• Приглашаем посетить наш сайт
    Толстой (tolstoy-lit.ru)
  • Пруцков Н. И.: Мастерство Гончарова-романиста. Глава 7.

    Введение
    Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9
    10 11 12 13 14 15
    Заключение
    Примечания

    ГЛАВА 7

    ОБЛОМОВСКИЙ УКЛАД ЖИЗНИ И МЕТОД
    ИЗОБРАЖЕНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СУДЬБЫ

    Созданная И. А. Гончаровым оригинальная реалистическая система русского общественно-психологического романа со всем блеском развернулась в «Обломове», который явился вершиной в творчестве его автора и, по словам М. Горького, одним «из самых лучших романов, нашей литературы».*81 Основы этой системы были разработаны романистом в «Обыкновенной истории». В новом романе они принципиально обогатились в идейно-общественном, художественном и эстетическом отношениях. Это было следствием общественного возбуждения в русской жизни второй половины 50-х годов XIX века, возросшей идейной зрелости писателя и его окончательно сложившегося своеобразного художественно-реалистического метода. Заключенная в «Обломове» концепция характеров и всего процесса жизни приобрела в обстановке нарастания антикрепостнической борьбы прогрессивных, демократических сил русского общества исключительно глубокий, боевой общественный смысл. Роман был воспринят современниками как «призыв к борьбе против косности и застоя».*82

    «Обломов» был опубликован в 1859 году в «Отечественных записках». В том же году он вышел отдельным изданием. Но замысел романа, работа над ним и публикация очень важной для всего произведения главы «Сон Обломова»*83 относятся ко второй половине 40-х годов, к эпохе В. Г. Белинского. Как установили исследователи, идейное формирование романа шло под воздействием великого критика.*84 «Взгляде на русскую литературу 1847 года» В. Г. Белинского есть мысли, предвосхищающие замысел «Обломова». И это не случайно. Новый роман И. А. Гончарова вырос, в сознании писателя, из того же корня, что и «Обыкновенная история», а поэтому по своей проблематике близок последней. В. Г. Белинский, выражая недовольство эпилогом романа «Обыкновенная история» (превращение Адуева-романтика в дельца), указал на возможность другой развязки, более соответствующей характеру Александра. «Автор, — говорил критик, — имел бы скорее право заставить своего героя заглохнуть в деревенской дичи, апатии и лени, нежели заставить его выгодно служить в Петербурге и жениться на большом приданом».*85 В романе «Обломов» Гончаров как бы воспользовался этой подсказанной В. Г. Белинским возможностью развития сюжета, рассказав о судьбе Ильи Ильича, натуры глубоко родственной Александру Адуеву социально и психологически.

    Отмечая связь «Обломова» с эпохой Белинского и с «Обыкновенной историей», следует в то же время подчеркнуть, что новый роман Гончарова заключал в себе совсем иную, чем в «Обыкновенной истории», идейно-художественную концепцию, связанную уже не с периодом 40-х годов, а с предреформенной эпохой.

    В романах «Дворянское гнездо», «Тысяча душ», «Униженные и оскорбленные», «Обломов» воплощены различные художественные системы. В каждом из названных романов воспроизведена и своя сфера жизни. И идейная тенденция их авторов, понимание ими процессов жизни и характеров также различны. Но в романах Тургенева и Писемского, Достоевского и Гончарова есть и нечто общее, что характеризует их как произведения определенного исторического момента в развитии России. Это общее выражено в предчувствии романистами нарастающего кризиса русской жизни, ее укладов и характеров. Именно на этой почве оказались возможными те драматические и трагические истории, которые легли в основу сюжетов столь различных романов. Ощущение ухода в прошлое целой эпохи русской жизни и поиски новых путей и новой правды (у Тургенева, у Гончарова), а с другой стороны, острое и болезненное осознание мерзостного характера того мира, который вытеснял и сменял патриархальные отношения (у Писемского, у Достоевского), — таковы те два полюса действительности, целостная и единая совокупность которых предстала в лучших романах конца 50-х годов.

