Орнатская Т. И. «Обыкновенная история» и «Обломов»: (Из опыта подготовки текстов романов для Академического собрания сочинений) // И. А. Гончаров: Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова и др. Ульяновск: ГУП «Обл. тип. "Печатный двор"», 1998
Т. И. Орнатская
“ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ” И “ОБЛОМОВ”
(Из опыта подготовки текстов романов
для Академического собрания сочинений)
проч. — и сопровождающих каждый текст материалов — рукописных, печатных (прижизненных), эпистолярных (в которых речь идет о конкретной работе над данным текстом), мемуарных (с воспоминаниями об истории создания текста) и т. п.
Что же касается каждого конкретного подготавливаемого текста — будь то роман или небольшая заметка — работа над ними предполагает, прежде всего, выбор основного, самого авторитетного источника текста и последующую критику этого текста, то есть тщательное изучение его движения от рукописных источников (если они сохранились) до последних прижизненных изданий. Текст, который в результате этого изучения войдет в корпус Академического собрания сочинений (и который именуют или каноническим, или дефинитивным, или критически установленным), впредь становится обязательным для всех перепечаток, переводов на иностранные языки, изучения, комментирования, цитирования и т. д. Обычно Академические издания не повторяются, оставаясь эталоном, во всяком случае при жизни одного — двух поколений, но по мере движения текстологической науки и практики, обнаружения, накопления новых материалов, связанных с именем классика, такая необходимость может возникнуть. Так, в Пушкинском Доме уже в течение не одного десятилетия идет подготовка к новому изданию Пушкина, в ИМЛИ готовятся новые Толстой и Гоголь, назревает вопрос об издании Академического Лескова, а выпуск в 1980-е гг. в московском издательстве “Искусство” 12-томного А. Н. Островского показал необходимость Академического издания драматурга.
Возвратимся к предпочитаемому нами термину “критически установленный” текст. Что это такое? Это текст, выбранный в качестве основного и освобожденный на основании всех перечисленных выше материалов от всякого рода искажений, опечаток, ошибок набора, посторонних вмешательств, и в то же время сохраняющий мельчайшую авторскую индивидуальность. Последнее касается не только случаев словотворчества (довольно редких), особого словоупотребления, но и грамматических, синтаксических и пунктуационных форм.
Теперь о тексте, выбранном в качестве основного, то есть наиболее авторитетном прижизненном его издании. Для Гончарова это особенно важно, потому что, как показала практика последних лет, писатель не раз возвращался к работе над текстами своих произведений, и в иные годы особенно капитально. Так, в 1868 г. он обратился к тексту давно написанной “Обыкновенной истории”, в 1862 г. — к тексту выпущенного три года назад “Обломова”, а в 1879 г. завершил “Фрегат “Палладу””, заключив книгу главой “Через двадцать лет”. Но что особенно важно отметить: выпуская в 1884—1886 гг. два собрания своих сочинений, Гончаров напечатал “Обыкновенную историю” не по тщательно переработанному в 1868 г. тексту, а по тексту 1858 г., а “Обломова” — не по тексту 1862 г., а по тексту 1859 г. Причем он не просто перепечатал эти ранние тексты, но внес в них ряд новых изменений и исправлений. Тем самым он как бы отказался от более тщательно подготовленных текстов, оставив будущему текстологу непростую задачу — разобраться, какой же из текстов романов он сам счел окончательным, завершенным. Как правило (оговорка “как правило” не случайна. Бывают и исключения), таковым считается текст, включенный писателем в последнее авторизованное собрание своих сочинений. Ибо в противном случае в свет будут выходить два разных “Обломова” (это мы уже имеем — я подразумеваю текст 1862 г., вышедший в 1987 г. в серии “Литературные памятники”), две или больше “Войны и мира”, два “Детства”, два “Двойника” и, наконец, два ранних Пушкина в целом. Чтобы этого не произошло, и необходима работа, называемая условно “критикой текста”. Ибо именно тогда читатель получит не памятник эпохи, имеющий в основном историческое и национальное значение, а текст, принадлежащий миру и всем временам. Таковы и литературные шедевры Гончарова — романы “Обыкновенная история” и “Обломов”. Это не значит, однако, что текст шедевра — неприкасаем.
Забегая вперед, отмечу, что уже в подготовленные к изданию тексты “Обыкновенной истории”, “Фрегата “Паллада” и “Обломова” потребовалось внести 64, 61 и 145 исправлений (разумеется, после обсуждения каждого исправления всем коллективом участников издания). Но об этом ниже.
