Матлин М. Г. Мотив пробуждения в романах И. А. Гончарова // И. А. Гончаров: Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова и др. Ульяновск: ГУП «Обл. тип. "Печатный двор"», 1998. — С. 18—25.
М. Г. Матлин
МОТИВ ПРОБУЖДЕНИЯ
В РОМАНАХ И. А. ГОНЧАРОВА
Два мотива особо выделил в своем творчестве И. А. Гончаров, придав им обобщенно-символическое значение — это мотивы сна и пробуждения. “Обыкновенная история”, — указывал он в статье “Лучше поздно, чем никогда”1, — первая галерея, служащая преддверием к следующим двум галереям или периодам русской жизни, уже тесно связанным между собою, то есть к “Обломову” и “Обрыву”, или к “Сну” и к “Пробуждению”2. В этой статье, в “Предисловии к роману “Обрыв”3, в ряде писем4 писатель часто обращается к данным мотивам. Во-первых, они служат у него для обозначения своеобразия переживаемого Россией исторического момента: “Живое дело только просыпалось. Россия доживала век петровских реформ — и ждала новых”5 Во-вторых, для определения духовного состояния русского общества: “А вы представьте себе обломовское воспитание, тучу предрассудков, всеобщее растление понятий и нравов, среди которых мы выросли и воспитались и из которых как из летаргического сна только что просыпается наше общество <...>”6. В-третьих, для описания духовного процесса в человеке: “Не будь этого раздражения, задора, ему (Белинскому — М. М.пробудить спящие умы и равнодушие большинства”7.
Эти и другие значения сна и пробуждения мы обнаруживаем и в его романах. На их взаимосвязь и взаимодействие указывал, в частности, Икуо Ониси: “Как известно, в творчестве Гончарова звучат мотивы “сна” и “пробуждения”. Он противопоставляет их в своем творчестве. Но это противопоставление не нейтрально и статично”8.
Прежде всего отметим, что пробуждение как символ, характеризующий своеобразие исторического момента, переживаемого Россией, встречается только в романе “Обломов” в авторском определении Штольца: “Деятели издавна отливались у нас в пять, шесть стереотипных форм, лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руку к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественником след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые голоса... Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!”9
Наиболее типичным для Гончарова является использование указанных мотивов в роли так называемых “опорных точек” (термин Н. И. Пруцкова). Это художественные детали, “которые повторяются на протяжении всего романа и, как сюжет и композиция, придают ему целостность и единство и вместе с тем помогают автору раскрыть смысл изображаемого, а также свое отношение к нему”10. Мотивы сна и пробуждения, в частности, как раз и являются таковыми в образной характеристике эмоционального и духовного со стояния персонажей. В “Обыкновенной истории”, раскрывая состояние “толпы”, слушающей игру скрипача, Гончаров отмечает, что от рождаемых мастером звуков “спина слушателя выпрямлялась, голова поднималась, нос вздергивался выше: они пробуждали в сердце гордость, рождали мечты о славе” (I, 278). Результатом же пережитого Александром Адуевым вместе с “толпой” эмоционального подъема становится, как говорит сам герой, пробуждение особого духовного состояния — “горького сознания”, что он “горд — и бессилен” (I, 282).
Искусство как сила, пробуждающая “Обломов” и “Обрыв”. Обломов, пораженный до глубины души игрой Ольги, вдруг предстает перед нами человеком, на лице которого сияет “заря пробужденного, со дна души восставшего счастья” (II, 210). Изумленный Райский следит за преображением Васюкова в процессе игры на скрипке: “Против него садился Райский и с удивлением глядел на лицо Васюкова, следил, как, пока еще с тупым взглядом, достает он скрипку, вяло берет смычок, намажет его канифолью, потом сначала пальцем тронет струны, повинтит винты, опять тронет, потом поведет смычком — и все еще глядит сонно. Но вот заиграл — и проснулся, и улетел куда-то” (III, 53). С другим значением, но также для раскрытия своеобразия эстетического переживания произведения искусства, использует мотивы сна и пробуждения Гончаров в сцене знакомства художника Кирилова с портретом Беловодовой, созданным Райским: “Кирилов в первое мгновение с изумлением остановил глаза на лице портрета и долго покоил, казалось одобрительный взгляд на глазах; морщины у него разгладились. Он как будто видел приятный сон.
Потом вдруг точно проснулся; не радостное, а печальное изумление медленно разлилось по лицу, а лоб наморщился” (III, 133).
Своеобразным завершением такого развития мотива пробуждения является авторская характеристика взаимодействия искусства и жизни, художнического переживания действительности и самой действительности в описании творческого процесса у Райского: “Между тем жизнь будила и отрывала его от творческих снов и звала, от художественных наслаждений и мук, к живым наслаждениям и реальным горестям, среди которых самою лютою была для него скука” (III, 124).
В романах “Обломов” и “Обрыв” описание акта самосознания, играющего большую роль в раскрытии психологического процесса в героях, дается через движение этих мотивов. “Настала одна из ясных сознательных минут в жизни Обломова, — пишет Гончаров. — Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда в голове просыпались, один за другим, и бес порядочно, пугливо носились, как птицы, пробужденные ” (II, 99—100). О “светлом сознании”, которое все реже и реже “просыпается” в герое, чтобы будить его “спящие силы”, немного ниже снова говорит автор (II, 100). Штольц, встретившийся с другом после долгой разлуки и пораженный его духовным состоянием, призывает его немедленно сбросить “сон души”, пробудить ум, который “спит спокойно” (II, 176).
Используя эти мотивы, раскрывает писатель процесс духовного преображения человека во время любви. Ольга, осмысливая свое состояние, вспоминает предсказание Штольца о том, что придет время, когда “заиграют все силы в вашем организме, <...> заиграет жизнь и вокруг вас <...>”, и решает, что “оно пришло”. “Это должно быть, силы играют. Организм проснулся...” — говорила она его словами, чутко вслушиваясь в небывалый трепет, зорко и робко вглядываясь в каждое новое проявление пробуждающейся новой силы (II, 246—247). И созданный Гончаровым в финале романа образ идеальной духовной жизни в лице Ольги и Штольца включает в качестве главного качества, свойства “вечное движение мысли, вечное раздражение души”, которое “будило” их (II, 475).
Мотивы сна и пробуждения в романе определяют и образную характеристику изменения бытийного состояния персонажа. Уже в “Обыкновенной истории” Александр Адуев просит Лизавету Александровну не будить его “ум и сердце”, не толкать их опять “в омут”, дать ему возможность достичь “покоя” (I, 281) как единственно достойного со стояния бытия. Обломов в разговоре со Штольцем с горечью признается, что “двенадцать лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше” (I, 191). Ольга, расставаясь с Обломовым, с тоской и болью говорит, что “думала, что я оживлю тебя, что ты еще можешь жить для меня, — а ты уж давно умер” (I, 385).
Как бы продолжая речь Ольги, звучат обращенные к Беловодовой слова Райского в “Обрыве”: “Жизнь сама тронет, коснется, пробудит от этого блаженного успения — и иногда очень грубо <...> Мне хотелось бы вас: вы спите, а не живете” (III, 32).
Пророчествование Райского в романе сбывается дважды. Сначала в творческом видении героя, потом в быстротечном “романе” Беловодовой с графом Милари. “Перед ним, как из тумана, возникал один строгий образ чистой женской красоты <...> Снилась одна только творческая мечта, развивалась грандиозной картиной, охватывала его все более и более.
Он, притаив дыхание, погрузился в артистический сон и наблюдал видение, боялся дохнуть.
Женская фигура, с лицом Софьи, рисовалась ему белой, холодной статуей, где-то в пустыне <...> Она, обратив каменное лицо к небу, положив руки на колени, полуоткрыв уста, кажется, жаждала пробуждения.
И вдруг из-за скал мелькнул яркий свет, задрожали листы на деревьях, тихо зажурчали струи вод <...> Сзади оторвалась густая коса и рассыпалась по спине, краски облили камень, и волна жизни пробежала по бедрам, задрожали колени, из груди вырвался вздох — и статуя ожила, повела радостный взгляд вокруг...
И дальше, дальше жизнь волнами вторгалась в пробужденное создание...” (III, 154—155)
Последующее “перевоплощение” статуи с лицом Софьи в живую и реальную женщину (“созданная им женщина мало-помалу опять обращалась в Софью” (III, 155) представляет собой характерный для Гончарова способ расширения семантики художественного образа, выявления в конкретно-историческом вечного.
типологичность ситуации восстановления человеком связи с миром, обретения себя в мире и в миру, а, с другой, чтобы обозначить сложность и многозначность процессов взаимодействия человека с жизнью. “Вере становилось тепло в груди, легче на сердце. Она внутренне вставала на ноги, будто пробуждалась от сна, чувствуя, что в нее льется волнами опять жизнь, что тихо, как друг, стучится мир в душу, что душу эту, как темный запущенный храм, осветили огнями и наполнили опять молитвами и надеждами” (III, 343—344).
Анализируемый мотив выполняет роль “опорной точки” не только в создании образа человека в романе, но и в организации общей структуры текста, в построении такого важнейшего компонента художественного мира как время.
Прежде всего отметим, что действие романов “Обыкновенная история” и “Обломов” начинается с . “Однажды летом, в деревне Грачах, у небогатой помещицы Анны Павловны Адуевой, все в доме поднялись с рассветом, начиная с хозяйки до цепной собаки Барбоса” (I, 19). “Илья Ильич проснулся, против обыкновения, очень рано, часов в восемь” (II, 6). Но и далее многие важнейшие события в этих романах также происходят утром после персонажей.
В “Обыкновенной истории” это — первая встреча дяди с племянником (I, 42), получение Александром “литературного занятия” от дяди — заказа на перевод немецкой рукописи “о наземе” (I, 80), принятие героем решения разорвать отношения с Тафаевой (I, 240), возвращение Адуева-младшего в родные Грачи (I, 293), горькое прозрение Петра Ивановича об итогах его жизни и решение полностью изменить ее (I, 323). Именно по утрам, как замечает автор, дядя дает “уроки” племяннику (I, 83).
