Примечания // Гончаров И. А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. — СПб.: Наука, 1997—...
Т. 1. Обыкновенная история. Стихотворения. Повести и очерки. Публицистика, 1832—1848. — 1997. — С. 607—827.
В первый том настоящего издания включены ранние, не издававшиеся при жизни произведения Гончарова, атрибуция которых не вызывает сомнения (стихотворения, повести «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка»), «очерки» «Иван Савич Поджабрин» и роман «Обыкновенная история». Здесь же публикуются фельетон «Письма столичного друга к провинциальному жениху», публицистические опыты конца 1840-х гг. и — в разделе «Приложения» — мелкие полубеллетристические сочинения начала 1840-х гг. и перевод двух глав романа Э. Сю «Атар-Гюль», от которого Гончаров вел отсчет своей литературной деятельности.
Тексты произведений, входящих в настоящий том, подготовили и примечания к ним составили: А. Ю. Балакин («Иван Савич Поджабрин» — текст, текстологическая часть комментария, «Пепиньерка» — текст и примечания (совместно с А. Г. Гродецкой)), А. Г. Гродецкая (стихотворения, «Лихая болесть», «Счастливая ошибка», «Иван Савич Поджабрин» — реальный комментарий, «Обыкновенная история» — реальный комментарий (совместно с И. Д. Якубович), «В. Н. Майков», «<Хорошо или дурно жить на свете?>» «Упрек. Объяснение. Прощание»), С. Н. Гуськов («Обыкновенная история» — примечания, разд. 4), Н. В. Калинина («Письма столичного друга к провинциальному жениху» — примечания, «Светский человек, или Руководство к познанию правил общежития» — примечания), Т. И. Орнатская («Обыкновенная история» — текст, первопечатная редакции; варианты (при участии Э. Г. Гайнцевой, С. Н. Гуськова, Н. В. Калининой, И. Д. Якубович), примечания, разд. 1), В. О. Пантин (перевод отрывка из романа Э. Сю «Атар-Гюль»), А. В. Романова («Письма столичного друга к провинциальному жениху» — текст, «Светский человек, или Руководство к познанию правил общежития» — текст), Н. Д. Старосельская («Обыкновенная история» — примечания, разд. 5 (при участии Н. В. Калининой)), В. А. Туниманов («Иван Савич Поджабрин» — историко-литературный комментарий, «Обыкновенная история» — примечания, разд. 2, 3).
Редакторы тома — Т. И. Орнатская и В. А. Туниманов. Вступительная статья к разделу «Примечания» написана А. Г. Гродецкой и В. А. Тунимановым.
Редакционно-техническая работа по подготовке рукописи тома к печати осуществлена А. Г. Гродецкой и Н. В. Калининой.
1
«Гончаров поздно понял свое назначение» (письмо Гончарова А. П. и Ю. Д. Ефремовым от 22 июля (3 августа) 1847 г.). Действительно, особенность творческого пути романиста составлял исключительно долгий «допечатный» период. Опубликовав анонимно в 1832 г. в надеждинском «Телескопе» перевод отрывка из романа Э. Сю «Атар-Гюль» (факт, отмеченный в Автобиографии 1867 г.), он становится известен читателю только в 1847 г. как автор «Обыкновенной истории», имевшей, по словам В. Г. Белинского, «небывалый успех» и удивившей современников зрелостью таланта «начинающего» писателя.
Вообще не склонный к автомемуарным признаниям, уничтоживший значительную часть своего архива и, кроме того, предельно критичный в оценке своих ранних «екзерциций пера», Гончаров оставил о них самые немногочисленные свидетельства. Так, в январском письме 1884 г. к вел. князю Константину Константиновичу он признавался, что «с 14—15-летнего возраста, не подозревая в себе никакого таланта, читал всё, что попадалось под руку, и писал сам непрестанно». «Потом, — сообщает он далее, — я стал переводить массы — из Гете, Шиллера, Винкельмана и др. И всё это без всякой практической цели, а просто из влечения писать, учиться, заниматься, в смутной надежде, что выйдет что-нибудь. Кипами исписанной бумаги я топил потом печки.
чтение и выработало мне, однако, перо и сообщило, бессознательно, писательские приемы и практику».
«По окончании курса наук в университете, — значится в Автобиографии 1858 г., — И. А. Гончаров приехал, в 1835 году, в Петербург и, следуя общему в то время примеру, определился на службу. Сначала он получил место переводчика по Министерству финансов, а потом столоначальника и оставался в этой должности до 1852 года...1
А. Гончаров много переводил из Шиллера, Гете (прозаические сочинения), Винкельмана и некоторых английских романистов, но все эти труды свои потом уничтожал. Сблизившись коротко с семейством артиста-живописца Н. А. Майкова (отца известного поэта), И. А. Гончаров принял, хотя и довольно слабое, участие в тех журналах, в которых были сотрудниками некоторые из друзей Майковых. Таким образом он перевел и переделал с иностранных языков несколько статей различного содержания и поместил их в журналах без подписи, но с половины сороковых годов он выступает на литературное поприще, уже не скрывая своего имени...».
Черновой автограф Автобиографии 1858 г. содержал более подробные сведения (не вошедшие в окончательный текст, опубликованный «Русским художественным листком»)2 о первых «непубличных» литературных опытах начинающего автора в кружке Майковых. «Он писал в этом домашнем кругу, — сообщал о себе Гончаров, — и повести, также домашнего содержания, то есть такие, которые относились к частным случаям или лицам, более шуточного содержания и ничем не замечательные».
Едва ли изъятие из печатного текста первой Автобиографии упоминания о «ничем не замечательных» повестях было сделано без ведома автора, по воле редакции «Русского художественного листка». Гончаров, как уже говорилось, сознательно избегал каких бы то ни было, кроме самых общих, упоминаний о своих первых шагах в литературе. В Автобиографии 1867 г. он сообщал, что по приезде в Петербург «продолжал заниматься литературою, то есть читать и переводить, делать извлечения, преимущественно из немецких и английских писателей, для себя, в виде упражнений, пока без намерения печатать. Он сблизился с некоторыми домами, любившими литературу, и пробовал силы в домашних сборниках, составляемых из сочинений небольшого круга друзей».