“Обыкновенной истории” (рукописи романа не сохранились) не раз привлекал внимание исследователей. Основания для такого внимания были: после журнальной публикации в 1847 г. он выходил пятью изданиями (в 1848, 1858, 1862, 1868 и 1883 гг.), а затем дважды включался в прижизненные собрания сочинений. Последний раз роман вышел в свет отдельным изданием в 1887 г. Исследователи, обращавшиеся к названным изданиям, или отмечали, что текст романа не изменялся вплоть до 1868 г. и что этот последний представляет собою новую редакцию произведения, или выделяли целых три редакции романа — журнальную, 1868 и 1883 г. Эти выводы, разумеется, делались на основании сопоставления ранних изданий романа с последним прижизненным. Но эти сопоставления были в достаточной мере поверхностными. Необходимо было вывести исчерпывающий, вплоть до особенно характерных для писателя случаев пунктуации, свод вариантов романа. И такой свод с полной убедительностью показал, что Гончаров правил роман от издания к изданию, причем правка с каждым изданием принимала если не больший объем, то все более углубленный характер. Готовя первое отдельное издание 1848 г., Гончаров внес в журнальный текст ряд значительных исправлений, вторгаясь в основном в текст первой части и сокращая отдельные эпизоды, фразы, излишне подробные описания, некоторые авторские сентенции, оттачивая диалоги и т. п. При этом, к примеру, все сделанные им сокращения и замены, даже если они касаются отдельного имени, были вызваны причинами глубоко творческого характера. Так, в гл. II части первой из перечня известных имен, приводимых Петром Ивановичем в разговоре с Александром, было изъято имя французского педагога Жакото, широкоизвестного в пушкинское время. Но в 1840-х гг. популярность Жакото уже не шла в сравнение с названными здесь же именами Ньютона, Гутенберга, Ватто, и Гончаров снимает это имя.
Готовя издания 1858 и 1862 гг., Гончаров правит текст в том же русле — сокращения, отдельные добавления и замены касаются в основном архитектоники и стиля произведения.
В издании 1862 г. характер исправлений сохраняется, но с тою только разницей, что, например, сокращения проводятся в гораздо большем объеме, чаще касаясь авторских рассуждений и ремарок, пространных описаний во второстепенных линиях сюжета; более короткими становятся диалоги и монологи персонажей. Характерно, что в этой правке почти не ощущается новое время; в ней нет признаков бурных 1860-х годов. Исключение составляет, пожалуй, лишь такая деталь: оценивающий повесть Александра приятель дяди, журналист, видевший “причины зла”, т. е. появления так называемых “разочарованных”, в “самолюбии”, “мечтательности”, в “преждевременном развитии сердечных склонностей и неподвижности ума”, теперь знает “средства” “к исправлению” этого зла: “Наука, труд, практическое дело — вот что может отрезвить нашу праздную и больную молодежь” (гл. II части второй).
Казалось бы, тщательно переработанный к 1862 г. текст должен был теперь удовлетворить писателя. Однако предпринятое им четвертое издание романа оказалось не только тщательно и во многом кардинально переработанным, при чем внешне работа велась по тем же направлениям, что и раньше. Крупных по объему сокращений немногим более десяти, и сделаны они преимущественно тоже в части первой романа.
Появился и целый ряд более или менее пространных вставок. Наиболее заметная из них — размышление Петра Ивановича о своем безотрадном прошлом. А наиболее поразительная — введенные в читаемые дядей стихи Александра (принадлежавшие самому Гончарову и печатавшиеся в рукописных журналах) одиннадцать новых строк, заменивших прежнее “и т. д.”. Возможно, что новые нарочито маловыразительные строки понадобились писателю для другого сделанного следом дополнения — резкой оценки стихов Петром Ивановичем; тем более, что некоторые из предыдущих стихов племянника были признаны им “недурными”.
текста, причем исправлений очень серьезных (об этом ниже).
Следующее издание романа появилось в 1883 г. и набиралось оно по тексту 1862 г., а не по тексту 1868 г., как естественно было бы думать. При этом в текст было внесено немалое количество новых исправлений и изменений, однако почти ни одно из сокращений, дополнений, замен и уточнений 1868 г. в новое издание не попало.
