ГЛАВА 9
СЮЖЕТНО-КОМПОЗИЦИОННОЕ ПОСТРОЕНИЕ
РОМАНА «ОБЛОМОВ». РОЛЬ ОБРАЗА
Характер Обломова — подлинно поэтический характер. Органическая целостность и законченность, верность во всех многообразных обстоятельствах и положениях, единство пафоса, разнообразие внутреннего содержания и множество его внешних, предметных проявлений — все это придает высокую поэтичность воспроизведению характера Обломова.
И. А. Гончаров с исчерпывающей полнотой раскрыл и объяснил читателю сущность патриархально-крепостнической Руси. Писатель прочитал то с юмором и иронией (особенно в тех случаях, когда речь у него идет об Обломовке, об ее влиянии, искажающем человека), то с грустью и сердечной болью (где речь идет о гибели хорошего в Обломове) отходную старой жизни и попытался с радостной надеждой противопоставить ей новую жизнь. С этим связан контрастирующий параллелизм в художественной структуре романа. Его построение задумано по принципу изображения двух противоположных жизненных судеб: Обломова и Штольца. Но контрастирующее соотношение этих двух судеб не следует рассматривать в застывшем виде, оно изменчиво, в нем произошли в ходе объективного развития сюжета существенные перемещения.
Да, «Обломов» как бы заключает в себе два романа о двух жизненных судьбах противоположных героев. Но все же их контраст оказался не на первом плане «Обломова». Уже в «Обыкновенной истории» наметилась подобная тенденция. Во второй половине этого романа возросла роль образа Лизаветы Александровны, а изображение столкновений антиподов переместилось на второй план. С еще большей решительностью и глубиной такой сдвиг произведен в структуре романа «Обломов». В центре его поставлен не контраст между Обломовым и Штольцем. Сердцевиной романа оказалась проверка Обломова любовью Ольги. Но, собственно говоря, и полноценность Штольца проверяется Ильинской. Сложная история отношений Ольги с Обломовым и Штольцем легла в основу единого сюжета романа. Естественно поэтому, что два романа соединены образом Ольги Ильинской. На эту композиционную роль героини, названной романистом «душой романа» (VIII, 285), неоднократно обращали внимание исследователи творчества Гончарова. Необходимо понять и смысл такой ответственной роли. Она отражает что-то существенное в идейно-художественной концепции всего романа. С нашей точки зрения, она свидетельствует о все более возрастающем значении образа Ольги Ильинской в авторском приговоре Обломову и Штольцу.
Написаны два названных романа по-разному. Где действует Обломов, видна полнота художественного воспроизведения, преобладают комизм, юмор в соединении с романтико-патетическим и лирическим элементами; здесь показана поэзия вещей, поэзия любви и природы, трагикомическая зависимость характера от обстоятельств, фатализм мироощущения героя. И композиция обломовского романа своеобразна. Жизнь Обломова как бы движется по замкнутому кругу (сон — пробуждение — сон), что подчеркивает его обреченность. Роман Штольца имеет иные краски, иной колорит. Он тоже не лишен, конечно, известных романтических элементов, своего лиризма. Достаточно вспомнить описание пробудившегося чувства любви Штольца к Ольге. Оно слилось с воспоминаниями о благоухающей комнате матери-мечтательницы, о задумчивых мотивах Герца и княжеской картинной галереи; было связано с мыслями о женской красоте и героизме людей былых времен. Но в целом роман Штольца написан суше, в нем нет поэтичности и художественной полноты, он часто выливается в публицистическую декларацию и беглый рассказ о герое. Любовь Обломова к Ильинской развивается на фоне весеннего пробуждения и ликующего лета, цветущего парка, а ее кризис — на фоне осени и зимы. Фазисы поэтической любви как бы сливаются с фазисами в жизни природы. Такой поэтичности нет в романе Штольца, перипетии которого лишены не только бытового, но и пейзажного фона. Во всем этом романе так и ощущаются идея писателя, его тенденция, его замысел, надежды на своего героя. Да и сам писатель не был доволен Штольцем: «слаб, бледен, из него слишком голо выглядывает идея», «не знаешь, откуда и зачем он» (VIII, 80).