Повести «Лихая болесть» (1838) и «Счастливая ошибка» (1839), помещенные на страницах рукописного журнала семьи Майковых «Подснежник» и альманаха «Лунные ночи», не включались Гончаровым в прижизненные собрания сочинений и ни разу не были им упомянуты в переписке.
«некоторые из друзей Майковых», Гончаров прежде всего имел в виду «Библиотеку для чтения». Соредактором О. И. Сенковского во второй половине 1830-х—1842 гг. был близкий друг Майковых В. Андр. Солоницын, сослуживец Гончарова по Департаменту внешней торговли. О публикациях в «Библиотеке для чтения» Гончаров упоминал и в мемуарах «В университете». «Тогда я почувствовал смутное влечение к перу, — вспоминал он первые послеуниверситетские годы в Петербурге, — много переводил, больше для себя, без всякой цели. Но иногда случалось, очень редко, через одного знакомого сотрудника „Библ<иотеки> для чт<ения>” (под редакцией Сенковского) напечатать несколько компиляций и переводов».3
До сегодняшнего дня остаются неразысканными и неатрибутированными «компиляции и переводы» молодого писателя. И не только их анонимность затрудняет атрибуцию, но и известная стилистическая унифицированность всех публиковавшихся в «Библиотеке для чтения» материалов.
Исключительно скупы автодокументальные свидетельства в обширном эпистолярном наследии писателя. Перечень его ранних произведений пополняется лишь благодаря переписке Майковых, в которой имеются сведения о выпускавшейся ими в 1842 г. юмористической газете (для нее Гончаровым были написаны какие-то не дошедшие до нас статьи — см. ниже, с. 620) и о «комедии», прочитанной молодым писателем в Екатерининском институте весной 1843 г. (см. ниже, с. 812—813). Наконец, в парижских письмах к Гончарову В. Андр. Солоницына от 6 марта и 25 апреля 1844 г. речь идет о начатом молодым писателем и незавершенном романе «Старики» (подробнее см. ниже, с. 623—625).
Мемуарные источники сообщают единичные и далеко не всегда надежные данные о ранних опытах Гончарова. Так, упоминание С. Шпицером4 несохранившегося рассказа «Подснежник», вероятно, является не более как отголоском сведений о рукописном журнале Майковых. Г. Н. Потанин упоминает (не называя их) два рассказа, написанные Гончаровым для майковских журналов.5 «домашней» литературой И. И. Панаева, Д. В. Григоровича, А. В. Старчевского.
Подчеркнутая сдержанность, скупость сведений о пройденном литературном пути в гончаровских Автобиографиях и переписке — одно из свидетельств повышенной требовательности к себе писателя, до преклонных лет сохранившего убеждение, что первые литературные опыты любого автора, независимо от степени его дарования, подлежат уничтожению. В цитированном выше письме к вел. князю Константину Константиновичу, имея в виду поэтический сборник своего «августейшего корреспондента», Гончаров писал: «Может быть, — и, вероятно, так будет со временем, автор уничтожит эти первые опыты, когда напишет вторые и третьи, и те уже назовет первыми опытами. И у Пушкина “Бахчисарайский фонтан”, “Кавказский пленник” — вовсе были не первыми: им должны были предшествовать многие-многие младенческие шаги, которые он, конечно, бросил. Нельзя же сразу, в первый раз сесть да написать „Руслана и Людмилу” или „Кавказ<ского> пленника”. К этим первым произведениям вела, конечно, длинная подготовительная дорога — с трудом, разочарованиями, муками одоления техники и т. д.».
2
«Майковский» период творчества Гончарова, сыгравший немалую роль в процессе осознания им своего писательского призвания, достаточно подробно освещен в научной и биографической литературе,6 однако в ней имеются и белые пятна, и фактические ошибки, и закономерные для ряда работ 1930—1950-х гг. идеологические упрощения.
Гончаров знакомится с семьей Николая Аполлоновича и Евгении Петровны Майковых вскоре после приезда в Петербург в 1835 г. , вероятно, через В. Андр. Солоницына.7 университета. Дом Майковых, по-московски открытый для многочисленных родных и друзей (семья переезжает в Петербург в 1834 г.), на протяжении двух десятилетий остается центром литературного кружка, менявшего свой состав, но сохранявшего, по признанию как Гончарова (см. в некрологе «Н. А. Майков», 1873), так и других его участников (в 1840-е гг. это И. И. Панаев, Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович, С. С. Дудышкин, А. В. Старчевский, Ф. М. и М. М. Достоевские и др.), живую творческую атмосферу.8
В 1835—1838 гг. в майковском кружке издается рукописный журнал «Подснежник»,9 в 1839 г. — альманах «Лунные ночи», на страницах которых и появляются первые стихотворения и повести Гончарова, связанные, как отмечалось выше, определенным «домашним» литературным контекстом, вне которого писатель их не мыслил и без учета которого неполным было бы представление об их содержании.
Инициатором издания, его деятельным сотрудником и редактором, в немалой степени влиявшим на общее направление журнала, был В. Андр. Солоницын. Его безукоризненно четким почерком от первого до последнего листа переписаны тексты в «Подснежнике» за 1835 и 1838 гг. и «Лунных ночах». Рукописные издания Майковых, таким образом, не являются собраниями автографов, нет в них и автографов Гончарова — ни в качестве автора, ни в качестве переписчика.10
«Подснежник» за 1835 г. составили четыре самостоятельных пронумерованных (№ 1—4) и переплетенных вместе выпуска журнала. В редакционном обращении к читателям с датой «31 декабря 1835 года», предваряющем том, он назван «первой тетрадью»: «Редакция „Подснежника” просит читателей принять благосклонно эту первую тетрадь ее журнала. По плану, который она предначертала себе, в „Подснежник” будут входить статьи не только литературные, но и относящиеся до наук и художеств; будут помещены рисунки, чертежи, карты. Редакция „Подснежника” надеется в этом случае на трудолюбие, познания и искусство своих „юных” сотрудников и, по мере их помощи, предоставляет себе впоследствии право сделать многие улучшения как в сущности, так и в расположении своего журнала» (цветная вклейка).