II части первой разрушал четкое построение всего эпизода, в котором мысль дяди о том, “не будет ли он отвечать перед совестью” за невнимание к племяннику, влекла за собой строки: “Тут кстати Адуев вспомнил, как, семнадцать лет назад, покойный брат и та же Анна Павловна отправляли его самого”. Ведь новая длинная вставка могла показаться автору по прошествии времени явным нарушением архитектоники произведения1, о которой Гончаров постоянно заботился. Что же касается размышлений Лизаветы Александровны по поводу неожиданных теплых нот в словах мужа, к ней обращенных, то они явно нарушали “участие лиц в главной задаче” и были очевидным “излишеством”. Не попало в текст 1883 г. и появившееся в сцене дяди с Александром (гл. VI части первой) в 1868 г. слово “секундант” (вместо “свидетель”). Но эта, на первый взгляд кажущаяся бесспорной замена (речь идет о дуэли) оказалась автором не учтенной отнюдь не случайно. И дело не только в том, что ниже в этом же эпизоде было дважды сохранено слово “свидетель” (параллельно с “секундантом”): ведь оба эти слова исстари были синонимами; в русле этой традиции употреблял их и Пушкин (“Выстрел”). Следовательно, Гончаров скорее всего сам снял необязательное исправление “секундант”, которое в 1868 г. могло быть следствием некоторого недосмотра.
Но если по отношению к названным (и не названным) случаям еще можно высказать сомнения относительно причин, по которым Гончаров не ввел их в новый текст, то нуждается в объяснении тот факт, что в большинстве своем остались неучтенными варианты 1868 г., улучшавшие, а иногда явно исправлявшие неблагополучный текст. Закономерно возникает предположение, не забыл ли Гончаров об этой правке или же он сознательно ею пренебрег? Так, к 1878 г. он уже не совсем четко помнил последовательность переизданий романа (об этом говорит его переписка с переводчиком П. Г. Ганзеном)2.
г. (а потом и в текст 1884 и 1887 гг.) вошел целый слой исправлений, впервые проведенных именно в издании 1868 г.; особенность этих исправлений в том, что они являются мелкими уточнениями, которые трудно, если не невозможно, восстановить по памяти (типа: “водой” вместо “водицей”); лишь в 1868 г. в тексте появилось добавление: “Александр слушал с некоторым нетерпением и взглядывал по временам в окно, на дальнюю дорогу”, также вошедшее в текст 1883 и 1887 гг., и т. д. И еще один пример: в реплике Александра из разговора Петра Ивановича с ним об изменившей Надиньке: “Я ее слишком глубоко презираю, — сказал Александр, тяжело вздохнув” (гл. VI части первой) — последние два слова появились именно в 1868 г.; по этому изданию они и были введены в текст, который в целом, как уже говорилось, готовился по изданию 1862 г.
Что же касается новой правки, то она велась по тем же направлениям, что и ранее, в 1848—1868 гг.
Следует признать справедливым утверждение Е. А. Краснощековой, что при переработке романа в 1883 г. “Гончаров смотрел на него с высоты опыта уже трех реалистических романов, поэтому он вычеркивал те “куски”, в которых ему изменяло чувство меры: реплики Александра Адуева, слишком уж “в лоб” обнаруживающие его наивный романтизм, обличительные заявления Петра Адуева, в которых откровенно утрируется облик его оппонента”3. Отметим только, что проведенная в этом издании шлифовка текста, внешне как будто бы незначительная, придает тексту действительно “окончательный” характер. Стоит только проследить, как менялась, например, характеристика Сонички в устах Анны Павловны.” сначала “Деревенская девка!”4 (с. 1848, 1858, 1862), затем “Деревенская девочка!” (1868), и, наконец, в 1883 г. “Деревенская девушка!” (гл. I части первой). Или такие примеры: неловкое “и образование груди” стало “и пышность груди”; вместо “ручьем текущие слезы” стало “капавшие слезы”; вместо устаревшей формы “прозябение”, прошедшей по всем предыдущим изданиям, стало “прозябание” и т. д.
г. была и не меньшей по объему, и не менее значимой в смысловом отношении, чем в предыдущих изданиях, потому текст 1868 г., подготовленный столь тщательно, не может считаться окончательным текстом, в котором с наибольшей полнотой проявилась последняя творческая авторская воля. Таковым является лишь текст 1883 г., который в дальнейшем более не перерабатывался и вошел в корпус прижизненных собраний сочинений писателя.