    В «Обыкновенной истории» Гончаров пришел, как мы видели, к скептическим оценкам изображаемой им жизни — и того, что в ней уходило в прошлое, и того, что в ней возникало и набирало силу. Но сформировавшаяся у романиста поэтика романа, весь жизненный опыт писателя, характер его художественного мышления и всего дарования наиболее соответствовали задачам изображения России дореформенной, уходящей и уже охваченной кризисом. Новая, буржуазная и демократическая Россия, находящаяся в брожении и становлении, была знакома романисту не интимно, а со стороны и лежала вне сферы возможностей его таланта, сложившихся у него художественных способов и приемов изображения жизни. Роман «Обломов» все это великолепно подтвердил.

    Этот образ приобрел в концепции всего романа символическое значение как «воплощение сна, застоя, неподвижной, мертвой жизни» (VIII, 78). Гончаров подчеркивает (как комментатор собственного творчества и как художник) всеобщность, типичность своих картин, находит обобщающее название всему образу жизни, мышления и чувствований, воспроизведенных им в романе. Это название воплощено романистом в одном емком слове-символе: «обломовщина». Оно тогда же облетело всю Россию, укоренилось в русской речи, широко вошло как нарицательное определение в историю русской культуры, общественной мысли, революционно-освободительного движения. Обломовщина, слившаяся в представлении Гончарова с крепостным правом, явилась в его трактовке ключом к разгадке тех многообразных явлений русской жизни, которые были связаны с патриархально-крепостническим строем и его отражением в мыслях и чувствах, в идеалах и философии, в действиях и страстях людей. Н. А. Добролюбов проникновенно разгадал и блестяще объяснил этот антикрепостнический, антидворянский смысл романа. Критик увидел в образе Обломова «живой, современный русский тип», а в романе — знамение времени, «новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаяния и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это — обломовщина».*86

    На протяжении всего романа автор с высоким поэтическим искусством постоянно обыгрывает слово «обломовщина», многогранно и обобщенно раскрывая очень широкое содержание того уходящего уклада жизни, от которого не в состоянии избавиться его трагикомический герой. Впервые Гончаров указывает на общий «обломовский» смысл образа жизни Ильи Ильича в авторском типизирующем рассуждении о том, зачем Обломов пускал к себе таких ничтожных людей, как Тарантьев и Алексеев. Здесь дается и ответ: «...кажется, затем, зачем еще о сю пору в наших отдаленных Обломовках, в каждом зажиточном доме толпится рой подобных лиц обоего пола, без хлеба, без ремесла, без рук для производительности и только с желудком для потребления, но почти всегда с чином и званием» (IV, 43). Но здесь, на первых страницах романа, еще нет того всеобъемлющего художественного синтеза, который раскрылся в слове «обломовщина». Нет этого синтеза и в первом упреке Андрея Штольца: «Ах вы, обломовцы» (IV, 174; курсив мой, — Н. П.).

    Автор и его герои на первых порах как бы ищут это многозначимое обобщающее слово, которое было бы способно определить и озарить сокровенную сущность того, что составляет пафос всей жизни Ильи Ильича. Штольц находит это слово во время дискуссии с другом о том, какой должна быть человеческая жизнь. Нарисованная Ильей Ильичом идиллия поэтической жизни, в которой так существенны черты крепостнического, помещичьего общежития, решительно отвергается Штольцем.

    «— Это не жизнь! — упрямо повторял Штольц.

    — Что ж это, по-твоему?

    обломовщина, — сказал он наконец.

    — О-бло-мовщина! — медленно произнес Илья Ильич, удивляясь этому странному слову и разбирая его по складам. — Об-ло-мов-щина!

    Он странно и пристально глядел на Штольца» (IV, 187; курсив мой, —  П.).

    Этот спор произошел в первый приезд Андрея Штольца. С этого момента определение «обломовщина» и заиграло на страницах романа. Утопию жизни, взлелеянную Ильей Ильичом, Штольц называет обломовской (IV, 187). Мечту об удалении из жизни и обеспеченном покое неумолимый друг Обломова определяет как «дворянскую обломовщину» (IV, 188). Говорит он и о «петербургской обломовщине».