имением. Завершается эта часть «Сном Обломова» (в котором раскрыты обстоятельства, сформировавшие характер Ильи Ильича) и приездом Штольца. Вторая часть романа открывается рассказом о том, на какой почве, в каких условиях формировался характер Штольца. Этот рассказ невольно напрашивается на сопоставление с тем, как шло образование характера Обломова. В результате такого сопоставления перед читателем отчетливо предстают два противоположных характера, два жизненных пути.
«Сон Обломова» свидетельствует о глубокой связи Гончарова с принципами школы Гоголя и является одним из вершинных ее достижений. Ощущаются здесь и результаты живого воздействия пропаганды В. Г. Белинского, который, по мнению романиста, определил антикрепостническое направление русской беллетристики 40-х годов. Этому направлению остался верен и автор «Обломова». Великий критик широко пропагандировал идею общественной обусловленности человеческой личности. Он утверждал: «...создает человека природа, но развивает и образует его общество. Никакие обстоятельства жизни не спасут и не защитят человека от влияния общества, нигде не скрыться, никуда не уйти ему от него».*100 Гончаров воспользовался этим реалистическим принципом в «Сне Обломова», как и во всем романе в целом.
Казалось, сама окружающая природа благословенного края способствовала воспитанию обломовского характера (небо как родительская нежная кровля, беспечный, веселый бег реки, яркое и жаркое солнце, веселые, улыбающиеся пейзажи, правильно и невозмутимо совершающийся годовой круг). Иронизируя над поэтами-романтиками, Гончаров подчеркивает незатейливость и простоту окружающей Обломовку природы. Поэт-мечтатель и романтик здесь не увидит вечера в швейцарском или шотландском вкусе, не встретит кавалькаду мужчин, сопровождающих какую-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине. Весь чудный край погружен в дремотное оцепенение, в невозмутимое спокойствие. Тот же мир и глубокая тишина царствуют и в нравах людей. Здесь нет сильных страстей, отважных предприятий, энергичных поступков. Романист раскрывает основы обломовской жизни, весь ее уклад. Он обращает внимание на экономические черты натурального хозяйства в захолустной помещичье-крепостнической Обломовке. Деньги здесь держали в сундуке и «глухи были к политико-экономическим истинам о необходимости быстрого и живого обращения капиталов, об усиленной производительности и мене продуктов» (IV, 132).
Полная отчужденность от интересов большого мира, «первобытная лень», консерватизм во всем - таково обломовское бытие. «Забота о пище была первая и главная жизненная забота в Обломовке», — подчеркивает писатель (IV, 115). Отрыв от реальной жизни, власть сказки, чудесного, рабство ума и воображения, плененных фантастическим вымыслом, восприятие жизни как «вечного праздника» — таков внутренний мир обломовцев. Гончаров подчеркивает, что обломовцы не знали реальных забот «многотрудной жизни», не знали, «зачем дана жизнь» (IV, 125). Их идеал жизни — «покой и бездействие». Труд они «сносили... как наказание» (IV, 126). Весь пафос их существования сосредоточился в трех актах жизни (родины, свадьба, похороны), а в промежутках между ними они погружались в обычную апатию. Всякие иные заботы, перемены и новшества обломовцы встречали с стоической неподвижностью. И поэтому ничто не могло нарушить однообразия их жизни, всесильной власти традиционных норм, обрядов и обычаев; от другого житья-бытья они с ужасом отвернулись бы.
