончарова к присланным ему произведениям Майкова (1843) позволяют восстановить первоначальный текст некоторых ранних стихотворений (в частности, цикла “Очерки Рима”) и историю их дальнейшей переработки (п. 3, примеч. 6—13).
г. он выскажет подробно свое отношение к поэме “Сны” и сожаление о нежелании Майкова сделать описание своего путешествия. Попутно охарактеризует Гончаров и собственный метод создания произведений очеркового жанра: “Пишите же — и скорей; схваченные наблюдения тотчас записывайте, а то простынут, и тут обделывайте путевую записку из всякой стоянки, даже двухдневной!” (п. 11).
Общую панегирическую окраску отзывов о Майкове как о носителе “поэтического дара <...> которым гордится теперь русская поэзия”, сохраняет и последнее по времени письмо, написанное Гончаровым по случаю 50-летнего юбилея творческой деятельности Майкова (п. 19). Это, собственно, не частное послание, а открытое письмо, предназначенное для публичного чтения и печати. Газета “Санкт-Петербургские ведомости” сообщала, что 30 апреля 1888 г. на праздновании юбилея Майкова «было прочитано приветственное письмо И. А. Гончарова. Маститый писатель приветствует своего друга и собрата, и “глубоко радуется, что дожил до поэтического юбилея; я, добавляет И. А. Гончаров, — чуть ли не единственный писатель, который к этому юбилею может добавить такой же продолжительный юбилей нашей, ничем не омраченной дружбы”»11.
Письма Гончарова к Майкову ценны и содержащимися в них биографическими сведениями о том или ином периоде жизни писателя. Тщательно оберегавший от нескромного глаза свою частную жизнь, Гончаров тем не менее рассказал ее “всю — разбив ее на куски и разбросав ее по частям, украдкой, так, чтоб никто не заметил, — во все углы своих произведений”12 и, прибавим, дружеских посланий.
Так, письма, относящиеся к ноябрю 1857 г., освещают практически не упоминавшийся биографами Гончарова “придворный” эпизод его жизни — преподавание словесности наследнику российского престола великому князю Николаю Александровичу, продолжавшееся, впрочем, весьма недолго: с января по июль 1858 г. (п. 8—10). Преподавание, по-видимому, состояло в чтении и комментировании крупнейших произведений мировой литературы, о чем свидетельствует, в частности, письмо Гончарова к А. В. Дружинину от 22 июля 1858 г.: “Давно хотелось мне передать Вам, какой важный результат, на который Вы конечно не рассчитывали, произвел Ваш знаменитый перевод Лира: чтением его от доски до доски я заключил свои уроки с Ник<олаем> Алекс<андровичем>, и если б Вы были свидетелем того увлечения, какому поддался ученик! Но это бы еще ничего, оно понятно: но я прочел от слова до слова и введение, к которому мне, с критической точки зрения, не нужно было прибавлять ни слова, как к роскошнейшему, вполне распустившемуся цветку на почве — критики. Какой урок для ученика, и как глубоко он его понял! Вот где прямая польза литературного образования и где единственными виновниками были Шекспир, да вы, а я только покорным посредником”13.
общества, и без того неоднозначное, поколебалось окончательно: “Его (Гончарова. — С. Д.) наши новые люди не любят <...> за то, что преподает русскую словесность наследнику; что он, будто, выскочка, пробрался ко двору”14. С другой стороны, этот эпизод, без сомнения, способствовал установлению отношений Гончарова с придворным кругом, о чем свидетельствует назначение его преподавателем литературы к детям великого князя Константина Николаевича в 1873 г.15 А. Толстой, камер-фрейлиной двора16.
Кроме их биографической важности, письма 8—10 представляют особый интерес с точки зрения проявления в них характерных черт личности Гончарова: это богатый материал для исследования той психологической почвы, на которой возникнут затем преследовавшие писателя в последние годы его жизни “призраки болезненной мнительности, мучения отравленного самолюбия”17. С одной стороны, как видно из писем, Гончаров понимает всю важность стоящей перед ним задачи обучения будущего самодержца: сформировать у него те нравственные идеалы, которыми он будет руководствоваться в своем правлении (еще свежи были в памяти фигуры Панина, Жуковского, Лагарпа, в значительной мере определивших нравственный облик своих августейших воспитанников). “Мне представилась <...> именно та польза, которую можно бы принести”, — оправдывает Гончаров свое согласие (п. 9). С другой стороны, им владеет постоянная неуверенность в собственных силах (“Вы знаете ли, как глубок упадок моих нравственных сил — ведь нет? А я знаю, отчего и не считаю грехом отказаться” — п. 10), и отсюда нежелание браться за дело, исполнение которого требует “много труда, движения, хлопот <...> много времени и много бодрости” (п. 9). Подобную же картину можно наблюдать и при изучении истории создания крупных литературных произведений Гончарова — монументальность замысла порождает как тщательную и скрупулезную его обработку, так и сомнение в своей способности этот замысел исполнить. Так, в период работы над “Обрывом” Гончаров признается сестрам Никитенко: “...иногда меня берет и отчаяние, что я не справлюсь с героем, что я взял на себя непреодолимую задачу, и мне хочется бросить все и отстать”18.