    Во все сферы материальной, общественной, духовной и даже физической жизни Илья Ильич привносит обломовское начало. Где Обломов как человек, индивидуальность, там и обломовщина как уклад жизни, как мораль, идеал и философия. Романист с изумительной верностью действительности поэтически изобразил торжество обломовщины в первой части романа. Отношения Ильи Ильича с Захаром, со всем миром окружающих его вещей и людей, весь его повседневный быт и физическое бытие проникнуты обломовским началом. Герой Гончарова вносит обломовщину в свою дружбу с Андреем Штольцем, в любовь к Ольге, в своей идеал женщины и семейного счастья, в понимание философии счастья. Полное торжество обломовщины наступает вновь в четвертой части романа, в доме вдовы Агафьи Матвеевны, в котором, по словам Штольца, «та же Обломовка, только гаже» (IV, 401),

    Слово «обломовщина» звучит в романе не только в устах Штольца, но и в устах других героев романа и употребляется не только по отношению к Илье Ильичу. Последний признается, что он не один таков: «Да я ли один? Смотри: Михайлов, Петров, Семенов, Алексеев, Степанов... не пересчитаешь: наше имя легион!» (IV, 191). Гончаров понимает, что обломовщина не ограничена помещичьей Обломовкой: она встречается и в захолустной деревне, и в столице, пустила глубокие корни во всю русскую жизнь того времени и может пленить человека, далекого от Обломовки, чуждого ей по своему происхождению и миросозерцанию.

    Однако это не значит, что в представлении Гончарова обломовщина является обязательной и неизлечимой болезнью русской национальной психики. Романисту были известны и другие типы русской жизни. Весь его роман проникнут пафосом отрицания обломовщины, призывом к иной жизни. Названную выше идею приписывали автору «Обломова» клеветники русского народа, враги демократии, революции и социализма. Гончаров показал обломовщину прежде всего как социальное явление, возникшее на конкретно-исторической почве помещичье-крепостнического уклада жизни, в условиях патриархальной неподвижности. Этот господствующий социальный уклад жизни старой России оказал огромное воздействие на все стороны русской общественной действительности в прошлые времена. Естественно поэтому, что обломовские черты встречались и в крепостных крестьянах, развращенных рабством, и в чиновниках, выходцах из тех же Обломовок, и в интеллигентах. На это обстоятельство указывали современники Гончарова, и в этом они видели глубину проникновения романиста в типические черты жизни.

     Цейтлина, более чем тип, а скорее аллегорический портрет целого уклада жизни, использовал В. И. Левин, когда в докладе «О международном и внутреннем: положении Советской республики» (1922) говорил: «.. Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист. Достаточно посмотреть на нас, как мы заседаем, как мы работаем в комиссиях, чтобы сказать, что старый Обломов остался, и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел».*87

    В словах Ленина нашли отражение существеннейшие особенности художественной типизации и индивидуализации в гениальных творениях литературы. Рассматриваемые с точки зрения конкретно-исторической, социальной, Манилов, Обломов или Порфирий Головлев принадлежат к кругу русских помещичьих типов дореформенной и пореформенной России. Но оценивая их с точки зрения психологической и нравственной, следует признать, что они неизмеримо шире породившей их почвы. Эти образы стали нарицательными, сделались мировыми типами, имеющими значение в истории разных поколений, в судьбах различных народов и общественных классов.

    В образе Обломова Гончаров дал, по словам Горького, «правдивейшее изображение дворянства».*88 «Мертвых душах». Более того, романист старательно отмечает все то положительное, что сохранилось в нравственном облике Ильи Ильича; автор иногда даже впадает в идеализацию некоторых черт его характера, поэтому в романе ощущается определенная двойственность в оценках Обломова. Все это имело серьезные основания, было связано с позицией автора, с его этическим и эстетическим идеалом, что обнаружится в 60-е годы, в условиях обострения классовой и идейной борьбы. Но пафос отрицания обломовщины побеждает. Этот пафос пробивает себе путь, несмотря на сердечное снисхождение и симпатию автора к своему герою. Черты общественно-нравственной деградации, распада сливаются в облике Ильи Ильича с чертами физической ущербности. Ему еще присуще чувство дворянского самосознания, и он иногда воинственно объявляет о своих достоинствах дворянина. Но как ничтожно содержание этого самосознания и как жалки эти достоинства! То и другое оправдывает «поэзию лени», паразитический образ существования, общественный консерватизм, равнодушие к жизни, чревоугодие, байбачество, непрактичность, пустую мечтательность. Все это было типично для дворянского сословия кануна 1861 года и свидетельствовало о его деградации.