«Сне Обломова» — изображение тлетворного, гибельного влияния этого мира на физическое и духовное развитие Илюши Обломова. Мальчик превратился в лелеянный, тепличный «экзотический цветок». И «так же, как последний под стеклом, он рос медленно и вяло. Ищущие проявления силы обращались внутрь и никли, увядая» (IV, 146). Романист постоянно показывает, как пытливое внимание одаренного мальчика не пропускает «ни одной мелочи, ни одной черты» в картине домашнего быта. Они «неизгладимо врезываются» в его душу. «Его мягкий ум» напитывается «живыми примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей» (IV, 113, 115, 117, 125).
Рассказ свой о детских годах Илюши романист часто прерывает, чтобы сообщить о воздействии впечатлений детства на взрослого Илью Ильича. Ум его так и остался навсегда во власти воображения; сказка у него смешалась с жизнью; он подчас бессознательно грустит, тайно вздыхает, «зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка». «Он невольно мечтает о Милитрисе Кирбитьевне; его все тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей; у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть за счет доброй волшебницы» (IV, 121).
От «Сна Обломова» прямые нити тянутся к тому, как будет учиться Илья Обломов, что он будет делать и о чем будет мечтать на Гороховой улице, что его будет страшить в любви к Ольге и радовать в доме мещанки Пшеницыной. Сперва Илья Ильич готовился к какой-то роли в обществе, мечтал об этом под влиянием мечтаний его матери о будущей блистательной судьбе сына. Фантазии эти быстро исчезали при первом же легком соприкосновении с реальной жизнью. Она требовала труда, а труд в глазах Обломова так и остался синонимом скуки — это он вынес из родной Обломовки. Его тянуло к покою и мирному веселью, которые считались и в Обломовке настоящей жизнью. С наукой Илья Ильич также не знал, что делать. «Жизнь у него была сама по себе, а наука сама по себе» (IV, 66). Постепенно круг интересов Ильи Ильича сужался, он разрывал связи с обществом, с окружающим миром, с людьми и, наконец, «открыл, что горизонт его деятельности и житья-бытья кроется в нем самом» (IV, 66).
На этой почве еще более развилась в нем привитая Обломовкой мечтательность. Она в содержании своем, конечно, не повторяет буквально тех мотивов, которые усвоил когда-то Илюша в родной Обломовке. Он получил хорошее образование и жил уже в другое время. Поэтому и внутренняя жизнь Ильи Ильича изменилась. Он, подобно Александру Адуеву, воображал себя и непобедимым полководцем, и выдающимся мыслителем, а то и художником. Занят он был и обдумыванием плана преобразования своей Обломовки.
Последнее очень характерно. Обломовское обдумывание «реформ» проходит почти через весь роман. Жизнь все-таки трогает Обломова и заставляет его (пусть, правда, только в мечте) заняться планами преобразований Обломовки. Но они не затрагивали крепостного ее положения, а предусматривали меры по охране его. Здесь Илья Ильич обнаруживал консерватизм помещика-крепостника, и это естественно следовало из того, что он вынес из родной Обломовки, где так не любили каких-либо новшеств и перемен. Их боятся и Илья Ильич. Он с негодованием и беспокойством говорит о первых шагах цивилизации в Обломовке — о ярмарке, о большой дороге, о городской культуре и прочем.
Но здесь были совсем иные человеческие отношения, другие понятия о жизни, об обязанностях человека, действовали другие интересы. Они-то и образовали характер Андрея. Он получил под влиянием отца «трудовое, практическое воспитание» (IV, 160). Молодой Штольц входил в широкое, активное, творческое общение с жизнью, с людьми различных профессий. Со стороны матери шло другое, как бы романтическое влияние: интерес к высокому предназначению человека, к тонким потребностям духа, к поэзии и музыке.
