ГЛАВА 8
ХАРАКТЕР ОБЛОМОВА И СПОСОБЫ
ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ
романа Гончарова. Романист сосредоточился на изображении того, как дружба со Штольцем и особенно любовь к Ольге стали для Обломова испытанием всех его нравственных сил, проверкой его способности к возрождению. Испытание любовью и дружбой показало, что духовные силы Обломова находились в состоянии глубокого сна, пробуждение их лишь подтвердило это. Драматическая история Обломова раскрыла силу обломовщины, гибельность ее для человека. Индивидуальная, своеобразная судьба Ильи Ильича обнажила типическое, способствовала уяснению общественно-нравственного смысла обломовщины, явилась для писателя основанием к решительному ее осуждению.
Развитие указанной основной ситуации романа воплощено Гончаровым в оригинальную художественную систему, подсказанную самим предметом изображения. Вся первая часть романа посвящена лишь одному (неполному) обычному дню жизни Ильи Ильича. Жизнь эта ограничена пределами одной комнаты, где лежит и спит Обломов. С точки зрения основного конфликта в первой части романа сложилась «ситуация отсутствия ситуации».*97 В ней нет столкновений и развития характеров в конкретном действии. Но эта «отрицательная» ситуация у Гончарова полна движения, многообразных красок, различных аспектов освещения предмета. Душевное состояние героя беспрестанно меняется: в нем комическое сливается с трагическим, беспечность — с внутренними мучениями и борьбой, сон и апатия — с пробуждением, с игрою чувства и воображения. Воспроизведение одного лишь дня жизни Обломова обнаруживает весь его уже вполне сложившийся характер, дает историю целой жизни и в концентрированном виде раскрывает общий ее смысл.
предметов домашнего быта, всякого рода деталей, поз, взгляда, жеста, фигур, обстановки. Он, как и Гоголь, насыщает свои сюжеты образами вещей, воспроизведением мелочных житейских привычек, поступков и помыслов. Но Гончаров, как и Гоголь, остается неизменно одухотворенным поэтом, умеющим в мелочах открывать общий смысл жизни, находить выражение в них характера героя, общественного уклада. Каждая мелочь в художественной системе романиста становится поэтически ощутимой. Она получает свой образ и гармонически входит в ткань романа, служит раскрытию идеи и характеров.
Отношения Обломова и Захара выражаются в повседневных пустяках, в бытовых мелочах и неизменно изображаются художником комически. Но в этом раскрывается и индивидуальная сущность их характеров, и весь обломовский тип их жизни. Обломов и Захар составляют единое целое, они дополняют друг друга, не могут жить отдельно один от другого и великолепно понимают друг друга. «Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел на окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: „Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам“, а Захар чуть ли не подумал: „Врешь! ты только мастер говорить мудреные да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет“» (IV, 15). Почему барин-помещик и крепостной слуга прониклись такими интимным взаимопониманием, так тонко разгадывают друг друга, так похожи один на другого? Они оба принадлежат обломовскому укладу жизни. С этой точки зрения воспроизводится любая деталь в их отношениях. В этом же аспекте они предстают и как целостные типические образы. Но такая прямолинейность в выявлении сущности Ильи Ильича и Захара не делает их схематичными и отвлеченными. Романист глубоко проникает в их индивидуальное, живое своеобразие.
У Захара обломовское выступает с комическим достоинством, с непосредственной прозаичностью, отталкивающей откровенностью и естественной наивностью. У Ильи Ильича же обломовское как бы прикрыто, смягчено интеллигентностью, переживаниями и страстями, планами, мечтами, раздумьями и сомнениями. Все это не только вуалирует обломовскую сущность Ильи Ильича, но и способствует ее раскрытию. Индивидуальное, своеобразное становится в данном случае одним из средств обнаружения типического. Конечно, обломовцам не обязательно быть незаурядными, образованными и чуткими людьми, тонкими ценителями человеческого сердца и искусства. Для питомцев российской патриархальной Обломовки характерно совсем другое. Но Илья Ильич Обломов в изображении Гончарова не только образованный человек. Он глубоко понимает и чувствует музыку, ему присущи сложные душевные переживания, он умный и глубокий человек. Все это — индивидуальные особенности Ильи Ильича, одного из обломовцев. Эти индивидуальные черты не ведут к отступлению от жизненной, исторической правды, к идеализации, не служат автору средством «расцветки» персонажа. Индивидуальные особенности Обломова необходимы романисту для создания той большой художественной правды, в которой раскрываются существенное, обломовское в характере Ильи Ильича, драматическое и трагическое в истории его жизни. Только у такого обломовца может вдруг наступить минута мучительного пробуждения, появиться критическое самосознание, возникнуть борьба с самим собой. И только обломовца могла полюбить Ольга Ильинская и воодушевиться борьбой за изменение его характера. Романиста, однако, не увлекает и не обманывает возвышенное в Обломове, он хорошо знает истинную и неизменную его природу. Опустившийся, неряшливый, ленивый и ничего не умеющий делать Захар, постоянно сопутствующий Обломову, служит зеркалом, верно отражающим сущность действительного Ильи Ильича.
Гончарова следовало бы назвать писателем с наибольшей «плотностью повествования». У него каждая деталь предельно насыщена содержанием. Опорными точками в освещении истории борьбы Обломова с самим собою и истории борьбы за Обломова, в изображении его сомнений и беспокойства художнику служат предметы, которые были бы малозначительными для иного уклада жизни, но характерны для жизненного обихода Ильи Ильича. Порой он терялся в приливе житейских забот, лежал, ворочаясь с боку на бок (постоянно отмечаемый художником признак волнений героя); временами слышались его отрывистые восклицания «Ах, боже мой! Трогает жизнь, везде достает». И как бы желая спрятаться от нее, забыться, Обломов кутался в халат (IV, 18—19) или «завертывался в одеяло совсем с головой» (IV, 98). Но вот вновь пробуждалась мысль, наступала минута самокритики, и Обломов высвобождал голову из-под одеяла (IV, 100). Такую же роль для характеристики внутреннего состояния Обломова и переходов его от самодовольного спокойствия к осознанию своего ничтожества, бессилия перед жизнью играют сравнения себя с «другими» (не господами). Сначала они проводятся с чувством собственного достоинства, а затем из этих же сравнений герой делает унизительные для себя выводы (IV, 91—92, 99—100).
До приезда Штольца вспышки критического самосознания Обломова, изображенные в первой части романа, кончались ничем, его волнения не нарушали крепко установившегося обломовского порядка жизни. И это привычное состояние героя автор воплощает с помощью бытовой детали, освещающей юмором сущность всего облика Ильи Ильича. «Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу» (IV, 8).