    «Да, я барин и делать ничего не умею!» — так с гордостью говорил Обломов (IV, 371). «Я ни разу не натянул себе чулок на ноги, как живу, слава богу!», «хлеба себе не зарабатывал» (IV, 96). Обломов против грамотности мужика; она, по его мнению, может принести ущерб помещичьим интересам. «Грамотность, — говорит он, — вредна мужику: выучи его, так он, пожалуй, и пахать не станет» (IV, 173). И с этим косным, эгоистически узким кодексом паразитической жизни изумительно гармонирует физический облик Ильи Ильича. В физическом состоянии Обломова отразился весь образ его нездоровой жизни, весь его характер, сформировавшийся в недрах помещичьей Обломовки. Обломов «обрюзг не по летам»; его «одышка одолевает»; для него «лежание было нормальным состоянием»; у него «сонный взгляд», «дряблые щеки» (IV, 224); «тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины» (IV, 8). На Обломова часто «нападал нервический страх: он пугался окружающей его тишины», «боязливо косился на темный угол» (IV, 63), «не кончив фразы», впадал «в раздумье» (IV, 81). Даже в момент разговора он «вдруг смолк, внезапно пораженный сном» (IV, 156). А как тягостно утреннее пробуждение Обломова! Он «повернул немного голову и с трудом открыл на Захара один глаз, из которого так и выглядывал паралич» (IV, 155).

    Не случайно Гончаров так настойчиво и очень точно на протяжении всего романа указывает на физические недуги Обломова.*89 Романист считает, что они признак определенного уклада жизни,*90 а поэтому имеют социальный характер, свидетельствуют об общем процессе упадка дворянского сословия. Вопрос о неминуемой физической гибели Ильи Ильича поставлен в романе задолго до его смерти. Даже изображая перипетии любви Обломова и Ильинской, Гончаров постоянно оттеняет недуги своего героя: у него «руки и ноги похолодели» (IV, 295); он «упал духом», «внутри его уже разыгрывалась легкая лихорадка» (IV, 291); у Ильи Ильича «напугано воображение... ужасами... весь организм... потрясен; он немеет, требует хоть временного успокоения» (IV, 360); Обломов говорит: «я буду нездоров, у меня колени дрожат, я насилу стою» (IV, 218) и т. п. Большой художник-реалист физическое бытие своего героя изображает в слиянии с его общественно-нравственным бытием, в физическом он открывает общественный смысл.

    «Мертвых душах». Художественная оригинальность творческого метода Гончарова заключалась в том, что он, как говорит Добролюбов, «не поражается одной стороной предмета, одним моментом бытия, а вертит предмет со всех сторон, выжидает совершения всех моментов явления», что позволяет ему «охватить полный образ предмета, отчеканить, изваять его». В этом Добролюбов видел «сильнейшую сторону таланта Гончарова». Ею «он особенно отличается среди современных русских писателей».*91

    Эта определяющая черта таланта Гончарова обнаружилась уже в «Обыкновенной истории», в изображении Александра Адуева. Но полное и блестящее ее выражение достигнуто в «Обломове». Здесь самый предмет изображения — неподвижный и будто совсем уснувший и ко всему безразличный Обломов — требовал от художника совершенного искусства пластического воплощения и искусства «выпытывания» у героя проблесков пробуждения и интересов. Этому и служил метод многостороннего изображения характера Обломова, воспроизведения его полного образа, всех его возможностей. Эта особенность таланта Гончарова плодотворно «обслуживала» его общественную позицию, позволяла всесторонне оценить характер Обломова. Она «питалась» именно точкой зрения романиста, стремившегося обнаружить в натуре Обломова не только архаическое, но и хорошие, благородные, истинно человеческие черты.

    Н. В. Гоголь создал типы, близкие Обломову. Но Гоголь показал уходящую Русь преимущественно с отрицательной стороны. Он действовал как сатирик, и его персонажи представлялись современникам или зверинцем уродов, или мертвыми душами. Ничего подобного нет у Гончарова. В этом легко убедиться, если сопоставить глубоко родственные фигуры из «Обломова» и «Мертвых душ» — Обломова и Манилова. И Гоголь, и Гончаров уловили в облике своих героев нечто общее, что можно было бы определить как «отсутствие всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности» (IV, 7). Но художественное мастерство, проявленное при раскрытии этого общего, отношение авторов к нему, оценки его совершенно различны у обоих писателей. У Гоголя — прямая, резкая, беспощадная и последовательная сатира, разгадывание и определение в облике Манилова отрицательного, концентрация внимания художника исключительно на этом отрицательном, подчинение последнему всех других черт характера героя. За кажущейся добротой и приятностью Манилова Гоголь видит совсем другое, и эту истинную натуру его писатель подает сатирически. В «приятности» Манилова «чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво... В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: какой приятный и добрый человек! В следующую за тем минуту ничего не скажешьчёрт знает что такое! и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную» (курсив мой, —  П.).*92