“Обломове” во сне Обломов видит себя просыпающимся: “Илья Ильич проснулся утром в своей маленькой постельке” (II, 110). В этом же сне память вызывает из прошлого утренние пробуждения по понедельникам, когда необходимо было отправляться на учебу в дом к Штольцу (“Как только он , на него уж нападает тоска” (II, 142), особо выделяя те, когда вдруг поездки отменялись: “Впрочем, Илье Ильичу снятся больше такие понедельники, когда он не слышит голоса Васьки, приказывающего закладывать пегашку <...>” (II, 143).Завершается глава “Сон Обломова” также сценой бужения Обломова Захаром, представляющей собою законченную и изящную миниатюру (II, 155—157). Однако в контексте всего сюжета, сложного и разветвленного пучка значений, которые имеет тема пробуждения“— Оставь меня в покое! — сказал он важно. — Я велел тебе будить меня, а теперь отменяю приказание, — слышишь ли? Я сам проснусь” (II, 157). Все в этом высказывании Обломова: и желание остаться в “покое”, и горделивое убеждение, что можно собственным “бужение”, что можно проснуться, “когда вздумается”
Как известно, важнейшее значение в произведении имеет обломовский план-мечта, та семейно-усадебная идиллия, которую он, в частности, развертывает перед Штольцем. В ответ на его вопрос о том, как бы Обломов стал проводить “дни свои”, он начинает повествовать: “Ну вот, встал бы утром <...>” (II, 184). По-русски с утра начинает Илья Ильич свою попытку изменить жизнь, вернуться в мир людей: “Теперь или никогда!” — явились Обломову грозные слова, лишь только он проснулся утром. Он встал с постели” (II, 192). Утром Тарантьев “перевез весь его дом к своей куме” (II, 201). Утром проснулся он вдруг “бледный и мрачный”, переполненный горькими мыслями о собственной несостоятельности как личности и, следовательно, об ошибке его и Ольги в определении их отношений (II, 257—259). Утром он и Ольга узнают, что препятствие для их встреч исчезло — на Неве навели мосты (II, 356—357). Ольга, не выдержав разлуки, приезжает к Обломову (II, 360). Он и мертвым был обнаружен — утром: “Однажды утром Агафья Матвеевна принесла было ему, по обыкновению, кофе и — застала его так же кротко покоящемся на одре смерти, как на ложе сна <...>” (II, 510).
Менее часто указание на , на утро встречается в “Обрыве”. Но и здесь важнейший момент в развитии сюжета — приезд Райского в Малиновку происходит имен но утром (III, 157—160). Утренние пробуждения “с любопытством” ждет Райский (IV, 231). Страшным становится ее возвращение к жизни после грехопадения: “Часа через три шум на дворе, людские голоса, стук колес и благовест вывели ее из летаргии. Она открыла глаза, посмотрела кругом, послушала шум, пришла на минуту в сознание” (IV, 286).
Такое настойчивое, переходящее из романа в роман выделение определенного временного момента и связанного с ним процесса для обозначения особо важных событий и проведения внутрисюжетных границ, как мы стремились показать, есть характерная особенность структуры романа у Гончарова, отражающая некоторые основополагающие особенности его художественного мышления. В целом же выдвижение на первый план мотива пробуждения (конечно, во взаимодействии с мотивом сна), создание на его основе как психологического анализа, так и сюжетно-композиционной структуры может быть понятно только, во-первых, с учетом системы языковых и контекстуальных синонимов этого слова в романах, статьях, письмах Гончарова, во-вторых, в контексте общих процессов и закономерностей в русской литературе первой половины XIX века (мотив пробуждения у Пушкина и поэтов его поры; у современников Гончарова, например, у Толстого в “Детстве”, у Тургенева в “Записках охотника”, в повестях и романах и др.) и, в-третьих, в соотнесении с традиционными мифологическими и христианскими представлениями о сокральном значении утра.
1 Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 8. — М., 1955. С. 64—114.
2 Там же. С. 76.
3 Там же. С. 149—169.
4 А. Никитенко от 8/20 июня 1860 г. // Там же. С. 331—335.
5 Лучше поздно, чем никогда // Там же. С. 83.
6 Письмо к С. А. Никитенко от 8/20 июня 1860 г. // Там же. С. 332.
7 Предисловие к роману “Обрыв // Там же. С. 165.
8 Икуо Ониси“положительного человека” в романах И. А. Гончарова. // И. А. Гончаров: Материалы международной конференции, посвященной 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1994. С. 142.
9 И. А. Обломов // И. А. Гончаров: Сочинения в 4-х т. Т. 2. М., 1981. С. 171. (Далее ссылки на произведения Гончарова даются по этому собранию сочинений. Римская цифра означает том, арабская — страницу).
10 Пруцков Н. И. Мастерство Гончарова-романиста — М. — Л., 1963. С. 41.