«Подснежник» был очевидным образом ориентирован на «толстые», «энциклопедические» журналы 1830-х гг., прежде всего на «Библиотеку для чтения». В каждый номер входили поэзия и беллетристика, в том числе переводная, имелся отдел «Смесь», включавший критические статьи (заимствованные из французских и английских периодических изданий); в № 4 за 1835 г. «по требованию читательниц» появился и отдел мод. Вместе с тем «Подснежник» несет на себе отпечаток культурной традиции 1820-х гг., эпохи интимно-домашней, «альманашной» литературы, создававшейся в замкнутых кружках дилетантов, «любителей изящного». С этой традицией связаны разнообразные литературные игры (загадки, синонимы и омонимы, «секретари»), шутливые мистификации, отделы приложений с рисунками и нотами. Традиции домашних альбомов и альманахов соответствует и художественное оформление «Подснежника»: многочисленные иллюстрации, заставки, виньетки, рамки выполнены здесь Николаем Аполлоновичем и Аполлоном Майковыми (в «Лунных ночах» в качестве оформителя выступает и Солоницын). К типу «альманашной» тяготеет и сама литературная продукция майковского кружка; изящная словесность постепенно вытесняет со страниц журнала все другие материалы. В «Подснежнике» за 1836 г., разделенном на четыре отдельных, хотя и ненумерованных выпуска (с самостоятельной пагинацией), раздел «Смесь» еще присутствует в каждом. «Подснежник» за 1838 г., не имеющий внутреннего деления (пагинация сплошная), завершается небольшим по объему разделом «Смесь». Этот последний том журнала, обозначенный как «Тетрадь XII», открывался обложкой с изображением надгробной урны на могиле издания и с текстом прощального обращения к читателям: «Редакция „Подснежника”, представляя читателям последнюю тетрадь своего журнала, долгом считает изъявить им чувствительнейшую благодарность за внимание, которого они удостоивали ее труды, а еще более за то снисхождение, с каким они смотрели на недостатки этого журнала и непростительную медленность в выпуске тетрадей. Редакция „Подснежника” льстит себя надеждою, что представленная ныне тетрадь загладит хоть несколько все прежние грехи, и заключая ею свое издание, с удовольствием видит, что цель, с которою был начат этот журнал, вполне достигнута» (вклейка).11 «Лунные ночи» — уже типичный альманах, полностью утративший журнальные черты.
«Подснежник» за 1835 г. объединял главным образом близких родственников и друзей. Большинство произведений в журнале подписано; немногие анонимные, как правило, позволяли угадать имя автора по весьма прозрачным намекам, что составляло одну из форм постоянных шутливых розыгрышей, характерных для отношений внутри майковского кружка. Стихи и прозу для «первой тетради» пишут Евгения Петровна, 14-летний Аполлон, 12-летний Валериан Майковы, со стихами выступил и 9-летний Владимир. Владимир Аполлонович Солоницын, Солик, племянник редактора журнала Владимира Андреевича, также юный автор, «опубликовал» здесь басни и лирические стихотворения. Переводы и шуточные («дьявольские») вальсы и мазурки «присланы» в журнал Константином Аполлоновичем, младшим братом Н. А. Майкова. Это основные сотрудники и последующих выпусков журнала. Немногочисленные стихотворения в «первой тетради» принадлежали другому брату Н. А. Майкова — Леониду Аполлоновичу, и его отцу — Аполлону Александровичу, а также Наталье Александровне Майковой (урожденной Измайловой, дочери известного поэта, баснописца, издателя журнала «Благонамеренный», бывшей замужем за Валерианом Аполлоновичем Майковым; о ней см. также ниже, с. 797). В музыкальных приложениях участвовала и Клеопатра Аполлоновна Майкова. Кроме того, в «Подснежнике» за 1835 г. помещает стихи И. Г. Карелин, малоизвестный поэт, уроженец Оренбурга, постоянный «сотрудник» майковских изданий.12 Из литераторов с именем в первом томе журнала представлены П. П. Ершов, успевший к этому времени опубликовать «Конька-Горбунка» (см. его стихотворение «Сцена в лагере» — № 2),13 и А. П. Крюков. Солоницын-старший, близко знавший Крюкова (по Департаменту внешней торговли, где тот служил с 1827 г.), унаследовал бумаги умершего в 1833 г. поэта и последовательно, из номера в номер, помещал его стихи в «Подснежнике» (в общей сложности им «опубликовано» 18 стихотворений). Сам факт введения в узкий родственно-дружеский круг произведений хорошо известного автора (стихи и проза Крюкова с середины 1820-х гг. публиковались в «Сыне отечества», «Отечественных записках», «Вестнике Европы», «Северных цветах», «Литературной газете» и других изданиях)14 «небесталанного подражателя Пушкина», как назвал Крюкова В. К. Кюхельбекер, при традиционно романтической тематике, много выше по своим художественным достоинствам усредненных, шаблонных стихотворных произведений сотрудников первой «тетради» майковского журнала, не исключая начинающего Ап. Майкова и — тем более — далеко не оригинального в своих поэтических опытах Гончарова.
«Подснежник» за 1836 г. не имеет какого бы то ни было художественного оформления, тексты в нем переписаны разной рукой, неустойчивым почерком, с немалым количеством пропусков, исправлений, подчисток и ошибок. По-видимому, журнал «издавался» молодыми сотрудниками, без участия его главного редактора; рукой Солоницына переписана только помещенная в «Прибавлениях» в конце тома анонимная повесть «Нимфодора Ивановна». Какие-либо намеки на ее автора в данном случае отсутствуют; вопрос о принадлежности повести Гончарову остается дискуссионным.15 В том же «Подснежнике» за 1836 г. помещен и анонимный рассказ «Красный человек», попытка атрибуции которого Гончарову также имела место в научной литературе.16
В «Подснежнике» за 1836 г. в значительно меньшем объеме представлена «родственная» поэзия, но именно в этом году на страницах журнала впервые появляется имя В. Г. Бенедиктова (стихотворения «Бивак», «Улетевшим мечтам», «Обновление» — в <№ 2> и <3>). В 1838 г. он поместит в «Подснежнике» четыре стихотворения и пять — в 1839 г. в «Лунных ночах», ощутимо подчиняя своему мощному стихотворному ритму, яркой образности поэтическую лиру самых юных авторов кружка (об эпигонах Бенедиктова см. ниже, с. 627). В 1836 г. в рукописном журнале участвует поэт И. П. Бороздна (стихотворение «Она», послания «А. И. Б.» и «А. С. Ш.», «Романс»17). В числе авторов «Подснежника» необходимо назвать еще и Е. Ф. Корша,18 «Библиотеке для чтения»; его имя стоит под двумя стихотворениями в «Подснежнике» за 1838 г. В качестве новых лиц в 1838 г. в «Подснежнике» выступают П. П. Свиньин (женатый на одной из сестер Н. А. Майкова — Надежде Аполлоновне) с драматической «сценой» «Пирожник, вельможа и изгнанник») и малоизвестный поэт, брат знаменитого композитора, В. А. Алябьев19 — со стихотворным посланием, адресованным молодым сотрудникам «Подснежника»; в 1839 г. на страницах «Лунных ночей» появляется имя начинающего поэта, сокурсника Вал. Майкова Я. А. Щеткина.
Участвовавшие в «Подснежнике» и «Лунных ночах» начинающие стихотворцы и поэты-дилетанты изъясняются языком массовой поэзии 1830-х гг., обращаясь к типовым романтическим и элегическим мотивам одиночества, разочарования, несовпадения мечты и «существенности», божественного избранничества Поэта и проч. (см. в «Подснежнике» стихотворения Ап. Майкова («Мечте», «Разочарование» «Сирота» и др. — 1835. № 3; 1836. <№ 1>; Вал. Майкова («Счастливый несчастливец», «Надежда» — 1835. № 1; 1836. <№ 1>, младшего Солоницына («Мечта», «Я люблю», «Сонет» — 1836, <№ 1>; 1838) и в особенности Евг. П. Майковой («Вопль несчастливца», «Тайна», «Нет места чувствам на земле...», «Обманчивость» и др. — 1835. № 2; 1836. <№ 2, 3>; 1838).
Евг. П. Майкова была едва ли не самым активным автором в кружке и поместила на страницах домашних изданий большое количество не только стихотворных, но и прозаических произведений: помимо крупных сюжетных вещей (повести «Мария», «Сила души», «Что она такое?», «Листок из журнала», «Рассказ из частной жизни» и др.), разнообразные «мелочи» — пасторальные зарисовки («Деревня»), сентенциозные «отрывки» («Терпение», «Дружба», «Отрывок из жизни мечтательной...»), «Pensées détachées» и т. п. В ее сочинениях представлен полный репертуар как сентиментально-чувствительных (в духе Карамзина и Жуковского),20 так и «бурно-романтических»21 «общих мест».
Пристального внимания заслуживает и личность Солоницына. В литературном кружке Майковых, на начальном этапе его существования, ему принадлежит особая роль. Коллекционер, библиофил, литератор, переводчик (свободно владевший французским и английским)22 и, как говорилось выше, соредактор Сенковского, жестко категоричный в литературных суждениях и оценках, Солоницын, судя по сохранившейся в семейном архиве Майковых переписке середины 1830 — начала 1840-х гг. и его цитируемым ниже письмам, был бесспорным авторитетом для всех участников кружка, включая Гончарова. Общеэстетическими критериями и художественными вкусами Солоницына (вне всякого сомнения, близкими вкусам и критериям Сенковского) обусловлено преобладание в прозе молодых авторов «Подснежника» пародийно-иронического, фельетонного начала. Самому Солоницыну принадлежат в «Подснежнике» и «Лунных ночах» пародия на рыцарский роман «Похождения дона Родриго Родригеса-и-Химены и сподвижника его Михаила Тетдора» (Подснежник. 1838), шарж на семейство Майковых «Так они наняли дачу!» и пародийно-сатирическая повесть «Сказание о великом поэте, который начал писать стихи и перестал писать стихи» (и то и другое — в «Лунных ночах»). Склонность Солоницына к словесным парадоксам, к гротеску несомненно близка манере Сенковского. Той же фельетонной манере следует как Ап. Майков в своих самых ранних, относящихся к 1835 г., небольших прозаических зарисовках («Охота за повестями и анекдотами», «Дамы крысиного рода» — «Сцены бальной атмосферы» — Подснежник. № 3, и особенно живая и изящная стилизация в духе «Фантастических путешествий» Брамбеуса, в которой упомянут и сам барон, «Путешествие на Луну» — Подснежник «Часовое дружество», «Записки повытчика провинциальной уголовной палаты» — Подснежник. 1835. № 2, 3). Есть элементы стилизации «под Сенковского» и у Гончарова (см. ниже, с. 635), однако литературный горизонт его ранней прозы представляется более широким, чем у других авторов рукописных изданий; в сравнении с чаще всего незавершенными, эскизными прозаическими опытами младших Майковых и, напротив, излишне затянутыми, слабо композиционно организованными сочинениями Солоницына повести Гончарова отличаются завершенностью, художественной отделанностью.
Можно предположить, учитывая центральную идею провиденциальности монаршей власти в упомянутой выше повести Солоницына «Царь — рука Божья», что не без поощрения редактора «Подснежника» на его страницах столь отчетливо заявил о себе вообще свойственный семейству Майковых монархический и патриотический пафос, «русизм», исполненный высокого энтузиазма. В особенности проявился он в коллективном, принадлежавшем Солоницыну-младшему, Аполлону и Валериану Майковым «Гимне», прославляющем императора:
Примерный истины блюститель,
Он кроткий, Ангел наш Хранитель,
Наш друг, защитник и отец.
Мы с Ним узнали счастье рая,
В Нем Петр Великий ожил вновь...
Он наша радость и любовь!
(Подснежник. 1835. N° 3).
Промонархические настроения, по-видимому, Гончарова не коснулись. Будущему автору «Обыкновенной истории» кружок Майковых прежде всего предоставил возможность воочию наблюдать и оценивать с точки зрения собственных жизненных и художественных критериев характернейшие проявления расхожего, «бытового» романтизма.
Коллективное «домашнее» творчество майковского кружка и участие в нем Гончарова не ограничились выпуском «Подснежника» и «Лунных ночей». Осенью 1842 г., после отъезда Николая Аполлоновича и Аполлона в Италию, в кружке начинает выходить юмористическая газета, в которой Гончаров, судя по эпистолярным свидетельствам (других не сохранилось), выступает и как автор, и как персонаж с постоянной маской ленивца.23
А. Щеткина Ап. Майкову от начала октября 1842 г. (совместном с Вл. Майковым, Гончаровым, К. А. Майковым и Ю. Д. Гусятниковой). Щеткин пишет: «Мы хотим вести хронику всех замечательных событий в нашем союзе, который не ограничивается одною империею цветов — институтом,24 — но заключает в себе и королевство Трузсонию,25 и Царство жемчужины дам Пеля, и вольный город Юнию, и острова, где растет трын-трава, то есть остров Труда, ост<ров> Беспокойного движения, ост<ров> Комплиментов, остров Марса, город Сибарис (не тот, который ты, может быть, увидишь при Тарантинском заливе; нет! у нас есть свой доморощенный) и др. Политические события в этих государствах будут исчисляемы каждый месяц, и ты узнаешь положение дел во время твоего отсутствия…» (ИРЛИ,
За каждой аллегорией в этом письме стоит конкретное лицо, легко восстанавливаемое благодаря переписке Майковых. Характерны «ролевое» поведение в кружке, обстановка постоянной игры, в которой Гончаров принимал самое живое участие; город Сибарис представляет именно он.
А. Щеткин и Вал. Майков, о чем Евгения Петровна неоднократно сообщает сыну в Италию (см. ее письма, датируемые осенью 1842 г., — ИРЛИ, № 17374, л. 8, 42 об., 44 об.), а Константин Аполлонович уточняет: «Мы издаем газету „Сплетню”, в которой я ревностный сотрудник. Перо мое отличается множеством резких “дергунов”, при чтении которых Яша удаляется, а остальные затыкают рты платочками» (там же, л. 45; далее в письме следуют примеры «дергунов» весьма фривольного свойства). Подробные сведения о газете находим в письме Вл. Майкова брату от 24 октября 1842 г. «В два дня, — пишет он, — у нас уже стала зима; снег такой большой, что вчера, возвращаясь из Трузсонского королевства (так в газете называется маменькина квартира), Иван Александрович и Хрюшечка26 насилу дошли до своих королевств <...>. Вот вам имена всех островов: 1. корол<евство> Трузсония, 2. корол<евство> Новой Флориды (инстит<ут>), 3. вольный город Урания (Юния), 4. остр<ов> Труда (Влад<имир> Андр<еевич>), 5. остр<ов> Непрерывного движения (Солик), 6. остр<ов> Марса (дядя Константин), 7. остр<ов> Покоя (Ив<ан> Ал<ександрович>), остр<ов> Непостоянства (Валерка), остр<ов> Комплиментов (Як<ов> Алекс<андрович>). Вообще газета приводит в деятельность всех» (ИРЛИ, № 17374, л. 8 об.).
В другом письме Вал. Майкова в Италию (без даты — ИРЛИ, «издаваемой Яшею газеты» (стилистика этих «статей» никак не позволяет приписать их Гончарову); наконец, в письме от 19 декабря 1842 г. Евгения Петровна сообщает о состоявшемся 6 декабря чтении газеты: «...у меня были гости <...> читали газету преинтересную: Ив<ан> Алекс<андрович> и Яша чудо какие статьи пишут и много смешат нас» (ИРЛИ, № 17374, л. 10).
Процитированные выше письма воссоздают атмосферу, в которой рождались ранние, «шуточные» произведения Гончарова, и служат необходимым комментарием к написанным примерно в то же время очеркам Гончарова «<Хорошо или дурно жить на свете?>» и «Пепиньерка».
В конце 1830—начале 1840-х гг. большинство авторов майковских «домашних» сборников и газеты «Сплетня» публикуют свои произведения на страницах открытой печати. Помимо активно печатавшихся В. Андр. Солоницына и Е. Ф. Корша, а также Ап. Майкова, дебютировавшего в «Библиотеке для чтения» еще в 1835 г.,27 это Я. А. Щеткин, напечатавший в 1839—1842 гг. более двух десятков стихотворений за полной подписью как в журнале Сенковского, так и в «Сыне отечества», «Маяке», «Одесском альманахе на 1840 год», младший Солоницын, в 1841—1843 гг. поместивший в «Библиотеке для чтения» девять стихотворений за подписью «С.»,28 П. Майкова — автор четырех стихотворений, появившихся в 1840—1842 гг. за подписью «М — ва», «Е. — ва», «Е. М....ва» в «Сыне отечества» и «Библиотеке для чтения». Неизвестным читателю по-прежнему оставался Гончаров.
3
При отсутствии писем писателя университетской и послеуниверситетской поры (первое из сохранившихся относится к началу октября 1842 г.), при малочисленности позднейших автодокументальных свидетельств, по немногим дошедшим до нас ранним произведениям достаточно трудно судить об истоках и эволюции его эстетических взглядов. Что же касается «литературной» автобиографии Гончарова, то она представляется до известной степени скорректированной. До сих пор, в частности, остается загадкой, действительно ли, как утверждал Г. Н. Потанин, «Гончаров в юности был такой же восторженный мечтатель, как все мы, юноши тридцатых и сороковых годов» (Гончаров в воспоминаниях. С. 30), и, следовательно, в какой мере автобиографичен созданный им в «Обыкновенной истории» образ провинциального «мечтателя».
В качестве свидетельств пережитого Гончаровым «романтического» периода в научной и биографической литературе обычно рассматриваются переведенный им отрывок из «Атар-Гюля» Э. Сю, представителя французских «неистовых», и сугубо традиционные по условно-романтической тематике и фразеологии ранние стихотворения. Однако редактор «Телескопа» Н. И. Надеждин, поместивший в 1832 г. на страницах своего журнала гончаровский перевод, был непримиримым критиком русских и европейских романтиков («московским классиком» назвала его «Северная пчела») и публиковал «неистовых» (В. Гюго, А. Дюма, Э. Сю и др.) с откровенной целью их дискредитации.29 «Писание стихов было тогда дипломом на интеллигенцию» — «Лучше поздно, чем никогда») и следствие естественной в юности потребности самовыражения («Юность и прежде, с старых времен, и теперь начинает стихами, а потом, когда определится род таланта, кончает часто прозой, и нередко не художественными произведениями, а критикой, публицистикой или чем-нибудь еще» (из письма вел. князю Константину Константиновичу от января 1884 г.).