Постоянным жалобам на упадок сил и нездоровье сопутствуют упоминания в письмах к Майкову о различных общественных начинаниях, участником которых был Гончаров в 1860—1870-е годы. Это и Комитет по изданию сборника “Складчина”, и Комитет по присуждению премии за лучшую пьесу Общества русских драматических писателей, и разнообразные публичные литературные чтения — все эти предприятия живо интересовали Гончарова, и он посвящал им значительную часть своего времени, высвободившегося после ухода в отставку с государственной службы в декабре 1867 г.
Содержащиеся в письмах биографические сведения возводят их в ранг немаловажных документов, а внутренняя связь с произведениями писателя делает их прямым фактом литературы.
Н. Майкову (1842—1888). 12 из них (п. 1, 6—10, 12—16, 18) публикуются впервые. 6 писем были опубликованы ранее: п. 2 (Цейтлин. С. 441—442; отрывок); п. 3 и 11 (Собр. соч. 1952—1955. Т. 8. С. 233—235; 314—318; впервые в сокращении — VIII. С. 265 и 316; п. 11 с неточностями, перешедшими в последующие издания); п. 4 и 5 (Фрегат “Паллада”. С. 669—671, 679—680; со значительными неточностями); п. 17 (Труды Гос. Публичной б-ки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Т. XI/14. Л., 1963. С. 171); п. 19 (РВ. 1888. № 6. С. 301; Пантеон литературы. 1888. № 6. С. 4 отд. пагин.; Утевский Л. С. Жизнь Гончарова М., 1931. С. 81; Собр. соч. Огонек. VIII. С. 505—506; Собр. соч. 1952—1955. Т. 8. С. 499—500).
Все 19 писем печатаются по автографам: ИРЛИ. Ф. 163. Оп. 1, № 97 (п. 3—6, 8—10, 12, 15, 16, 18); ИРЛИ. 168. № 16.770 (п. 11, 13, 14), 17.074 (п. 19); 17.370 (п. 1 и 2); РГБ. 18.5.40 (п. 7); РНБ. Ф. 124 (собр. П. Л. Вакселя), № 1259 (п. 17).
Единственное сохранившееся письмо Майкова Гончарову публикуется в Приложении к настоящей публикации.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 И. А. Николай Аполлонович Майков. Некролог // Голос. 1873. № 238. 29 августа. С. 2.
2 Яновский С. Д. Письмо к А. Г. Достоевской 8 января 1882 г. // Достоевский Ф. М. Статьи и материалы. Л., 1925. Т. II. С. 382—386.
3 И. А. Собр. соч. 1952—1955. Т. 8. С. 223.
4 Модзалевский Б. Л. Предисловие // А. С. Письма. Т. I. М.; Л., 1926. С. IV.
5 ЛН. Т. 22/24. С. 344—422 (публикация Б. М. Энгельгардта); Фрегат “”. С. 615—721.
6 Фрегат “Паллада”. С. 628.
7 Энгельгардт Б. М. «Фрегат “Паллада”» // Фрегат “”. С. 723.
8 С. 85.
9 Панаев. 106.
10 Гончаров в воспоминаниях современников. С. 70.
11 СПб. вед. 1888. № 119. 1/13 мая. С. 2.
12 Е. А. О творчестве И. А. Гончарова // Современник. 1912. № 6. С. 170.
13 Письма к А. В. Дружинину. М., 1948. С. 78.
14 Штакеншнейдер. С. 210.
15 С. 147, 150—158.
16 См. в наст. томе: Гончаров — А. А. , п. 1—14.
17 Ляцкий Е. А. Указ. соч. С. 168.
18 Собр. соч. 1952—1955. 8. С. 346.