Первая часть романа завершается приездом Андрея Штольца. Во второй части романа развертывается «». Выше было сказано, что в первой части романа Обломов изображен вполне сложившимся человеком. Но в его сознании бродят смутные мысли о возможности другого образа жизни. Во второй части романа эта внутренняя борьба вполне обнаруживается и приобретает драматический характер. Определенность ситуации, сложившейся во второй части романа, проистекает также и из того факта, что в отношениях между характерами уже обнаруживаются противоречия, но эти противоречия еще не осознаны самими действующими лицами. Андрей Штольц делает энергичную попытку пробудить в своем друге стремление к новой жизни. Это вносит смятение в самосознание Обломова, нарушает его обычные отношения с вещами. Та же самая деталь с надеванием туфель комически оттеняет пробуждение самосознания Обломова: «Теперь или никогда!» «Быть или не быть!» — по-гамлетовски рассуждает он. Илья Ильич «приподнялся было с кресла, но не попал сразу ногой в туфлю и сел опять» (IV, 193).
Еще большую, почти символическую роль приобретает в концепции всего романа восточный, «без малейшего намека на Европу» халат Обломова. Халат имел в его глазах «тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела» (IV, 8). На образ халата в романе «Обломов» обращают внимание почти все исследователи творчества Гончарова. О нем речь идет и в учебниках по литературе для средней школы. Но авторы просто «выхватывают» в качестве примера эту деталь из целостной художественной системы романа, не рассматривают ее в связях с другими элементами этой системы, не показывают ее изменчивую роль на протяжении всего романа, в ходе развития его сюжета, в перипетиях судьбы его главного героя. В системе гончаровского романа восточный халат вырастает в символическое воплощение обломовщины, а поэтому служит одним из средств раскрытия основной идеи произведения.
В отношении Обломова к халату художественно концентрируются два состояния героя и две эпохи в его жизни: страх перед действительностью, беспокойство за свою судьбу — и безмятежное состояние; сон — и пробуждение. Приезд Штольца, сближение Ильи Ильича с Ольгой изменяют весь жизненный его обиход. Обломов начинает возмущаться неопрятностью и глупостью Захара, паутиной и пылью в своей комнате, перед ним встает вопрос о необходимости «итти вперед». «Это значит (в его представлении, — П.» (IV, 193). И в дальнейшем ходе повествования, на каждом новом поворотном моменте в истории Обломова романист неизменно говорит и о халате, об отношении к нему Ильи Ильича. Халат кажется Обломову противным, он забыт героем в момент, когда расцветает его любовь к Ольге (IV, 195, 198). Но в сознании Ольги халат — символ того прошлого, из которого она решила вырвать Обломова, поборов власть этого прошлого своей любовью. Поэтому она то шутливо (IV, 250), то с тревогой за свою любовь напоминает Обломову о халате, о его магической власти, перед которой может оказаться бессильной и ее любовь (IV, 266).
В третьей части романа наступает «коллизия». Обломов и Ильинская начинают осознавать возникающие и все более обостряющиеся между ними противоречия. Поэма любви омрачается требованиями жизни, долгом, обязанностями, предъявляемыми настойчивой и принципиальной Ольгой. Неопределенное положение в любви Ольги Ильинской и Обломова («поэма остановилась») затянулось из-за нерешительности героя, из-за его неспособности решать практические вопросы. Он уже начинает тяготиться беспокойством, волнениями и тревогами любви (IV, 348). Все более нарастает внутреннее раздвоение Обломова. Его любовь к Ольге продолжается, но он инстинктивно тянется к Агафье Матвеевне, входит в ее обломовский быт, видит в нем для себя что-то родное, успокаивающее. У нее он вспоминает о своей Обломовке, восхищается хозяйскими обломовскими пирогами и т. п. У Ольги же появляются первые признаки разочарования, сомнений и тоски. Она уныло провожает Илью, садится за фортепьяно, погружается в звуки. «Сердце у ней о чем-то плакало, плакали и звуки» (IV, 313). И в эту минуту вновь появляется как бы мимолетно и невзначай халат. Романист сообщает, что на другой день после печального объяснения с Ольгой Обломов надел свой сюртучок, а не халат, с которым хозяин простился давно (IV, 313). Но это неожиданное упоминание о халате воскрешает прошлое Обломова и предсказывает историю его дальнейших отношений с Ольгой, всю его судьбу...
Продолжается добровольное погружение Обломова в быт Агафьи Матвеевны. Образ ее в чувствованиях Ильи Ильича как бы смешивается с образом Ольги. С блестящим комическим искусством романист показывает притягательную для Обломова силу обнаженных рук хозяйки. Возникающая чувственная любовь к ней начинает соперничать с поэтической любовью к Ольге. И в этот момент заката поэзии любви с каким-то зловещим предзнаменованием опять мелькает образ халата. Хозяйка сообщает Обломову, что она достала халат из чулана и собирается его починить и вымыть (IV, 347).
«бог знает, где... бродил, что делал целый день, но домой вернулся поздно ночью. Хозяйка первая услыхала стук в ворота и лай собаки и растолкала от сна Анисью и Захара, сказав, что барин воротился.
Илья Ильич почти не заметил, как Захар раздел его, стащил сапоги и накинул на него — халат!
— Что это? — спросил он только, поглядев на халат.
— Хозяйка сегодня принесла: вымыли и починили халат, — сказал Захар.
Обломов как сел, так и остался в кресле» (IV, 383).
разрешения возникшего между героями противоречия. Илья Ильич выработал философию обломовского Платона и ею освятил свой идеал жизни, обретенный им в доме Агафьи Матвеевны. Последняя явилась воплощением этого идеала, т. е. покоя жизни. И образ истасканного халата еще раз промелькнул, чтобы подчеркнуть обреченность Обломова, показать, как глубоко и бесповоротно опустился он, живя на Выборгской стороне (IV, 436).
Выбор подобных опорных точек (халат, туфли, одеяло, разные чулки и пр.) в повествовании об Обломове в высшей степени поэтичен, поразителен с точки зрения изумительной верности художника изображаемому предмету. В то же время выбор этих опорных точек выявляет авторскую оценку борьбы Обломова с самим собою. Не что-либо более значительное, невозможное в бытии Обломова, а именно туфли и халат, разное отношение к ним героя характеризуют его внутренние борения, борьбу за освобождение от обломовщины, историю его падения в этой борьбе. В этом проявляется высокий поэтический комизм, присущий дарованию Гончарова.
Сущность обломовского характера подсказывала художнику своеобразие проявлений его пробуждения. Оно было достаточно сильным, драматичным в момент любви к Ольге, содержало не только комическое, но и патетическое и даже трагическое начало. Но в целом пробуждение Обломова не было результатом его внутренней потребности, подготавливалось не обстоятельствами его собственной жизни, основывалось не на его убеждениях и решениях, развивалось не под влиянием его воли, а совершалось как бы стихийно, под воздействием сил, идущих извне. Поэтому дружба Штольца и особенно любовь Ольги приобрели такое абсолютное значение в истории Обломова.
его жизни и всей его судьбы. Бесхарактерный и безвольный, Обломов находится в состоянии нравственного рабства, которое, соединяясь с его барством, составляет сущность всей его натуры. Проявления барства у Обломова были великолепно показаны Гончаровым преимущественно в первой части романа, особенно в отношениях Ильи Ильича с Захаром. Нравственное его рабство с таким же художественным совершенством раскрыто в истории любви Обломова к Ольге, во второй и особенно в третьей частях романа. Даже здесь фаталист Обломов остается рабом чужой воли, внешних препятствий, толков посторонних людей, рабом закоренелых обычаев и взглядов на жизнь. Он добровольно подчиняется той обстановке жизни, которую создал в его квартире грязный, невежественный и ленивый Захар. Обломов становится игрушкой негодяев, Тарантьева и «братца» Пшенициной. И это происходит не только потому, что он доверчив к людям и по-барски не знает жизни, но и в силу того, что Обломов привык всегда жить под опекой чужих забот о нем, под чьим-либо руководством, под властью чужой воли и чужих желаний.
Уже в самом начале романа Тарантьев навязывает Обломову квартиру своей кумы Агафьи Матвеевны, а затем самовольно перевозит туда его вещи (как раз при зарождении любви Обломова к Ольге). Тем самым он ставит героя перед необходимостью поселиться на Выборгской стороне, что и послужило завязкой другого романа Обломова. В этот момент Илья Ильич уже познакомился с Ольгой, живущей на даче. «Вдруг» оказалось, что против дачи Ильинской есть свободная. И Обломов поселился здесь, что способствовало быстрому сближению героев. Наступившая осень, отдаленность Выборгской стороны, где вынужден был жить Обломов, вносят в его отношения с Ильинской затруднения и огорчения. Разговор посторонних людей об их сближении, о предстоящей свадьбе также определяет поведение, чувства, помыслы Обломова. Его пугают тайные встречи с Ольгой, так как она еще не объявлена невестой, а он хотел бы все сделать по порядку, как учит вековой обычай, как поступали в таких случаях в Обломовке. Вот почему в такой ужас повергает Илью Ильича приезд Ольги в его дом на Выборгской стороне. Так действительно большое и сильное чувство Обломова к Ольге разбивается о самые пошлые, мелочные обстоятельства и соображения, встающие непреодолимой для героя стеной на пути его счастья. Среди этих обстоятельств — и отсутствие денег, и необходимость подыскать другую квартиру, и навести порядок в управлении имением. Такая ситуация, характерная для судьбы героя-романтика, подчеркивала слабость Обломова. Он готов умереть за Ольгу, но не может решить обыденные практические вопросы во имя ее счастья, не в силах преодолеть ради любви к ней то или другое мелочное препятствие. Обломов, как и толстовский Платон Каратаев, — почти добровольный раб всего того, что посылает ему жизнь, а не творец обстоятельств. Таков Илья Ильич и в любви. Разлившаяся Нева — непреодолимое препятствие для Обломова, оно прекращает его свидания с Ильинской и способствует сближению с хозяйкой.
Пробуждение Обломова, не затрагивая сущности его характера, не исключало возможности властного воздействия на Илью Ильича совершенно иных сил, противоположных тем, которые вызвали его пробуждение, сил, толкавших его вновь в лоно обломовского существования. Гончаров с гениальной проницательностью изобразил во всех мелочах быта и показал неумолимым ходом сюжета, как в самый разгар романтической любви Обломова к Ольге Ильинской идет медленная, но неуклонная подготовка его добровольного пленения в доме прозаичной Агафьи Матвеевны.
Действительного обновления и обогащения характера в процессе пробуждения Обломова не происходило. Не касаясь глубинных черт характера, пробуждение Обломова вело лишь к изменению внешнего образа его жизни, к иному отношению Ильи Ильича к привычным вещам и фактам. И на этом романист сосредоточивает свое исключительное внимание.
Вещами, бытовыми деталями автор «Обломова» характеризует не только внешний облик героя, но и противоречивую борьбу страстей, историю роста и падения, тончайшие его переживания. Освещая чувства, мысли, психологию в их слиянии с материальными вещами, с явлениями внешнего мира, являющимися как бы образом-эквивалентом внутреннего состояния героя, Гончаров выступает неподражаемым, самобытным художником. С этим связаны и особенности психологического анализа Гончарова в изображении Обломова, своеобразие метода воспроизведения внутреннего мира героя. Добролюбов говорил о верности и тонкости психологического анализа у Гончарова. Художественные формы и способы такого анализа у автора «Обломова» оригинальны. В этой области Гончаров глубоко отличается от Тургенева, Достоевского и Толстого, имеющих предметом своего изображения совсем иные характеры. Творец Обломова воспроизводит не душевные процессы в их внутреннем движении и развитии, а образ мыслей, образ чувствований. Романисту важно разгадать самый тип мышления и чувствования своего героя. Он устанавливает созерцательно-пассивный и мечтательный характер внутреннего мира Обломова, видит ограничение этого мира предметами, лицами и событиями, непосредственно окружающими героя. Они-то и возбуждают к жизни психическую, интеллектуальную деятельность Ильи Ильича. В известные минуты своей жизни Обломов обнаруживает энергию мысли и переживаний, способен он иногда и к самоанализу, к полетам отвлеченной мысли, к игре воображения. Однако при всем этом неизменно торжествующее начало в его внутреннем мире — прикованность этого мира к обиходу его повседневной жизни, отсутствие потребности в логическом мышлении. Есть все основания сказать, что Обломов, подобно Александру Адуеву, видит мир как художник, а не как мыслитель. Штольц восхищается его способностью представить в поэтических образах свои мечтания об идеале жизни.