«выше всего... ставил настойчивость в достижении целей» (IV, 170). В противоположность Обломову, он «больше всего... боялся воображения», «боялся всякой мечты». «Мечте, загадочному, таинственному не было места в его душе». Критерием для него являлись «анализ опыта», «практическая истина» (IV, 168); они-то и давали ему возможность не смешивать сказку с жизнью. Обломов жил преимущественно чувством, сердцем, он был поэтом и мыслил как художник. Штольц высоко ценил сердце, но был рационалистом с сильно развитым логическим мышлением. Он считал, что сфера сердечных отправлений — неизвестная область, а поэтому осторожно, тонко следил за сердцем. И среди увлечений он не терял землю под ногами, не верил в поэзию страстей (IV, 168, 169). Все это, по мнению романиста, придавало силу душе, крепость телу. Гончаров любуется нравственным и физическим гармоническим развитием, здоровьем Штольца. В противоположность дряблому, изнеженному и опустившемуся Обломову, он «весь составлен из костей, мускулов и нервов, как кровная английская лошадь».
Завершая характеристику нравственного облика Штольца, Гончаров дает собственное итоговое рассуждение о необходимости появления на русской почве нового типа деятеля. До сих пор русские деятели выходили из той же Обломовки: «...лениво, вполглаза глядя вокруг, прикладывали руки к общественной машине и с дремотой двигали ее по обычной колее, ставя ногу в оставленный предшественником след. Но вот глаза очнулись от дремоты, послышались бойкие, широкие шаги, живые голоса... Сколько Штольцев должно явиться под русскими именами!» (IV, 171).
Следовательно, Гончаров предчувствовал необходимость появления нового типа русского деятеля. Тип этого деятеля, судя по высказываниям автора, представлялся ему в образе русского Штольца. Каково же реальное содержание его деятельности? Какова сущность общественного и нравственного облика этого героя Гончарова? Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо образ Андрея Штольца рассмотреть в системе всего романа. Штольца необходимо не только противопоставлять Обломову (такое противопоставление романистом смягчено), но и ставить рядом с Ольгой Ильинской. И в таком случае объективно обнаружится, что положительность Штольца относительна, она таит в себе глубокую ограниченность. Ольга Ильинская берет перевес над Штольцем, ставится объективным ходом развития сюжета на первый план, а Штольц многое теряет от своей близости к Ольге и отодвигается на второй план. Происходит знаменательное смещение в перспективе романа, в самой идейно-художественной концепции жизни.
Мы уже видели, что Штольц появился в самом конце первой части романа для того, чтобы познакомить Обломова с Ильинской, что и послужило завязкой всего романа. Затем он надолго исчезает и вновь возвращается на страницы лишь последней части романа. Как бы в противовес любви Ильи Ильича к Ольге и Агафье Матвеевне показана любовь, а затем и семейная жизнь Ольги и Андрея. Но эта любовь художественно, в живых картинах не показана, а рассказана романистом и лишь проиллюстрирована отдельными сценами.
Обломову. Предметы, «внешние знаки», природа в их сближении не имели никакого значения. На первом плане здесь исповедь в жизни сердца и души, духовное, нравственное, интеллектуальное сближение, самораскрытие, сознательное стремление быть достойными друг друга. Ничего подобного не было в отношениях Обломова и Ильинской. Штольц озабочен тем, чтобы не отстать от бурного духовного развития Ольги. Он желает быть ее руководителем, авторитет которого был бы авторитетом любви (IV, 415). И невидимо он стал «ее разумом и совестью» (IV, 420). Это и подготовило почву для откровенной исповеди Ольги в своей прошлой любви к Обломову.