    В данном случае мы имеем сатирическую характеристику, обобщенно выраженную в крылатой фразе Гоголя: «люди так себе, ни то, ни сё, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан».*93 В подобных оценках юмор становится сатирой. Гончаров тоже видит комические черты в Обломове, он не отказывается от юмора в его изображении. Писатель декларирует необходимость высокого смеха в подлинном реалистическом искусстве. В первой части романа Гончаров изобразил литератора Пенкина, представителя модного тогда либерально-обличительного направления, поклонника «голой физиологии общества» (IV, 30), автора статей «о торговле, об эмансипации женщин, о прекрасных апрельских днях... и о вновь изобретенном составе против пожаров» (IV, 28). Эстетический спор между Обломовым и Пенкиным Гончаров представил в форме комического параллелизма: оба они, и каждый по-своему, слишком увлеклись, заговорились и «далеко хватили» в защите своих противоположных взглядов на искусство (IV, 31). Сам автор в этой дискуссии смеется над тем и другим, будто бы оставаясь в стороне. Однако если взять этот эпизод в его связях со всей концепцией романа, то становится ясным, с кем автор. Рассуждения Обломова об искусстве не лишены комизма, когда он вдохновенно говорит с пылающими глазами о невозможности «извергнуть» человека «из круга человечества, из лона природы, из милосердия божия» (IV, 30). Но в обломовских рассуждениях об искусстве заключено и то, что является убеждением самого автора. Илья Ильич против голой «физиологии общества», пошлого обличения городничих, мещан и чиновников. Главное для него — человек, вера в его благородную природу, любовь к нему, даже и в том случае, когда этот человек низко пал. Для этого необходимо, чтобы искусство было проникнуто возбуждающей гуманностью, чтобы в нем торжествовали не «видимый, грубый смех, злость», а были бы слышны «невидимые слезы» (IV, 30). Гончаров-романист и развивает такое понимание искусства. Здесь он солидаризуется с Добролюбовым, который в статье «Что такое обломовщина?» противопоставил роман «Обломов» обличительной литературе. Автор же этого романа устами Обломова отвергает обличительство Пенкина.

    Гончаров показал себя в «Обломове» великим мастером комизма. Но романист не пошел, как Достоевский в 50-е годы, по пути создания комического романа («Село Степанчиково и его обитатели»), хотя не вернулся и к сатирическому юмору Гоголя. Образ Обломова, сохраняя свои комические черты, получает у Гончарова иное (чем образ Манилова у Гоголя), не сатирическое освещение и не исчерпывается одним комизмом. Обломов в изображении Гончарова не мнимо (как Манилов), а действительно приятный и действительно добрый, мягкий, откровенный и сердечный человек. И он вызывает в окружающих людях совсем иные (чем Манилов) чувства. «...поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: „Добряк должен быть, простота!“ Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой» (IV, 7, курсив мой, — Н. П.). И такая оценка Обломова — не иллюзия, которая может возникнуть, например, в первый момент знакомства с Маниловым. Андрей Штольц и Ольга Ильинская видят в Илье Ильиче не только отрицательные результаты влияния Обломовки, но и многие такие стороны, которые заставили их навсегда полюбить его. На протяжении всего романа Андрей Штольц произносит сильные слова, высоко оценивая Обломова. В основании натуры своего друга он видит «чистое, светлое и доброе начало, исполненное глубокой симпатии ко всему, что хорошо» (IV, 171). Штольц признает, что Илья «стоил» Ольги (IV, 446). В конце романа Андрей создает вдохновенную поэму о «хрустальной, прозрачной душе» и о «честном, верном сердце» своего товарища (IV, 480—481), впадая в ту иллюзию, которая была отвергнута Добролюбовым. Создается даже впечатление, что Штольц и не способен беспощадно судить Обломова, он его и не судит. В финале романа, в итоговых оценках (всей обломовской жизни вновь звучат панегирические слова Штольца о чистой и ясной, как стекло, душе Обломова, о его благородстве и нежности, «пропавших» под бременем обломовщины (IV, 507). И здесь голос Андрея Штольца сливается с голосом самого романиста.