В духовном опыте гончаровского поколения — у Белинского, Герцена, Огарева, Тургенева, Некрасова, Панаева и многих других — преодоление собственного юношеского романтизма составляло необходимый и далеко не безболезненный этап. Творческая эволюция Гончарова как «человека тридцатых годов» не вполне укладывается в общую для поколения схему. Авторская ирония по отношению к героям-романтикам в повестях «Лихая болесть» и «Счастливая ошибка», отделенных от стихотворений всего тремя-четырьмя годами, пародийное использование в них важнейших идейных и стилевых клише романтизма говорят о том, что идеализмом и мечтательностью автор повестей был «заражен» куда менее своих современников; во всяком случае, его «отрезвление» произошло раньше и безболезненнее, чем у многих из них.
Но у проблемы гончаровского «романтизма» есть и иная сторона. Писатель относил себя к последователям «идеального, ничем не сокрушимого направления», к категории «неизлечимых романтиков» («Если я романтик, то уже неизлечимый романтик, идеалист»), признаваясь: «…я принадлежу к числу тех натур, которые никогда и ни с чем не примирятся: разве идеал, то есть олицетворение его, возможно?» (из письма С. А. Никитенко от 8 (20) июня 1860 г.). По мысли Гончарова, важной для понимания его творческой позиции, если у человека «хоть немного преобладает воображение над философией, то является неутолимое стремление к идеалам, которое и ведет к абсолютизму, потом отчаянию, зане между действительностию и идеалом лежит <...> бездна, через которую еще не найден мост, да едва и построится когда» (из письма к И. И. Льховскому от 5 (17) ноября 1858 г.). Романтическое «двоемирие» выступает как органическая черта авторского сознания, и антитеза «мечты — действительности» остается актуальной для проблематики гончаровских романов наряду с проблемами «идеала» и «идеализации», приобретающими в них, разумеется, новое содержание. Все три романа Гончарова несвободны от элементов романтической поэтики (и романтической фразеологии), в немалой степени воздействующих и на структуру конфликта, и на характер мировосприятия центрального персонажа.30 Тяготея по природе своего творческого дара к широчайшим обобщениям, Гончаров делает героя-романтика, «в высшей степени идеалиста», в полном смысле слова «обыкновенным», т. е. подлинно универсальным, общечеловеческим типом.
Ранние произведения — наглядный пример исключительного постоянства Гончарова-художника как в тематике, так и в образных средствах. В 1830-е гг., можно сказать, уже наметились и тип героя, и круг проблем, занимавших писателя на последующих этапах творчества, и ряд характерных черт гончаровской поэтики. Именно в ранней прозе возникли представление о двух «господствующих» типах мироощущения — прозаическом и поэтическом; ключевой в творчестве писателя образ «жизни-сна»; важнейшая в структуре произведений зрелого Гончарова антитеза «покой — беспокойство» (также, возвращаясь к сказанному выше, одна из традиционно романтических оппозиций). Подчеркнуто декларируемая в ранних произведениях идея несовместимости «суеты» и «покоя», показ и того и другого состояния в комически утрированных формах вскрывают отнюдь не их противоположность, а принципиальные для Гончарова сходство и взаимодополняемость.
«идеализации», или аффектации, так и от критицизма, сатирически-обличительного пафоса.
Ранняя проза не менее цитатна, чем гончаровские романы: тексты изобилуют ссылками на прочитанного еще в детские годы Тассо, реминисценциями Карамзина, Жуковского, Крылова, Пушкина, Грибоедова, Гоголя. Не только неизменные для Гончарова литературные авторитеты составляют в данном случае цитатный ряд (авторитетность, впрочем, не препятствует тому, чтобы учителя и великие современники цитировались в комическом или ироническом контексте). Начинающий автор на страницах «домашних» изданий нередко выступает как вполне равноправный, искушенный в обстоятельствах литературно-критических баталий 1830-х гг. полемист. В его ранних произведениях немало иронических выпадов в духе беллетристики и критики толстых журналов той поры, метящих в Н. А. Полевого, Ф. В. Булгарина, А. А. Орлова, О. И. Сенковского и др.
4
Датированный Гончаровым 1842 г., однако опубликованный уже после «Обыкновенной истории» очерк «Иван Савич Поджабрин» на ином, социально конкретизированном, материале продолжает центральную тему ранних повестей. Гончаров здесь вновь обращается к одной из ключевых категорий романтизма — «Sehnsucht» (томление по небывалому). Изображенное в комически-бытовом плане уже в «Лихой болести», «томление» героя очерка, столь же беспокойно-непостоянного, как и «энтузиасты» Зуровы, представляет собой следующую ступень снижения и пародийного заострения романтической идеи. По уровню мастерства, по степени художественного обобщения «Иван Савич Поджабрин», несомненно, превосходит ранние повести. Вполне вероятно, что очерк дорабатывался перед публикацией в 1848 г. (хотя документальных подтверждений этому нет) и вобрал в себя опыт работы Гончарова как над «Обыкновенной историей», так и над известным только по упоминаниям в письмах В. Андр. Солоницына конца 1843—начала 1844 г. романом «Старики». Письма Гончарова к Солоницыну не сохранились, тем больший интерес представляют обстоятельные ответы его корреспондента, приоткрывающие завесу над глубоко скрытыми творческими сомнениями впервые обратившегося к романной форме молодого писателя.31
19 ноября (1 декабря) 1843 г. Солоницын пишет Гончарову из Парижа: «Но Вам, почтеннейший Иван Александрович, грех перед Богом и родом человеческим, что вы, только по лености и неуместному сомнению в своих силах, 32 То, что Вы написали, обнаруживает прекрасный талант. Я имел честь неоднократно докладывать это Вам лично и теперь повторяю письменно» (ИРЛИ, P. I, оп. 17, № 152, л. 3).
Весной следующего года Солоницын вступает с Гончаровым в обстоятельную полемику и по поводу «Стариков», и по поводу писательства в целом. «Я решительно не согласен, — пишет он 6 марта 1844 г., — на те причины, которые Вы приводите в оправдание своей недеятельности в литературе. Боже мой, неужели надо быть стариком, чтоб быть литератором? неужели надо одеревенеть, сделаться нечувствительным, чтоб изображать чувства? потерять способность любить, чтобы приобрести способность изображать любовь? Это мне кажется парадоксом. <...> Молодость, забавы, любовь, ее муки и наслаждения никогда не мешали тому, кто хотел заниматься литературой. <...> Засим позвольте сказать, что ссылка Ваша на лета и на нежелание отказаться от всех удовольствий молодости не заслуживает ни малейшего уважения.
Теперь следует неуверенность Ваша в таланте. <...> Ежели скромность, — повторяю, — не позволяет Вам верить тому, что говорят Вам друзья, в таком случае остается одно средство — написать несколько повестей или роман, напечатать и ждать суда публики. Видите, Иван Александрович, все-таки надобно написать! Сложа руки и не веря дружеским уверениям, Вы никогда не решите вопроса». Далее Солоницын касался сути гончаровского замысла: «Наконец — идея Вашей нынешней повести. Если в русской литературе уже существует прекрасная картина простого домашнего быта («Старосветские помещики»), то это ничуть не мешает существованию другой такой же прекрасной картины. Притом в Вашей повести выведены на сцену совсем не такие лица, какие у Гоголя: а это придает совершенно различный характер двум повестям, и их невозможно сравнивать. Предположение Ваше показать, как два человека, уединясь в деревне, совершенно переменились и под влиянием дружбы сделались лучше, есть уже роскошь. Если Вы достигнете этого, то повесть Ваша будет вещь образцовая» (Там же, л. 7—7 об.).
выразил свое несогласие со взглядами и «теориями» Гончарова: «Известие, что Вы отложили писать “Стариков”, огорчило меня до крайности. <...> Ваши рассуждения об искусстве <...> не убеждают меня: я все-таки не вижу причины, по которой Вы не должны оканчивать теперь своего романа. Бесспорно, что “Кавказский пленник”, “Бахчисарайский фонтан”, Шиллеровы “Разбойники” и другие ранние произведения разных авторов слабее тех, которые эти же самые авторы написали впоследствии. Но из этого не следует ничего, что бы хоть мало-мальски оправдывало Ваш бесчеловечный поступок с бедными “Стариками” <...> Вы напрасно говорите, будто Вы мало еще видели и наблюли в жизни: напротив, я всегда замечал, что Вы имеете дар наблюдательности и видите много таких вещей, которых другие не умеют приметить. <...> Мнение Ваше вообще об мне кажется слишком строгим: я думаю, что Вы смотрите на дело чересчур свысока. По-моему, если роман порой извлекает слезу, порою смешит, порой научает, этого и довольно. <...> роман есть картина человеческой жизни <...> в нем должна быть представлена жизнь как она есть, характеры должны быть не эксцентрические, приключения не чудесные, а главное, автор должен со всею возможною верностью представить развитие и факты простых и всем знакомых страстей, так чтобы роман его был понятен всякому и казался читателю как бы воспоминанием, поверкою или истолкованием его собственной жизни, его собственных чувств и мыслей. Для написания такого романа излагаемая Вами теория едва ли нужна; нужна только некоторая опытность, некоторая наблюдательность, которую, как я уже сказал, Вы и имеете». Вероятно, отвечая на прозвучавшее в письмах Гончарова признание в невладении «правилами» писания романов, Солоницын считает нужным предостеречь его: «...могут ли быть какие-нибудь постоянные правила там, где одно из лучших достоинств — оригинальность? <...> Берегитесь, отец мой! Ваши теоретические рассуждения об искусстве могут породить тоже классицизм, — классицизм нового рода, но который будет не легче старого». Солоницын советовал Гончарову оставить сомнения и теоретизирование: «Пишите же, почтеннейший Иван Александрович, просто, не вдаваясь ни в какие теоретические мечтания; пишите просто, под влиянием своего светлого ума, своего благородного сердца: уверяю Вас, что напишете вещь прекрасную» (Там же, л. 8—8 об.).
Написанные главы «Стариков» Гончаров, видимо, сжег, подобно тому как предал огню свои сочинения Александр Адуев, в том числе и особенно дорогую ему повесть, написанную в духе реально-сатирических произведений так называемой «натуральной школы» (этот мотив романа несомненно имеет автобиографический подтекст).33
«Неуместная скромность» — это еще очень мягкое, деликатное в устах Солоницына определение чрезвычайной мнительности Гончарова, которая не исчезла с годами, даже после шумного успеха «Обыкновенной истории» и «Обломова». С этим свойством характера писателя теснейшим образом связана и острая, постоянная потребность в критических суждениях слушателей и читателей, становившихся «невольными» участниками творческого процесса. Чрезвычайно важно признание писателя в «Необыкновенной истории»: «Садясь за перо, я уже начинал терзаться сомнениями. Даже напечатанное я не дозволял, когда ко мне обращались, переводить на иностранные языки: “нехорошо, слабо, думалось мне: зачем соваться туда?” Поэтому я спрашивал мнения того, другого, зорко наблюдал, какое производит мой рассказ или чтение впечатление на того или другого — и этим часто надоедал не только другим, но и самому себе».
Одним из преданных друзей и конфидентов Гончарова в молодости и был Солоницын, переписка с которым способствовала оформлению самостоятельной эстетической «теории» будущего романиста, утверждению его взгляда на главенствующее место романа в современной литературе. «Европейские литературы, — писал Гончаров в статье «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”», — вышли из детства — и теперь ни на кого не подействует не только какая-нибудь идиллия, сонет, гимн, картинка или лирическое излияние чувства в стихах, но даже и басни мало, чтобы дать урок читателю. Это всё уходит в роман, в рамки которого укладываются большие эпизоды жизни, иногда целая жизнь, в которой, как в большой картине, всякий читатель найдет что-нибудь близкое и знакомое ему. Поэтому роман и стал почти единственной формой беллетристики, куда не только укладываются произведения творческого искусства, как, например, и Гоголя,34 » (себя в этой же статье в отличие от перечисленных «первоклассных писателей» Гончаров относил скромно к «фаланге писателей 2-го и 3-го разрядов», но все-таки художников, а не сочинителей памфлетов и фельетонов, облеченных в романическую форму).
После «бесчеловечного поступка» со «Стариками» Гончаров почти сразу приступает к работе над новым произведением, романом «Обыкновенная история», который уже не сможет оценить скончавшийся в 1844 г. Солоницын. Можно предположить, что какие-то мотивы, эпизоды, персонажи отвергнутого Гончаровым романа в преображенном виде пошли в «Обыкновенную историю». И бесспорно, письма Солоницына сыграли существенную роль, укрепив Гончарова в стремлении непременно романом начать свою «открытую» литературную деятельность. Роман «Обыкновенная история», первое напечатанное под своим именем произведение писателя, занял почетное место в ряду великих русских романов XIX в. С ним в той или иной степени связаны все другие литературные опыты Гончарова 1830—1840-х гг. — стихотворения, повести, очерки, фельетоны, юмористические этюды и наброски, переводы. Без этих проб и начинаний не было бы и «Обыкновенной истории». Считая себя романистом по преимуществу, Гончаров и позднее постоянно обращался к фельетонно-очерковым, полубеллетристическим и публицистическим жанрам, многие из своих летучих заметок и этюдов публикуя анонимно.
СТИХОТВОРЕНИЯ
что за стихи «никогда не брался». Между тем установлено, что на страницах рукописного журнала «Подснежник» за 1835 г. Гончаров впервые выступил именно в качестве поэта. Авторство его не вызывает сомнения: среди сотрудников «Подснежника» вряд ли кто-нибудь другой мог подписываться инициалом «Г», а именно так — «Г........» (т. е. «Гончаровъ») под первым и «Г» под тремя остальными, подписаны публикуемые ниже стихотворения, что и послужило для А. П. Рыбасова главным аргументом при их атрибуции.35 Кроме того, стихотворения «Тоска и радость» (с рядом изменений) и «Романс» использованы в «Обыкновенной истории» как образцы поэтического творчества Александра Адуева.
Стихи Гончарова служат важнейшим свидетельством его литератуных пристрастий на самом раннем этапе творчества, характеризуя степень зависимости начинающего писателя от господствовавших в то время эстетических норм. Откровенно подражательные, они следуют тематическим, образным, фразеологическим шаблонам массовой романтической поэзии 1820–1830-х гг. (а декламационностью и некоторой архаичностью лексических и синтаксических форм близки более ранним, преромантическим, образцам). В целом стихотворения Гончарова нереминисцентны, не ориентированы на конкретные тексты конкретных авторов (исключая стихотворение «Утраченный покой» см. об этом ниже, с. 630) и в этом смысле близки ранним опытам Некрасова.36 Едва ли оправданно сложившееся в литературе мнение о подражании Гончарова В.Г.Бенедиктову.37 «К сослуживцу»).38 За пределами кружка В. И. Карлгофа Бенедиктов как поэт в это время практически не был известен. В «Подснежнике» за 1835 г. стихи Бенедиктова отсутствуют, появляясь на страницах майковского журнала лишь в следующем, 1836 г. Вряд ли воздействие поэзии Бенедиктова на Гончарова могло сказаться уже в 1835 г.39 Факт влияния не подтверждается и на стилистическом уровне. Яркие метафоры, резкие парадоксы Бенедиктова, как и разнообразные динамичные метроритмические модели его стихов, не имеют аналогий у Гончарова; близка, и то лишь отчасти, общеромантическая лексика.
Столь же неосновательно и высказывавшееся в литературе мнение о зависимости ранних стихотворных опытов Гончарова от поэзии Лермонтова.40 воспоминания «В университете»), не только не знал его как поэта, но и не был с ним знаком. Лишь немногие близкие друзья Лермонтова, как известно, имели представление о его юношеской лирике и поэмах. Первое серьезное выступление Лермонтова в печати — поэма «Хаджи Абрек» — относится к 1835 г. (БдЧ 613).
Более естественно, учитывая многочисленные свидетельства романиста о его юношеском «поклонении» Пушкину, искать в публикуемых стихотворениях отголоски этого увлечения. Именно у Пушкина начинающий автор заимствует отдельные образы, рифмы, пытаясь повторить движение пушкинской лирической эмоции (подробнее см. ниже, с. 628— 630).41 Однако пушкинские «вкрапления» не являются определяющими для стилистики стихотворений в целом.
«бытовой» элегической традиции (как и большая часть стихотворений в майковских журналах). На типовых элегических мотивах быстротечности времени, бренности земных благ, утраты иллюзий, одиночества построены помещенные в «Подснежнике» за 1835 г. анонимные «Элегия», «Позднее раскаяние»; «Разочарование» Евг. П. Майковой; «Разочарование» Ал. Майкова и ряд других стихотворений. На этом общем фоне индивидуальной особенностью стихов Гончарова следует признать то, что было отмечено еще первым их публикатором А. П. Рыбасовым: в них «не абсолютизируется разочарование, конфликт между человеком и жизнью».42 Как очевидный дилетантизм стихотворений (языковые несообразности, строфическая аморфность, монотонность ритма, бедные рифмы), так, главным образом, вторичность, тривиальность тематики, а следовательно, недостаток личностного начала, глубины субъективного переживания (см.: <> Р. 16), стали причиной их пародийной обработки в «Обыкновенной истории».43 «Дворянском гнезде», приписавший собственное юношеское стихотворение («К А. Н. X.») поэту-дилетанту Паншину.44 Гончаров начинает пародировать элегические клише уже в «Счастливой ошибке» (ироническая реминисценция стихотворения Ленского в строках: «Где ты, золотое время? воротишься ли опять? скоро ли?. » — см. ниже, с. 652, примеч. к с. 65).