Во всей этой истории интимного сближения героев Штольц интеллектуально и нравственно стоит очень высоко. Он чутко разгадывает тайные страдания Ольги (ей казалось, что вместе со смертью любви к Обломову навсегда увял цвет жизни, а вместе с тем она жаждала полноты жизни, счастья). Штольц облегчает Ольге исповедь в своей прошлой любви, глубоко истолковывает эту любовь, выводит Ольгу из нравственного тупика, возвращает к жизни, делает счастливой. Только один штрих накладывает легкую тень на Штольца. Ольга просит выслушать ее не умом («я боюсь вашего ума»), а сердцем (IV, 429). Мимо этой детали можно было бы и пройти, не заметить ее. Но она связана с тем, что сказано о характере Штольца в начале второй части романа. И недаром невольно вспоминаешь страстную, темпераментную, беспокойно-требовательную и постоянно стремящуюся вперед Ольгу, когда впервые знакомишься с характером Штольца, с его пуританской сдержанностью, осторожностью, с преобладанием у него анализирующего ума, опыта, а не сердца, не чувства и вдохновения.
Полное счастье и довольство торжествуют в «хрустальной жизни» Ольги и Андрея. В обрисовке ее Гончаров бегло вновь вернулся к основным чертам характеров Ольги и Штольца. Это ему необходимо было для объяснения особенностей их семейной жизни и происхождения того кризиса, который невидимо зрел в душе Ольги. Романист указывает на живой, постоянно ищущий ум Ольги, на глубину ее души, самостоятельность и свободолюбие, смелость взгляда, одаренность ее натуры, на изумительную стремительность ее духовного развития. Гончаров говорит о неумолкающей, вулканической работе ее духа. В изображении и объяснении женского характера Гончаров идет совсем иным путем, чем он это делает, воспроизводя характеры Обломова и Штольца. Автор ничего не говорит о детских годах жизни Ольги, о конкретной житейской обстановке, в которой она росла. Гончаров считал, по-видимому, что формирование женского характера почти свободно от внешних обстоятельств и связано с внутренней, прежде всего с сердечной жизнью героини. Школой жизни для женщины является опыт ее чувства, он ее обогащает и развивает. Ее характер начинает формироваться, прирожденные задатки и возможности в нем начинают пробуждаться и развиваться вместе с возникновением и развитием чувства любви, под его могучим влиянием. «Эти два часа и следующие три-четыре дня, много неделя, сделали на нее глубокое действие, двинули ее далеко вперед. Только женщины способны к такой быстроте расцветания сил, развития всех сторон души» (IV, 233—234).*101 Именно так и изображено превращение Ольги из девочки в взрослую, сознательную девушку (во время романа с Обломовым), а затем, в период сближения со Штольцем, в женщину. Обломов не понимал бурного, загадочного для него роста любимой женщины, терялся перед ним, не ощущал потребности руководить этим развитием. «И где было понять ему, что с ней совершилось то, что совершается с мужчиной в двадцать пять лет при помощи двадцати пяти профессоров, библиотек, после шатанья по свету...» (IV, 235). В то время, когда Ольга росла, все более и более осознавая свои обязанности в любви («возвратить человека к жизни» — IV, 212), Обломов по-прежнему оставался в своем развитии неподвижным, что и явилось главной предпосылкой их неизбежного разрыва. Из печального опыта этой драматической любви Ольга вынесла очень многое. Штольц разгадал все это и понял, что для счастья их жизни необходимо, чтобы он не отстал от непрекращающегося развития духовного мира своей подруги (IV, 477). «От неведения Наденьки» (героини «Обыкновенной истории») Ольга совершила «естественный переход к сознательному » (VIII, 78; курсив мой, — Н. П.). Так романист комментирует то новое, что в соответствии с новой эпохой жизни отразилось в образе его героини. «Она росла все выше, выше» (IV, 477). Штольцу пришлось «бороться с живостью ее натуры... укладывать порывы в определенные размеры, давать плавное течение жизни» (IV, 464). Он был озабочен тем, чтобы не отстать от Ольги, не прозевать в ней новых запросов, не уронить своего достоинства, не ослабить веры Ольги в него. Герои достигли в своей семейной жизни гармонии и тишины, покойного и большого счастья. Но симптоматично, что романист несколько раз вспоминает Обломова, его идеал счастья, его апатию, когда говорит о счастливой супружеской жизни Ольги и Андрея. Романист хочет сказать, что и в этой жизни возможна обломовщина, остановка жизни. Существенно, что ее приближение предчувствует не Андрей Штольц, а Ольга Ильинская!