    пониманием того общего социального зла, которое его погубило.

    Романиста прежде всего интересует индивидуальная история Ильи Ильича Обломова, его личный жизненный путь, объяснение его характера обстоятельствами жизни: воспитанием, семейной обстановкой, общественной средой и даже климатическими условиями, а также прирожденными задатками его натуры. Сердцевиной романа является драматическое осознание Ильей Ильичом своей гибельной обломовской природы, его безуспешные, кончившиеся ничем попытки возродиться для иной жизни. В объяснении этих итогов истории героя видна мысль романиста о том, что источником нравственной, а затем и физической гибели Ильи Ильича является обломовщина — та помещичья среда, те нравы и привычки праздной жизни, которые сформировали его характер и определили его жизненный путь. По этому поводу Н. А. Добролюбов писал: «Обломов не есть существо, от природы совершенно лишенное способности произвольного движения. Его лень и апатия есть создание воспитания и окружающих обстоятельств. Главное здесь не Обломов, а обломовщина».*94 «Что такое обломовщина?». Возможно, что и романист первоначально смотрел на свой роман с точки зрения этого общего его смысла — произведение было сперва названо им «Обломовщина». Но затем он отказался от этого названия, решив, что главное в художественном произведении — личная драма Обломова, которая почти не занимала Добролюбова-мыслителя.

    В изображении этой драмы автор не мог воспользоваться сатирой, но и не мог ограничиться лишь мягким комизмом, добродушным смехом и грустным юмором. Комизм в «Обломове» сливается с усиливающимся в ходе развития сюжета трагическим элементом, раскрывает драму незаурядного человека, сопровождается лирическими мотивами. Таких переходов нет и не могло быть в обрисовке сатирического образа Манилова, хотя в романе «Обломов» Гончаров обнаруживает большую зависимость от манеры Гоголя, чем в «Обыкновенной истории».

    способами и приемами изображения. Но несомненно, что роман «Обломов» обнаруживает наиболее глубокую творческую связь с поэтикой Гоголя. Гоголевское начало ощущается в воспроизводимых Гончаровым характерах. Как и Гоголь, Гончаров при обрисовке портрета и характера героя дает детальное, исчерпывающее изображение окружающей бытовой обстановки и выявляет ее единство с персонажем. Он с большим мастерством показывает интимную связь людей и окружающих их предметов. Гончаров умеет по-гоголевски уловить и рельефно представить основную черту характера. Об этом свидетельствует не только образ Обломова, но и Алексеева, Тарантьева. Исследователи*95 указывали на единство мечтаний Обломова и Чичикова, на нравственную безликость Алексеева и Манилова. Следует также отметить и «ноздревскую» наглость, свойственную натуре Тарантьева.

    Но Гончаров в художественное изображение доминанты характера вносит и свое, оригинальное. Основная черта в характере Обломова (апатия и лень) освещается по-разному и с разных точек зрения, совмещается с иными возможностями. Поэтому она, эта побеждающая тенденция, как бы переливается, в ней видна игра разных оттенков, их переходы. Все это придает полноту и уравновешенность образу главного героя. У окружающих (и у читателей) он вызывает разнородные чувства: тут и смех, и грусть, и сожаление, и насмешка, и серьезные мысли о жизни и судьбе человека рядом с недоумением перед подобным характером и разочарованием в нем. Автор вскрывает различные возможности, таящиеся в Обломове, то вдруг вспыхивающие, то замирающие и бесследно исчезающие. Воспроизводя полный образ жизни, романист стремится повернуть Обломова не одной только комической стороной. Эта сторона уравновешивается у Гончарова изображением трагической судьбы героя, его внутренних мук. Характер Обломова романист показал в противоречиях, в борьбе противоположных элементов его натуры. Последнее порой ведет к взрыву мучительного самосознания, но в конечном счете все же завершается сном, апатией, ленью, фатализмом.*96

    Введение
    1 2 3 4 5 6 7 8 9
    10 11 12 13 14 15
    Заключение
    Примечания
    Раздел сайта: