Кутейников И. А. И. А. Гончаров и особенности русской национальной культуры // Гончаров И. А.: Материалы Международной конференции, посвященной 190-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова, А. В. Лобкарёва, И. В. Смирнова; Редкол.: М. Б. Жданова, Ю. К. Володина, А. Ю. Балакин, А. В. Лобкарёва, Е. Б. Клевогина, И. В. Смирнова. — Ульяновск: Корпорация технологий продвижения, 2003. — С. 226—230.
И. А. КУТЕЙНИКОВ
И. А. ГОНЧАРОВ И ОСОБЕННОСТИ РУССКОЙ
НАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ
Поэт в России больше, чем поэт... Тем более романист... Тем более романист И. А. Гончаров.
«В романах Гончарова история всегда совместима с современностью, а сама современность в свою очередь понимается как история»*1.
Одна из главных идей творчества И. А. Гончарова — своеобразие русской цивилизации, признавалось не только славянофилами и учеными отечественной историко-культурной школы, но и западными исследователями. А. Тойнби насчитал в современном мире пять одновременно существующих цивилизаций: западную, китайскую, индийскую, испанскую и русскую*2. Наличие в изменяющемся мире особой русской цивилизации обуславливает существование и своеобразной русской культуры.
Мудрым, всесторонним исследователем особенностей русской национальной культуры, ревностным хранителем и творческим продолжателем ее традиций предстает перед нами И. А. Гончаров.
Романистика Гончарова «...тяготеет к эпической хронике, традиции древней летописи...»*3.
Издавна летописание стало одним из основных, оригинальных жанров русской культуры. Несомненно, что «Повесть временных лет», другие древнейшие летописные своды носили официально-государственный характер. Однако с незапамятных времен в нашей национальной культуре существовала народная, не письменная летопись, в форме эпических сказаний о прошлом русской земли. Этот истинно народный жанр, предшествовавший письменному, послужил основой для писаний Нестора и других представителей официально-летописной традиции.
Именно существование двух начал — народного и церковно-государственного, в русском летописании послужило основой широкого распространения по-годных записей в обыденной русской культуре.
Многие родовые и семейные летописи стали неотъемлемой частью нашей истории. Среди них и «Летописец семьи Гончаровых», в котором зафиксирован факт рождения будущего великого романиста.
Может быть, именно от этого исторического памятника следует искать начало приверженности писателя И. А. Гончарова к традициям древней летописи.
Русские летописные своды всегда отличались сложностью состава, разнообразием включенного в них материала. Здесь и по-годные записи, и политика, и дипломатические документы, и фольклор, и самостоятельные литературные произведения, и жития святых — это позволяет говорить об энциклопедичности русской летописной традиции. Причем энциклопедичность и синтетичность никогда не мешали летописям оставаться цельными произведениями, отличающимися тематическим и идейным единством. Следование И. А. Гончарова летописному жанру приводит к созданию подлинной «Энциклопедии русской жизни».
Особая роль летописания в России восходит к древнейшей традиции русской национальной культуры — постоянной апелляции к старине, ее идеализации. Не потому ли так милы россиянину Гончарову патриархальные Обломовка и Малиновка. Поиск идиллии в прошлом — неисчерпаемая линия русской национальной культуры от эпических преданий об основателях Киева Кие, Хориве и Щеке, от былинных сюжетов о Владимире Красно-Солнышко и чудо-богатырях, к гоголевским старосветским помещикам и романам И. А. Гончарова, к «Пошехонской старине» Салтыкова-Щедрина...
Гончаровым сонной Обломовки: «Измученное волнениями или вовсе незнакомое с ними сердце так и просится спрятаться в этот забытый всеми уголок и жить никому не ведомым счастьем. Все сулит там покойную, долговечную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную, смерть»*4.
И. Мельник прямо называет роман «Обломов» православным романом. «... Роман «Обломов» есть православный роман о духовном сне человека, о попытке «воскресения» и, наконец, об окончательном погружении в «сон смертный»*5.
Но Обломовка у Гончарова «полухристианская-полуязыческая»*6. Такова и русская национальная культура. Крещение Руси в 988 году было чисто формальным актом. Языческие верования оказались чрезвычайно живучими. Христианство так и не смогло окончательно вытеснить язычество. Тысячу лет архаические традиции продолжают существовать под внешней оболочкой официально-церковного культа. Через века истории — от Перуна и Даждь-бога, от древнего Киева, через гончаровскую Обломовку до наших дней, прошествовали в народных верованиях чудотворные иконы-идолы, святые места — хранители поклонения силам природы — растениям и водным источникам. Место христианского многобожия занял культ бесчисленных святых-покровителей.
Таким образом, воспринятое извне христианство существенно трансформировалось под влиянием русских традиционных верований и культов. Оно совершенно не похоже на Римский католицизм, европейский протестантизм, отлично оно и от христианских верований Византии.