Я не останавливаюсь на разного рода погрешностях и опечатках, проникших в текст романа в обоих собраниях сочинений и нами исправленных. Что же касается необходимых серьезных исправлений в выбранном в качестве основного тексте, то при самом строгом подходе, тщательно избегая соблазна заменять “худшие чтения лучшими”5, в основной текст романа, как уже говорилось, потребовалось ввести 64 исправления. Причем 19 из них сделаны именно по изданию 1868 г., 18 — по всем изданиям вплоть до издания 1883 г., 10 — по всем изданиям до 1868 г. Некоторые из этих исправлений нуждаются в обоснованиях, особенно в тех случаях, когда текст или распространяется, или заменяется другим. Одно из таких исправлений касается фразы из письма к купцу Дубасову, которое Петр Иванович диктует Александру (после слов: “...о скорейшей высылке остальных денег” (гл. II части первой) — в тексте 1868 г. следовало: “за посуду”; эти слова восстанавливаются, потому что они возвращают читателя к упоминавшемуся ранее стеклянному заводу дяди, без которого диктуемое письмо представляется совершенно непонятным и случайным). Другое, казалось бы, незначительное исправление — замена обращения “Посмотри” на “Посмотрите” (гл. IV части первой) (тоже по тексту 1868 г.): ведь Александр обращается к Надиньке исключительно на “вы”6“ты бы лучше мать полюбил” — продолжения из текста 1868 г.: “с бородавкой-то: та надежнее” (гл. VI части первой). Без этого уточнения можно было принять слова дяди за совет племяннику “полюбить” собственную мать, а не мать Надиньки.
Одно из самых заметных исправлений касается “сердца” Юлии Тафаевой и фразы: “...но беда была в том, что сердце у ней было развито донельзя, обработано романами и приготовлено не то что для первой, но для той романтической любви, которая существует в некоторых романах” — обратила на себя внимание писателя уже при подготовке текста 1848 г.: вместо слова “романтической” появляется характерное для эпохи 1830—1840-х гг. слово “романической”, напрямую связанное со словом “романы”7. Готовя текст 1868 г., Гончаров, очевидно, неудовлетворенный дважды употребленными в этой фразе словами “романами”, “романах”, да еще и “романической” (а, кроме того, еще и соседствовавшими “была” и “было”), переписывает всю фразу наново, избегая необходимости выбирать между “романической” и “романтической” любовью и вводя для характеристики сердца Юлии, “обработанного” романами, несомненно более удачное выражение: “...воображение, а за ним и сердце у ней были развиты донельзя, вскормлены романами” — тем более, что слово “обработать” присутствует абзацем ниже, где оно действительно было необходимо, так как речь шла именно о сердце, “обработанном” триумвиратом педагогов.
Еще одно исправление по тексту 1868 г. относится к кругу чтения Юлии Тафаевой, рекомендованному ей учителем-французом. Неисправленный текст звучал так: “Какими героями казались Жанены, Бальзаки, Друино — и целая вереница великих мужей” (причем здесь “герои” и что это за “вереница великих мужей” — совершенно непонятно). Правда, следующая далее строка: “Что перед их дивными изображениями жалкая сказка о Вулкане” как бы поясняет, что речь идет не о самих Жанене, Бальзаке и Друино, а об их героях; но тогда что это за “вереница великих мужей”? К тому же повисает в воздухе следующая далее фраза: “Венера, перед этими новыми героинями, просто невинность!”, а ведь о “новых героинях” не было выше ни слова! В 1868 г. текст правится: первая фраза звучит: “Какими героями казались ей герои Жанена, Бальзака, Друино”, а вторая: “И сама Венера, перед новыми героинями — просто жалкая невинность”.
Что же касается единственного исправления, сделанного по изданиям “Современника”, 1848 и 1858 гг., то оно объясняется просто: Александра Адуева, человека штатского, за дуэль нельзя было отдать в солдаты. И до 1862 г. этот текст читался так: “...да! в солдаты: ну хоть в солдаты и не отдадут, да ведь после этой истории...”. В 1862 г. фраза стала выглядеть иначе: “...да! в солдаты; кроме того, после этой истории...”. В таком виде фраза перешла и во все последующие издания. Вероятнее всего, в 1862 г. при наборе выпали слова “ну хоть в солдаты и не отдадут” и в корректуре это место было “сглажено” с помощью слов “кроме того” (гл. VI части первой). Восстанавливая прежний текст, мы возвращаем прежнее правильное чтение.
г. не был положен Гончаровым в основу при подготовке собрания сочинений?
Итак, бесспорно, писатель не забывал о правке, которой подвергалась “Обыкновенная история” в 1868 г. В таком случае возможно предположить, что он предпочел видеть в своем первом романе творение начального этапа своего творчества, к тому же относящееся именно к 1840-м годам. Не случайно в итоговой статье “Лучше поздно, чем никогда” он утверждал, что в его трех романах следовало видеть “как в капле воды, периоды русской истории”. А о периоде, отразившемся в “Обыкновенной истории”, он писал так: “Крепостное право, телесное наказание, гнет начальства, ложь предрассудков общественной и семейной жизни, дикость нравов в массе — вот что стояло на очереди в борьбе и на что были устремлены главные силы русской интеллигенции тридцатых и сороковых годов. Нужно было с критической трибуны, с профессорской кафедры, в кругу любителей науки и литературы, под лад художественной критики взывать к первым, вопиющим принципам человечности, напоминать о правах личности, собственности и т. п.”8 (“Предисловие к роману “Обрыв”). Вот почему, возможно, отдельные “реалии”, внесенные в текст в 1868 г., были отброшены позднее. Так, до 1868 г. Петр Иванович говорит о своих фабричных: “если задурят, так посечешь”, в 1868 г.: “если задурят, то посадишь в часть”. В 1883 г. эта правка не принимается во внимание.
Итак, даже если не ставить под сомнение авторитетность издания 1868 г., то все-таки нельзя считать этот текст основным. Тем более, что всегда будет оставаться неразрешимым вопрос: как в тексте более раннем отразить позднейшую серьезную правку? Да и сам факт дальнейшей правки в текстах 1883—1887 гг. не есть ли уже акт творческой воли писателя, отменившего тем самым более ранний текст?
“Обыкновенной истории” 1868 г. другую редакцию? По-видимому, все-таки нет: правка 1868 г., подобно правке во всех пяти переизданиях (не считая журнальной публикации и текстов собрания сочинений), не касается ни композиции романа в целом, ни построения отдельных глав и не меняет сущности ни одного из основных персонажей произведения, т. е. всего того, что касается гончаровского “мира творческих типов” (“Лучше поздно, чем никогда”). (Признаки “другой редакции” можно обнаружить лишь в отдельных переработанных частях текста или эпизодах). Писатель относится очень бережно к главным героям и линиям романа и сохраняет их, невзирая ни на какие упреки и пожелания критики.
“Обломов”. Сейчас его текст (это т. 5 собрания сочинений) находится в издательстве.
Это текст последнего прижизненного издания 1887 года (а не текст 1862 г. — как в “Литературных памятниках”). Проведенная “критика текста” со всей определенностью позволяет утверждать, что среди изданий “Обломова” нет “другой редакции”; признаки таковой есть только в черновой рукописи романа (это вся Первая часть романа; главы IV, V, конец X — Второй части; начало главы III и окончание главы XI — Третьей части; и окончание главы IV, и отрывок главы VIII — Четвертой части).
Правка же во всех печатных изданиях, включая издание 1862 г., шла по одним и тем же направлениям:
1. Сокращения текста (в 1862 г. их более всего).
2. Мелкие дополнения или отдельные замены (в пределах фразы).
Правка в диалогах (в основном в авторских ремарках).
4. Стилистическая правка.
Наиболее заметная особенность правки 1862 г. — большая тщательность в исправлении опечаток и других “погрешностей” текста9 (как и в случае с “Обыкновенной историей” 1868 г.). Но только “большая”. Характер правки — общий для всех изданий. И общность эта, как уже отмечалось по отношению к “Обыкновенной истории”, состоит в том, что Гончаров оставляет абсолютно неприкосновенным все то, что относится к “архитектонике” романа и к “миру творческих типов”.
И еще один важный момент: в текстах собраний сочинений 1884 и 1887 гг. Гончаровым восстановлены все заметные сокращения, сделанные в 1862 г. А это и является тем, что в текстологии называется проявлением последней авторской воли и что, собственно, и ведет к выбору в качестве основного текста — текста последнего прижизненного издания (если, разумеется, есть сведения, как в нашем случае, что оно авторизованное).
г. Гончаров своей волей выбрал одно-единственное добавление, которое буквально перенес в текст 1884 г. (и далее — 1887 г.). Это часть фразы из 14 слов: “...густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. — Все засыпал! — шепнул потом отчаянно”. Эти слова, заметим особо, появились именно в тексте 1862 г. (хотя разрабатывались еще в рукописи) и, готовя роман для собрания сочинений по тексту 1859 г., Гончаров открыл последнее издание и переписал их из него в новое издание.
г. для Академического издания можно было увеличивать многократно. Ограничусь лишь общей характеристикой и отдельными примерами исправлений, введенных в наш текст: их 147.
Исходя из количества, эти исправления можно обозначить так:
1. Самые многочисленные (их около половины) — это мелкие исправления (восстановление незначительных пропусков, исправление скрытых опечаток, в отличие от явных, не оговариваемых).
2. Мелкие, но важные и в смысловом, и в языковом отношении неточности.
Восстановление пропущенных элементов текста, замены отдельных фраз, словосочетаний, слов.
Большая часть исправлений сделана по черновому автографу (ЧА), который в плане исправлений текста является самым авторитетным источником, свободным от чьего-либо постороннего вмешательства.
За ним следует наиболее тщательно отработанный текст 1862 г. и далее журнальный (03) и 1859.
Ограничусь лишь несколькими примерами. Сначала более мелкие:
“...не напоминало старины барского широкого и покойного быта” (по ЧА; вместо печатного: “старику”).
“резкую характеристику” (по ЧА и всем изданиям вплоть до 1862 г. — вместо: “разную”).
“...частными трудами” (по ЧА, 03, 1859; вместо: “честными”).
“...крал у Обломова” (по ЧА; вместо: “брал”).
“пропела она” (по ЧА; вместо: “зазвучала она” <об Ольге >).
“порывов” (по ЧА; вместо: “позывов”).
“Что ты меня учишь” (по ЧА; вместо: “мучишь”).
Более заметные:
Восстанавливаем пропущенные слова: “— Сам ты подумай! к чему мне в глушь-то переезжать? разве нельзя здесь сыскать квартиру, уж если такая беда пришла...” (по ЧА).
2. Восстанавливаем правильное чтение: “...и никогда — как любовница” (по ЧА, ОЗ, 1862; в 1859, 1884 и 1887 появилось лишь на первый взгляд убедительное: “...и иногда как любовница”).
3. Заменяем слова: “..на одном предмете” (по ЧА; везде стало: “...на одном месте” — по вине переписчика).
“Штольц уехал. Обломов тоже собрался, но Штольц и Ольга удержали его”.
В главе VIII части четвертой читаем: “— Я кланялся от тебя Бичурину, — заговорил Андрей опять, — ведь он влюблен в тебя, так, авось, утешится хоть этим немного, что пшеница его не поспеет на место в срок”. Утешится ли Бичурин поклоном от Ольги — или тем, что пшеница, о которой ни слова, “поспеет”, а не “не поспеет” “на место в срок” — совершенно неясно.
К счастью, это единичные случаи.
Примечания
1 “Лучше поздно, чем никогда” // Гончаров И. А. Собр. соч. в 8 т. Т. 7. — М., 1955. С. 112.
2 Лит. архив. Т. 6. — Л., 1961. С. 56.
3 Гончаров И. А. Собр. соч. в 8 т. Т. 1. — М., 1977. С. 511.
4 “девка”, еще в XVIII — нач. XIX вв. звучавшее “нейтрально” (“девкой” именовали всякую незамужнюю девушку, в том числе и из знатной фамилии тоже: к примеру, Сумароков мечтал об идеальном царстве, где “учатся в школах и девки” — “Хор ко превратному свету” (1762—1763), в устах Анны Павловны приобретает оттенок грубости, пренебрежения: ведь Соничка из бедной, хотя и дворянской семьи.
5 Д. С. Текстология. — Л., 1983. С. 506.
6 Аналогичный пример относится к беседе Анны Павловны с Антоном Иванычем: последний, передавая Анне Павловне свой разговор с Евсеем о похудевшем в Петербурге Александре, добавляет: “Дело-то все выходит оттого, что пища там была, слышишь, плоха”. Исправление (по тексту 1868 г.) “слышишь” на “слышь” (гл. VI части второй) позволяет не только избегнуть невозможного со стороны Антона Иваныча обращения к Анне Павловне на “ты”, но и восстановить чисто русский оборот речи.
7 III. О—Р. — М.; 1959. С. 1042—1043 и 1044).
8 Статья “Предисловие к роману “Обрыв”. — Гончаров И. А. Собр. соч. в 8 т. Т. 6. — М., 1980. С. 434.
9 С. Гейро, введшей в текст 1862 г. 70 исправлений различного рода.