«Казалось бы, заснуть в этом заслуженном покое и блаженствовать, как блаженствуют обитатели затишьев, сходясь трижды в день, зевая за обычным разговором, впадая в тупую дремоту, томясь с утра до вечера, что все передумано, переговорено и переделано, что нечего больше говорить и делать и что такова уже жизнь на свете.
Снаружи и у них делалось все, как у других. Вставали они хотя не с зарей, но рано; любили долго сидеть за чаем, иногда даже будто лениво молчали, потом расходились по своим углам; или работали вместе, обедали, ездили в поля, занимались музыкой... как все, как мечтал и Обломов...» (IV, 465).
«впадала в задумчивость» (IV, 468). Ее пугала остановка жизни, «отдых жизни», она боялась, живя со Штольцем, «впасть во что-нибудь похожее на обломовскую апатию», в «сон души», в «оцепенение» (IV, 469). Ей казалось, что в ее жизни не все есть, душа ее тоскует, чего-то ищет и просит (IV, 469), «тянет... куда-то еще» (IV, 472).
«Что же это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все...» (IV, 469).
Все эти мучившие Ольгу вопросы явились предметом ее вторичной исповеди перед Штольцем.
Нечто подобное же Ольга испытала и во время любви к Обломову. И тогда она «искала, отчего происходит эта неполнота, неудовлетворенность счастья? Чего недостает ей? Что еще нужно?» (IV, 282). Обломов не заметил, не мог заметить этого тревожного состояния Ольги, отвечая на ее немые вопросы «неподвижно-страстным взглядом». Андрей Штольц чувствовал и видел тревогу Ольги. Как же он разгадывает ее состояние? Его объяснения обнаруживают и любовь, и знание человеческого сердца, и опыт жизни, и силу аналитического ума. Но овладел ли Штольц вполне духовным миром Ольги? Нет! Его ответы на сомнения Ольги не были всей истиной, не отличались смелой, далеко идущей проницательностью. Что-то отвлеченное, философское, книжное, а неживое и практическое было в этих ответах на запросы ищущей души. В них нет указаний на путь к большой, одухотворенной жизни.
Сперва Штольц предположил, что тоска и грусть, беспокойство и сомнения Ольги — симптом ее возможной физической болезни или спутник нервического расстройства. Затем он сослался на обуздываемый им избыток воображения у Ольги, на ее раздраженный, живой ум, который порывается за житейские границы, отрывается от жизни, не находит ответов, а поэтому появляется грусть, неудовлетворение. Наконец, Андрей приходит к выводу, что Ольга «созрела, подошла к той поре, когда остановился рост жизни... когда загадок нет, она открылась вся...» (IV, 473). Ольга решительно протестует против такого толкования ее тревог. Оно означало в ее глазах старость, остановку жизни. И тогда Штольц уточняет смысл томления Ольги: «Это грусть души, вопрошающей жизнь о ее тайне...» (IV, 474). Подобное состояние человека, считает Штольц, — «переполненный избыток, роскошь жизни». Оно является «на вершинах счастья». Сомнения и грусть «не родятся среди жизни обыденной: там не до того, где горе и нужда...» (IV, 474).
«— Что ж делать? Поддаться и тосковать?»
В ответ на этот вопрос Андрей предлагает отказаться от борьбы с сомнениями, вооружиться твердостью, терпением и настойчиво идти своим путем. «Мы не Титаны с тобой, — продолжал он, обнимая ее, — мы не пойдем, с Манфредами и Фаустами, на дерзкую борьбу с мятежными вопросами, не примем их вызова, склоним головы и смиренно переживем трудную минуту, и опять потом улыбнется жизнь, счастье...