(«этапы» любви Обломова и Ильинской; внутренняя борьба Обломова с самим собою; два противоположных типа любви Обломова — к Ольге и к Агафье Матвеевне) путем их материализации в обыденных вещах, предметах, явлениях окружающей жизни, природы. Психологический анализ концентрируется, получает итог в материальном эквиваленте, во внешнем образе, казалось бы, ничего не имеющем общего с человеком, с его нравственно-психологическим миром. В реалистической системе Гончарова исключительное значение приобретают поэтому развернутые сравнения, второй член которых порой разрастается в самостоятельную поэтическую картину, почерпнутую из внешнего мира, но изображающую человека и мир его души. Вот настала одна из ясных минут в жизни Обломова. «Как страшно стало ему, когда вдруг в душе его возникло живое и ясное представление о человеческой судьбе и назначении, и когда мелькнула параллель между этим назначением и собственной его жизнью, когда в голове просыпались... как птицы, пробужденные внезапным лучом солнца в дремлющей развалине, разные жизненные вопросы» (IV, 100).
Вся повествовательная ткань гончаровского романа состоит из целой системы подобных сравнений. Капризное течение чувства любви, приступы душевного кризиса, мучительные сомнения и расцветающие верования даны автором в формах ощутимого, предметного выражения. Такое перенесение как бы останавливает движение чувства и мысли, придает изображаемому внутреннему миру живописную статичность, пластическую выразительность.
Если Тургенев в своих некоторых произведениях 50-х годов вступает в соревнование с музыкой в области искусства передачи настроения, то Гончаров в «Обломове» соперничает с живописью и скульптурой. «Лето в самом разгаре... И у них (Обломова и Ольги Ильинской, — П.) царствует жаркое лето: набегают иногда облака и проходят... и опять чувство течет плавно, как река, с отражением новых узоров неба» (IV, 275).
«сильно зазвучать» и «грянуть аккордом» (IV, 256), или тихому и ленивому вышиванью по канве (IV, 257), или разыгрыванию одного и того же мотива в разнообразных варьяциях (IV, 253), или осторожному, пытливому вступлению на незнакомую почву (IV, 243).
Своеобразие характера Ильи Ильича Обломова, история его пробуждения не исчерпываются стихией комического. Автор видит и глубоко трагическое в судьбе Обломова. Оно иногда осознается и самим героем. На протяжении всего романа происходят вспышки осознания Обломовым своего действительного положения. В такие минуты он погружается в «забытые воспоминания», перед ним проносятся юношеские «неиспользованные мечты». И тогда в его совести «зашевелятся упреки за прожитую так, а не иначе жизнь» — он спит неспокойно, просыпается, вскакивает с постели, «плачет холодными слезами безнадежности по светлом, навсегда угаснувшем идеале жизни» (IV, 487). Любопытно отметить, что в первой части такая вспышка происходит у Обломова независимо от воздействия Штольца или Ольги, в результате собственных раздумий над своей жизнью. Это говорит о том, что Обломов в то время еще окончательно не уснул, что в нем таилась искра жизни, интерес к своей судьбе, осознание того, что она может быть и иной, готовность к ее перемене. В первой главе романа есть момент, когда его герой возвысился до тайной исповеди перед самим собою (IV, 100—102). Этот момент обставлен комическими деталями (Обломов то прячет голову под одеяло, то освобождает ее, думает, что во всем виноват Захар, ворочается с боку на бок, громко вздыхает, а параллельно — ворчанье Захара: «Эк, его там с квасу-то раздувает!»). Но в целом в данную минуту Обломов предстает как лицо трагическое. Своеобразие этого трагизма отражает сущность обломовской натуры. Поэтому сцена насыщена комическими деталями.
Гончаров показывает, как в наступивший трагический момент самосознания его очнувшийся герой с болью чувствует, что все хорошее, светлое, истинно человеческое, данное ему от природы, в нем «зарыто как в могиле», что какой-то «тайный враг наложил на него тяжелую руку в начале пути и далеко отбросил от прямого человеческого назначения». Обломову кажется, что ему не выбраться «из глуши и дичи на прямую тропинку. Лес кругом его и в душе все чаще и темнее; тропинка зарастает более и более; светлое сознание просыпается все реже и только на мгновение будит спящие силы. Ум и воля давно парализованы и, кажется, безвозвратно» (IV, 101). В данном случае художник изобразил трагическое как осознание Обломовым своей обреченности перед действием каких-то посторонних, враждебных человеку сил. «Видно, уж так судьба», — думал Обломов, засыпая. «Что ж мне тут делать?..» (IV, 102).
Первая часть романа завершается вопросом Обломова: «Отчего я такой?» Ответ на него дан в чудном «Сне Обломова». В нем сам автор в живой картине жизни Обломовки объяснил происхождение обломовского характера. Понимание социально-бытовой обусловленности характера Обломова и позволило художнику уяснить трагическое в его истории. Обломовщина оказалась в судьбе Обломова как личности той роковой, враждебной силой, которая погубила его. Художник уловил и своеобразие трагического в его характере. В этом трагическом много смешного в формах его выражения и осознания его героем.
И в других случаях бесплодно пробуждается живая душа Ильи Ильича. Штольц заставляет Обломова критически оценить его положение, напоминает ему об их юношеских мечтах, о юношеской любви, о Руссо, Шиллере, Гёте и Байроне. Обломов мучительно пытается понять загадку своей жизни, своего преждевременного погасания. Исповедь его перед Штольцем опять полна трагического содержания. Обломов осознает, что окружающая жизнь не давала ему выхода на простор: «...да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать лет во мне был заперт свет, который искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас... не хотелось уж мне просыпаться больше.
» (IV, 190—191).
Даже в минуту счастья любви Обломов вдруг погружался в анализ своей жизни, и счастье было отравлено. «Отрава подействовала сильно и быстро. Он пробежал мысленно всю свою жизнь: в сотый раз раскаяние и позднее сожаление о минувшем подступило к сердцу. Он представил себе, что б он был теперь, если б шел бодро вперед, как бы жил полнее и многостороннее, если б был деятелен, и перешел к вопросу, что он теперь и как могла, как может полюбить его Ольга и за что?»
И Обломов признал: «Этаких не любят!» (IV, 256, 257).
Признавая важность первоначальных условий и источников формирования обломовского характера, выявляя их решающее значение в истории Ильи Ильича, Гончаров дополняет их изображением влияния на Обломова и современной ему пошлой действительности. Достаточно вспомнить размышления Ильи Ильича о жизни своих утренних посетителей, чтобы убедиться в резко отрицательном и скептическом его отношении к интересам и стремлениям современных ему людей. Разные представители петербургского общества являются к Обломову (франт Волков, преуспевающий чиновник Судьбинский, модный литератор Пенкин) и вводят его в круг петербургских новостей и интересов. Каждое такое посещение и разговор с гостем наводят Обломова на общие размышления о жизни. О Волкове Илья Ильич заключает: «„В десять мест в один день — несчастный! — думал Обломов. — И это жизнь! — Он сильно пожал плечами. — Где же тут человек? На что он раздробляется и рассыпается? Конечно, недурно заглянуть и в театр, и влюбиться в какую-нибудь Лидию... она миленькая! В деревне с ней цветы рвать, кататься — хорошо; да в десять мест в один день — несчастный!“ — заключил он, перевертываясь на спину и радуясь, что нет у него таких пустых желаний и мыслей, что он не мыкается, а лежит вот тут, сохраняя свое человеческое достоинство и свой покой» (IV, 23). После посещения Судьбинского у Обломова также появились мысли о пустоте интересов окружающего общества. «Увяз, любезный друг, по уши увяз, — думал Обломов, провожая его глазами. — И слеп, и глух, и нем для всего остального в мире. А выйдет в люди, будет со временем ворочать делами и чинов нахватает... А как мало тут человека-то нужно: ума его, воли, чувства — зачем это? Роскошь! И проживет свой век, и не пошевелится в нем многое, многое...» (IV, 27). Вызывает у Обломова антипатию и Пенкин, который тратит мысли, душу свою на мелочи, меняет убеждения, торгует умом и воображением, насилуя свою натуру (IV, 31).
Особенно сильно нападает Обломов на общество в разговорах со Штольцем. В них он напоминает Александра Адуева и многих других романтиков, «лишних людей», отщепенцев. Здесь Илья Ильич вполне объясняет причины своей разобщенности с обществом, разрыва с действительностью. В жизни окружающих людей он видит вечную игру «дрянных страстишек». «Скука, скука, скука!.. Где же тут человек? Где его целость? Куда он скрылся, как разменялся на всякую мелочь?» Обломов считает, что в жизни общества нет глубоко захватывающих живых, благородных и общих интересов, что члены общества, света — мертвецы, спящие люди, чуждые истине, общественному благу (IV, 179—181).
точки зрения, прозаичную и эгоистическую жизнь. Обломов хорошо видит низменность и пустоту окружающего его общества. И здесь (как и в соответствующих местах «Обыкновенной истории») с его голосом сливается голос самого автора, тоже находящегося в разладе с современной ему действительностью.
Выше говорилось о том, как понимают «механизм» жизни Писемский и Достоевский. В этом понимании есть нечто, что их связывает с Гончаровым. Романисты говорят о распаде нравственного мира человека, о появлении в нем «мерзостных» начал, об утрате им своей цельности, своего человеческого достоинства, о его подчинении «божкам», эгоистическим побуждениям. Боль за человека, за его положение и судьбу в современном обществе составляет пафос романов «Тысяча душ» и «Униженные и оскорбленные». Проник он отчасти и в роман «Обломов». Смысл такого «угла зрения» на действительность становится ясным, если принять во внимание, что «цельность» и «непосредственность», «поэтичность» и «человечность» старого патриархального мира уходили в прошлое, вытеснялись бессердечной, античеловеческой моралью наступавшего меркантильного века. Некоторым современникам казалось, что этот процесс несет с собой гибель человеческого в человеке. Естественно поэтому, что они готовы были, защищая человеческое, апеллировать к прошлому, высказывать свои симпатии к лучшим представителям этого прошлого, противопоставлять их современному веку и его героям. Такая тенденция ясно определилась у Писемского, в какой-то мере сказалась она и у Гончарова, особенно отчетливо в последнем его романе (образ Бережковой). Писемский впал в идеализацию патриархального «естественного» начала. Гончаров, трезвый и проницательный реалист, не скрывая своей симпатии к лучшим чертам Обломова, свободен от такой идеализации. Побеждающим началом в его концепции жизни явилось глубокое сочувствие героям нового времени. В центре его внимания, если говорить об «Обломове», находятся не поиски человеческого в патриархальном мире, а защита человеческого от тлетворного и гибельного воздействия этого мира. Поэтому главное в Обломове — не апатическое охлаждение к жизни в результате осознания ее ничтожества, а пробуждение человеческого и безуспешная борьба героя с обломовщиной во имя этого человеческого.
Да, романист хорошо видит онегинское охлаждение Обломова к жизни, глубокий его разрыв с нею и понимает источник равнодушия и скуки своего героя. Но в обрисовку этой стороны характера Обломова он вносит сильную комическую ноту. Б. Бурсов в статье «О национальном своеобразии и мировом значении русской литературы» справедливо обратил внимание на сознательное отречение Обломова от всякой деятельности, указал на источники его разрыва с действительностью. «Обломов, — говорит критик, — угасает и потому, что он как помещик может ничего не делать, и потому, что как человек он не желает ничем заниматься в ущерб своему человеческому достоинству».*98 Однако, не опираясь на конкретный анализ художественной ткани романа, автор упомянутой статьи не заметил у Гончарова комического снижения и этого разочарования Обломова в современной ему жизни, и его возвышенных рассуждений о человеческом достоинстве и т. п. Романист прекрасно видит, что бескомпромиссность Ильи Ильича не только мнима, но и смешна. Она служит оправданию обломовского образа жизни. Без учета этой важнейшей стороны в обрисовке Обломова нельзя понять существа этого характера, его своеобразия, определить его место среди героев русской и мировой литературы.
Искренние и патетические тирады Обломова о цельном человеке, о возвышенной красоте, об идеале «поэтической жизни», основанной на любви и дружбе «до гробовой доски», звучат комически, приобретают обратный смысл. Трагическое, сильное и серьезное, возвышенное и патетическое в Обломове, в отличие от Онегина, сливаются со слабым и пошлым. Горькие и грустные слова Обломова о самом себе, его откровенные и сильные исповеди перед Штольцем и Ольгой потрясают своей истинностью и глубиной. Поэтически одухотворенная и страстная любовь к Ольге говорит о богатстве натуры Обломова. Подобно Онегину и Печорину, он ощущает в себе бесполезно утраченные силы. Но все это в изображении Гончарова получает сильный комический оттенок.
боль за человека, потерявшего чувство своего достоинства, самое понимание человеческого достоинства, свойственное Илье Ильичу, опять-таки тянет его к родной Обломовке. Его страстные тирады против падения человека служат ему для оправдания своего лежанья на боку, своей лени, своей апатии к жизни. Поэтому они и звучат комически. Штольц проницательно разгадал ту реальную почву, на которой возник обломовский идеал жизни: «Ты мне рисуешь одно и то же, что бывало у дедов и отцов» (IV, 185).
Слияние комического с патетическим — существенная черта в обрисовке Обломова. И это связано с особенностями его натуры, с заложенными в ней возможностями. Рядом с романтической, возвышенной любовью к Ольге для него возможна и чувственная любовь к Агафье Матвеевне. Гончаров блестяще проник в эти два противоположных типа любви, показал их причудливое переплетение в обломовской натуре, постепенное затухание одной и все возрастающую власть другой. Все это позволило романисту разгадать сущность обломовского характера.
Любовь к Ольге была выражением пробуждения Обломова. Поэтому она изображена патетически и окружена атмосферой поэтичности, насыщена духовными интересами. Решающее слово в обнаружении этой любви принадлежало музыке.
«Оба они, снаружи неподвижные, разрывались внутренним огнем, дрожали одинаким трепетом; в глазах стояли слезы, вызванные одинаким настроением. Все это симптомы тех страстей, которые должны, по-видимому, заиграть некогда в ее молодой душе, теперь еще подвластной только временным, летучим намекам и вспышкам спящих сил жизни».
«У него на лице сияла заря пробужденного, со дна души восставшего счастья...» (IV, 208—209).
«Обыкновенной истории» глубоко проник в развитие чувства любви у Александра Адуева. В романе «Обломов» он совершенствует это свое искусство, показывает, что любовь, как жизнь человеческая и жизнь природы, имеет свои законы развития, свои возрасты. Разные моменты течения любви Обломова и Ольги Ильинской романист уподобляет смене времен года в природе. В начале романа Ольги и Ильи Ильича музыка и пение, пробуждающаяся природа и ветка сирени говорили о заре нового, о весеннем цветении, были языком их любви. Но проходит весна, отцвела сирень, нет покоя и в любви. Поблеклая сирень, наступившее жаркое лето, а затем осень и зима в изображении Гончарова сливаются с отошедшими старыми и нарождающимися новыми мгновениями развивающейся любви Ольги и Обломова. Исчезла тайная, поэтическая прелесть их первоначальных отношений, возникли вопросы, обязанности, долг, сомнения, затруднения, осознание невозможности счастья, а затем наступил и разрыв. Ему аккомпанирует зима: «Снег, снег, снег! — твердил он бессмысленно, глядя на снег, густым слоем покрывший забор, плетень и гряды на огороде. — Все засыпал! — шепнул потом отчаянно, лег в постель и заснул свинцовым, безотрадным сном» (IV, 384).
В романе «Обломов», как сказано выше, значительна романтически-патетическая струя. Гончаров своеобразно переплавляет и синтезирует эмоционально-стилевые романтические приемы изображения и реализм в единую поэтическую систему. Такое слияние в одних случаях имеет комический и юмористический смысл, в других — выражает присущую Гончарову манеру восторженно-романтического повествования об истинно высоком и прекрасном. Последнее вполне торжествует в изображении любви Ольги и Обломова. «Он (Обломов, — П.) вдруг присмирел: перед ним не кроткая Ольга, а оскорбленная богиня гордости и гнева, с сжатыми губами, с молнией в глазах» (IV, 271). Глаза-пучина; мысли-вихри; игра сердечных молний; лучи зрелой страсти; пение, в котором слышатся грозы и порывы счастья; обязанности путеводной звезды в любви; наполнение всего окружающего чувством любви и слияние с этим окружающим — во всем этом есть сильный романтический элемент, присущий романам Гончарова. Этот элемент не является чужеродным реализму. Он истинен, естествен и гармонически вплетается в ткань реалистического повествования.
Романтизм служит раскрытию поэзии любви. В ней с наибольшей полнотой проявляются разные характеры. В Ольге - спокойная и сдержанная сила, скрытая страстность, пытливость и сосредоточенность мысли, пробуждение широких интересов. Все это придает одухотворенность ее натуре и требует романтических красок. Оборотной стороной обломовской апатии является его склонность к мгновенным вспышкам страсти, к восторженности, к упоению и самозабвению в любви. В изображении таких порывов Гончаров также воспользовался романтической фразеологией. Но она в концепции всего повествования приобретает иной смысл, оттеняя комизм поведения Обломова, созерцательную пассивность его чувств, обнаруживает в его характере такие черты, которые были противоположны натуре Ольги и которые властно тянули его в Обломовку. Обломовское постоянно сопутствует восторженной любви Ильи Ильича, проявляется в тот момент, когда, казалось бы, он совершенно свободен от обломовщины. Его вдохновенная, полная для него беспокойства любовь к Ольге мирно уживается с патриархальным, обломовским идеалом женщины, любви и семейного счастья. Обломов в Ольге открывает «идеал воплощенного покоя» (IV, 213), в любви он ищет «вечное и ровное течение чувства», этой истинной «нормы любви» (IV, 210). И эти грезы Обломова комически оттеняют его восторги, беспокойства, вспышки страсти, говорят о том, что не в них его сущность, что подсознательно он живет все-таки обломовскими идеалами. В разгар любви он забыл о своем халате, но во сне видел Обломовку. Если для Ольги любовь и жизнь сливались, она по книге любви училась мудрости жизни и прозревала, с ростом своего чувства делалась взрослее и пытливее, то Обломова любовь устрашала или убаюкивала. Он засыпал в своей сладостной дремоте, любовь вселяла в него веру в постоянную безоблачность жизни, и он невольно уносился в Обломовку. Он хотел бы совершенно отделить любовь от потребностей и обязанностей жизни, от деятельности и борьбы. От соприкосновения любви с жизнью, думал Обломов, чувство теряет свои первоначальные краски, свою поэзию.
необходимым «ограничить, задушить и утопить в женитьбе» страсть, дать ей «законный исход» (IV, 210, 211). Но как согласовать обломовскую «норму любви» у Ильи Ильича с его призывом к Ольге отдаться страсти, пожертвовать всем ради свободной любви, не знающей никаких преград и обязанностей? (IV, 294—295). Не противоречит ли этот неожиданный призыв существу обломовской натуры, не нарушает ли он логику развития обломовского характера? Нет! Изумительно тонкое и всеохватывающее мастерство проникновения в предмет изображения у Гончарова в том и состоит, что он воспроизводит все многообразие характера Обломова и раскрывает в нем нечто единое, что составляет неизменную его основу.
Романист видит в Илье Ильиче не только обломовское начало, но и что-то такое, что как будто противоречит этому началу. Типично обломовская любовь у Ильи Ильича все время сопровождается вспышками страсти, влюбленности, будто бы чуждых всему тому, что составляет сущность обломовской философии жизни. Да и сам романист настороженно и пытливо всматривается в любовь Ильинской и Обломова, стремясь угадать ее течение и характер. В этой любви он не ждет естественного продолжения того, что было присуще Обломову до встречи с Ольгой. Говоря о том, как Штольц их познакомил, Гончаров замечает, что это знакомство явилось для Обломова не лампой, ровно освещающей его жизнь, а фейерверком (IV, 231). Никто из героев не мог предвидеть объективного результата такой встречи. Романисту предстояло во всей полноте воспроизвести этот результат.
Обломовская любовь у Ильи Ильича вовсе не протекает по заранее известному кругу, привычному для Обломовки. Она явилась для него великим испытанием, разбудила весь его духовный мир, обнажила все его возможности, поставила перед необходимостью выбирать между жизнью и смертью. Естественно поэтому, что любовь у Обломова развивается не безотчетно и бездумно, а с нравственными муками, сложно, беспокойно и капризно, она омрачена постоянным глубоким самоанализом, который приводит героя к сомнениям и даже отчаянию. У него появляется потребность в излиянии своего сердца в исповеди. В письме Ильи Ильича к Ольге все это вылилось в единый вопль, в беспощадный приговор над самим собой. Но все многообразные проявления натуры Ильи Ильича (призыв к любви-страсти, самоанализ и сомнения, исповедь и смертный приговор себе) неизменно обнаруживают свою обломовскую природу.
В любви Ильи Ильича есть нечто от романтического мироощущения. Сближение обломовского с романтическим очень проницательно, и оно очень характерно для романиста. Развенчание романтика как типического порождения российской помещичьей Обломовки проходит у Гончарова через всю его «трилогию». Александр Адуев был поклонником «колоссальной страсти». Борис Райский в своих отношениях с женщиной исповедовал культ страсти без обязательств. Илья Обломов в своей любви к Ольге уподобился «сумасшедшему, зараженному страстью» (IV, 253). Правда, нельзя просто отождествлять Илью Ильича с Адуевым или Райским. Романист улавливает своеобразие каждого из этих образов. В романтическом у Ильи Ильича он открывает обломовское. Призывы Ильи Ильича к любви-страсти, к свободной любви естественно следуют из обломовского представления о жизни как празднике. Испуг перед реальной жизнью, перед обязанностями и долгом, накладываемых на человека любовью и браком, питает обломовскую романтическую мечту о «свободной страсти».
Гончаров видит не только общественную основу романтизма любви у Обломова. Он разгадал и психологический смысл его страстных призывов и излияний. Они — другая сторона его пассивно-созерцательной и поэтической натуры. Сказывается здесь и сильно развитый у Обломова, как у романтика, эгоизм влюбленного. Илья Ильич, подобно всем романтикам, любуется чувством, которое он вызвал у любимой женщины. И это любование не бескорыстно. Даже его искреннее, беспощадно правдивое к себе письмо-исповедь не было свободно от эгоизма. Он хотел бы упиться созерцанием чувства, вызванного им, добиться у женщины не только признания, но и любых жертв во имя этого чувства. Вот это эгоистическое желание заставить Ольгу пожертвовать всем ради любви и сказалось в призывах Обломова отдаться свободной страсти. За этими призывами стоял эгоистический вопрос: способна ли Ольга вступить на этот «ужасный путь»? Ольга проницательно разгадала эгоизм Обломова и противопоставила любовь-долг его самолюбивой страсти. Проникая в глубины отношений Обломова и Ильинской, Гончаров установил, что его герои различны не только по своим идеалам и образу жизни, но и в любви, в темпераменте (он влюблен, а она любит).
напряжения и подъема всех его нравственных сил, расцвета всех его лучших возможностей. Это разгадала Ольга и произнесла над ним свой суровый приговор. Она поняла, что Обломов умер, что бесполезно тратить силы на его пробуждение, что она любила в нем будущего, возрожденного Обломова, а настоящий Обломов не способен создать то счастье, о котором она мечтала (IV, 379, 380, 382). Последнее объяснение с Ольгой придает всей этой сцене трагический тон. Он возникает вследствие осознания героями (и автором) не личной вины Обломова (ее нет: он умен, добр, благороден, нежен), а роковой обусловленности его поступков действием посторонней силы. Любовь Ольги и Ильи Ильича завершается разрывом в конце третьей части романа, и этот разрыв сопровождается указанием на обломовщину как силу, погубившую Обломова (IV, 382—383).
Б. Мейлах в статье «Об эстетическом идеале и эстетической оценке в художественной литературе» необоснованно утверждал, что образ Обломова «дан в романе в двух планах, которые, никогда не сливаясь, создают резкую контрастность».*99 В свое время нечто подобное сформулировал А. Дружинин в рецензии на роман Гончарова. Именно он говорил о том, что между Обломовым, который мучит своего Захара, и Обломовым, влюбленным в Ольгу, лежит целая пропасть и ее никто не в силах уничтожить. Рассуждения о двух планах и резкой контрастности в изображении Обломова, о непроходимой пропасти, разделяющей двух Обломовых, противоречат существу замысла романа, пониманию Гончаровым природы своего героя. Противоречат они и конкретному воспроизведению образа Обломова во всех обстоятельствах его жизни.
Конечно, герой Гончарова дан в противоречиях. Да, временами Илья Ильич пробуждался и воскресал, мечтая об обновлении всей своей жизни. Бесспорно, что Обломов в своих отношениях с Ильинской совсем не похож на Обломова в его отношениях с Захаром или с Агафьей Матвеевной. И приемы художественного мастерства романиста меняются, когда он «вертит» предмет своего изображения. Но дает ли все это основания к тому, чтобы говорить о двух Обломовых или о двух контрастирующих и никогда не сливающихся планах, в которых раскрыт его образ? Нет! Если согласиться с такой трактовкой образа Обломова, то следует принять и вытекающие из нее выводы о сущности позиции романиста в оценке обломовщины. Теория двух контрастирующих планов и двух Обломовых неизбежно заставляет заключить, что романист признавал возможность действительного обновления своего героя. Из этого же следует вывод и об оправдании писателем Обломовки. Но подобной концепции обломовщины и Обломова в романе нет.
Гончаров не был бы великим художником, знатоком природы обломовского характера, если бы он не заметил, что Илья Ильич и в моменты пробуждения у него человеческого остается верен существу своей натуры. Более того, эти моменты лишь подтверждают обломовскую природу Ильи Ильича, а вовсе не превращают его в другого Обломова. Поэтому моменты его пробуждения сопровождаются комическими эпизодами, включают такие элементы, которые связывают героя с родной Обломовкой, обнаруживают в нем обломовскую природу. «Два плана», «два Обломова» то и дело сливаются и образуют живое и неразрывное целое. Обломов очень изменчив и многообразен, он дан не в двух, а во многих планах, но во всех случаях он един. Поэтому и его переходы из одного плана в другой вполне естественны, логичны и неизбежны, они не «разрывают» героя на контрастирующие начала. Таков и переход Обломова от романтической к прозаической любви.
патетики. Напротив, комизм здесь всецело торжествует. Сближение Обломова с мещанской вдовой погружено художником в быт, в мир физический, предметный. Поэма любви сменилась в четвертой части романа физиологическим очерком нравов и быта петербургской окраины. В пробуждении любви к Ольге решающее слово принадлежало музыке. Языком их любви были цветы, природа, книги. В сближении Обломова с Агафьей Матвеевной главную роль играли полные, круглые локти хозяйки. Впрочем, в мечтаниях о счастливой жизни Обломову всегда мерещились голые, круглые и мягкие локти (IV, 80, 186). Они и покорили Обломова. «„Чиновница, а локти хоть графине какой-нибудь; еще с ямочками!“ — подумал Обломов» (IV, 314). «Как у вас хороши руки, — вдруг сказал Обломов, — можно хоть сейчас нарисовать» (IV, 325). Гончаров очень часто обращает внимание на восприятие Обломовым именно физического облика хозяйки (высокая, крепкая, как подушки дивана, никогда не волнующаяся грудь, спина, голая шея). Признаком возрастающей симпатии Обломова и Пшеницыной были заботы Агафьи Матвеевны о домашнем уюте Ильи Ильича. Главное в этом уюте — вкусный кофе, обломовские пироги и т. п. Романтической, духовной, облагораживающей любви Обломова к Ольге противопоставлены его чувства к Агафье Матвеевне. «Он сближался с Агафьей Матвеевной как будто подвигался к огню, от которого становятся все теплее и теплее, но которого любить нельзя» (IV, 394). Илья Ильич смотрел на Агафью Матвеевну «с таким же удовольствием, с каким утром смотрел на горячую ватрушку» (IV, 347). Его поцелуй она получает, «стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут» (IV, 396).
Характер Обломова, как и характер Александра Адуева, весь обнаружился в любви. Можно было бы сказать, что девизом Гончарова-романиста является: «каков характер, такова и любовь».
В доме хозяйки и в ней самой Обломов обрел действительное воплощение безмятежного покоя жизни. «Его как будто невидимая рука посадила, как драгоценное растение, в тень от жара, под кров от дождя, и ухаживает за ним, лелеет» (IV, 395). «Он смотрел на настоящий свой быт, как продолжение того же обломовского существования... И здесь, как в Обломовке, ему удавалось дешево отделываться от жизни, выторговать у ней и застраховать себе невозмутимый покой» (IV, 487). В представлении Обломова «настоящее и прошлое слились и перемешались» (IV, 493).
Изображение Пшеницыной не исчерпывается, однако, лишь комическими элементами и физиологическим очерком. Образ ее дан не только в плане бытовом, «натуралистическом». За прозаизмом ее облика скрыто большое, бескорыстное чувство к любимому человеку, видна та душевная красота, которая присуща людям труда. Любовь к Обломову пробудила Агафью Матвеевну, осмыслила ее жизнь, на глазах читателей она выросла вместе с этой любовью. И поэтому в изображение Агафьи Матвеевны в конце романа романист вносит нечто новое, что подчеркивает пробуждение в ней самосознания, человеческого начала. Это нечто можно было бы назвать патетическим элементом, так присущим всей художественной системе Гончарова. Агафья Матвеевна после смерти Обломова «поняла, что проиграла и просияла ее жизнь, что бог вложил в ее жизнь душу и вынул опять; что засветилось в ней солнце и померкло навсегда... Навсегда, правда, но зато навсегда осмыслилась и жизнь ее: теперь уж она знала, зачем она жила и что жила не напрасно.
Она так полно и много любила: любила Обломова — как любовника, как мужа и как барина; только рассказать никогда она этого, как прежде, не могла никому. Да никто и не понял бы ее вокруг. Где бы она нашла язык?.. только Илья Ильич понял бы ее, но она ему никогда не высказывала, потому что не понимала тогда сама и не умела.
семи лет, и нечего было ей желать больше, некуда идти» (IV, 502—503).
Такая высокая нота, появившаяся в изображении Агафьи Матвеевны в конце романа, не нарушала художественного единства этого персонажа, она не звучала диссонансом, а придавала полноту, законченность образу.
И на этот раз, когда Обломов, казалось, окончательно погрузился в сон души и праздность, Гончаров считает необходимым, подводя итоги его жизни, указать на трагическую сторону в истории своего героя и заставить его еще раз с бессильной болью и горечью ощутить это. Трижды посещает Штольц Обломова в четвертой части романа. Между ними происходят разговоры, полные глубокого смысла, раскрывающие обреченность человека, лишенного крыльев и бессильного переделать свою природу. Источник всего этого Штольц видит в Обломовке. «Началось, — говорит он, — с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить».
«— Все это, может быть, правда, Андрей, да делать, нечего, не воротишь! — с решительным вздохом сказал Илья» (IV, 403).
«горькой и убитой жизни», о той «жгучей боли», которую порождают воспоминания о прошлом, эти «засохшие раны» (IV, 447). Полную покорность судьбе обнаруживает Илья Ильич в последнее свидание с Андреем Штольцем. На призывы друга вырваться на свет и простор Обломов отвечает:
«— Не напоминай, не тревожь прошлого: не воротишь! — говорил Обломов с мыслью на лице, с полным сознанием рассудка и воли. — Что ты хочешь делать со мной? С тем миром, куда ты влечешь меня, я распался навсегда; ты не спаяешь, не составишь две разорванные половины. Я прирос к этой яме больным местом: попробуй оторвать — будет смерть.
— Да ты оглянись, где и с кем ты?
— Знаю, чувствую... Ах, Андрей, все я чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел... Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь... (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно... Иди и не останавливайся надо мной...» (IV, 496).
Трагическое в судьбе Обломова служит автору средством усиления критики обломовщины, является формой ее отрицания. За трагическую гибель Обломова отвечает обломовщина. Это слово дважды мрачно звучит безнадежным приговором в устах Штольца: когда он вернулся с последнего свидания с Обломовым (IV, 498) и в эпилоге, когда он рассказал литератору историю жизни своего друга (IV, 507). Роман открывался полной комизма картиной жизни Обломова на Гороховой улице. Завершился же он потрясающей читателей встречей Штольца с нищим, бездомным и одиноким Захаром. Этот эпизод усиливает трагический колорит истории Обломова.