с христианско-языческими верованиями русский народ обрел высокую духовность, сосредоточенную на высшем смысле сущего.
Осознавая своеобразие русской цивилизации, русской культуры, И. А. Гончаров размышлял о взаимоотношениях общечеловеческого и национального начал. «Национальные ментальности, — отмечает Е. Краснощекова, — понимались писателем как подвижные, а не застывшие, закоренелые структуры. Способность к движению и обогащению достижениями других народов (воспитанию в самом широком смысле этого слова) — залог процветания нации. Поэтому И. А. Гончаров и верил, что славянофильство, «оставаясь тем, что оно есть, то есть, выражением и охранением коренного славяно-русского духа, нравственной народной силы и исторического характера России, будет искренне протягивать руку к всеобщей, то есть европейской культуре»*7.
Для И. А. Гончарова понятно, что русская культура находится в состоянии постоянного противоборства и взаимодействия с западной культурой. Действительно, на протяжении всей истории русской цивилизации западный элемент играл постоянно меняющуюся роль в российской культуре. Если период Киевской Руси был временем достаточно свободного общения русской, европейской и восточной культур, то период монгольского ига характеризуется вполне объяснимой изоляцией отечественной культуры от Запада (исключая русские земли, вошедшие в Великое Княжество Литовское). Еще более эта обособленность усилилась после падения в 1453 году Константинополя, когда Русь стала средоточением православия и оформилась идея о Москве, как о «третьем Риме».
Освобождение от ордынского ига и «обретение византийско-латинского наследства» заставило московскую элиту поверить во всесилие русского духа и православной веры. Прямое военное столкновение с Западом в Ливонской войне показало не столько силу «третьего Рима», сколько отсталость России по сравнению с католической Европой. Это отставание осознается прежде всего представителями власти. В начале XVII века Борис Годунов начинает проявлять интерес к просвещению, культуре, успехам западной цивилизации. С этого момента государственная власть в России становится подлинным регулятором западного культурного влияния на русское общество. Робкая попытка царя Бориса взглянуть на Запад заканчивается жестокой схваткой с католической Польшей, внутренней смутой. Тишайшая патриархальность первых Романовых взрывается прозападным культурным переворотом Петра I. Неопределенность и растерянность эпохи дворцовых переворотов сменяют решительные шаги Екатерины II в сторону европеизации русской культуры. Умеренный западнический либерализм Александра I сменяется охранно-устойным «самодержавием — православием — народностью» Николая I. Либеральные реформы Александра II частично дезавуируются его преемником на императорском троне. Душевная слабость последнего русского царя оборачивается языческой распутинской утопией и кровавой общенародной бойней. Ленинско-марксистская, по сути, западническая, идея культурной революции оборачивается восточнодеспотической кровавой диктатурой.
Вынужденное, перед страхом гибели в войне с фашизмом, обращение к историческим корням и великой русской культуре оборачивается борьбой с космополитизмом и низкопоклонничеством перед Западом, а едва заметная весенняя оттепель — осенне-зимним застоем и «сидением за железным занавесом».
И. А. Гончаров, как мало кто из современников, понимал, что причиной российских бед является глубокий раскол нашего общества. Раскол этот веками шел по многим линиям: элита и народ; столицы и провинция; государство и общество. Он задолго до историка В. О. Ключевского понял, что русское общество расколото на подавляющую часть населения — «почву», не принимавшую западничество, и европейски ориентированную «цивилизацию», включавшую часть образованного активного населения (элиту). Эта коллизия, явственно проявившаяся в Петровскую эпоху, сохранилась в российском обществе до наших дней.
Как сказано выше, И. А. Гончаров мечтал о протянутой руке между русской и западной культурами, об их взаимном обогащении, а не о поглощении одного другим.
Но сегодня Россия изготовилась пред безумным прыжком в манящий, красиво блистающий на солнце, но холодный в глубине океан западной цивилизации. Как и во времена И. А. Гончарова, Россия — у обрыва. На его краю необыкновенное, могучее, ветвистое дерево российской национальной культуры. Хочется верить, что оно не оборвется, не обломается, не обобыкновенится...
Сноски
*1 П. П. Ресурсы исторической продуктивности гончаровского романа // И. А. Гончаров. Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1998. С. 13.
*2Тойнби А. Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.
*3Алексеев П. П. А. Гончарова «Обрыв» // Материалы Международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1994. С. 7.
*4Гончаров И. А. Обломов. М, 1969. С. 95.
*5Мельник В. И. Обломов, как православный роман // Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1998. С. 143—144.
*6 И. А. Лучше поздно, чем никогда // И. А. Гончаров. Очерки, статьи, письма. Воспоминания современников. М., 1986. С. 233.
*7 Е. А. Гончаров. Мир творчества. СПб., 1997. С. 173.