».
Штольц благоразумно советует принять ее как должное, как новую стихию жизни, которую нельзя миновать, но нельзя и покорить. По существу же он убежден, что грусть и сомнения не могут, не должны всецело и навсегда овладеть человеком. Спасение от этого недуга только одно — опора на жизнь (IV, 475).
В русской прозе 30—40-х годов зрело стремление к преодолению гамлетизма и вертеризма на основе поисков положительных идеалов, признания жизни и необходимости борьбы. Андрей Штольц был органически чужд настроениям грусти, сомнения, разочарования. В этом выражается его антидворянская природа, противоположность «лишнему человеку». В его словах слышится достойная отповедь романтическому миросозерцанию, философии «мировой скорби», отрицание этого мироощущения во имя признания прав жизни, ее власти над человеком. Но в рассуждениях Штольца о мятежных вопросах видна и другая сторона — мещанская узость кругозора, «приземление» больших вопросов жизни, отказ от борьбы во имя их решения, смирение перед ними... Фактически в словах Штольца в обновленном виде восторжествовала та же обломовщина. Они звали к остановке жизни, в них не было понимания того великого закона жизни, в силу которого человек по самой сущности своей человеческой природы никогда не может удовлетвориться достигнутым, склонить голову перед ним, отказаться от исканий путей жизни.
разумом этой необходимости, хотя в чувствах своих и ощущала неполноту своей счастливой жизни. Ее пока главным образом беспокоило оправдание в глазах любимого мужа самой возможности появления подобных вопросов. Она боялась пасть в его мнении, когда откроются ее нравственные страдания среди счастья и полноты жизни. Объяснения с мужем наполнили ее радостью, опасения ее рассеялись, она не упала, а выросла в его глазах. И художник это подчеркнул порывом Ольги.
«Он не договорил, а она, как безумная, бросилась к нему в объятия и, как вакханка, в страстном забытьи замерла на мгновение, обвив ему шею руками.
— Ни туман, ни грусть, ни болезнь, ни... даже смерть! — шептала она восторженно, опять счастливая, успокоенная, веселая. Никогда, казалось ей, не любила она его так страстно, как в эту минуту» (IV, 475).
Штольцу по воле романиста удалось потушить пожар, вспыхнувший в беспокойной душе Ольги. Но какой ценой? Ценой принижения своего авторитета в глазах передовых читателей. Бессердечный рационалист Петр Адуев не заметил, прозевал нравственный недуг своей жены. Илья Обломов, убаюканный любовью, и не подозревал возможности возникновения мятежных вопросов в душе любимой. Андрей Штольц, более внимательный к жизни сердца, чутко уловил тоску и сомнения Ольги, по-своему разгадал и объяснил их серьезный смысл, успокоил жену, но настоящего ответа на них все же дать не мог. Да он и не верил в глубину душевных страданий Ольги, считая, что это не ее грусть, что это «общий недуг человечества». Ясно, что подобные ответы и такие разъяснения не могут надолго успокоить Ольгу, удовлетворить потребности ее пытливого ума. Ольга не разрывает со Штольцем. Более того, она впадает в экстаз от его «мудрых» разъяснений. Но в романе выражено не только субъективное желание автора потушить пожар и опоэтизировать счастье супругов. Этот субъективный пафос омрачается и подтачивается объективным смыслом всей воспроизведенной художником ситуации. Независимо от воли автора эта ситуация высоко ставит Ольгу и значительно снижает образ ее друга, указывает на ту действительно реальную почву, на которой с неизбежностью должен возникнуть конфликт, возможность и необходимость которого пока не осознаны героями.
В чем же источник слабости Штольца, героя, по замыслу художника, положительного? Ограниченность Штольца обнаружилась, повторяем, невольно, вопреки тенденции автора, в силу той объективной художественной логики характера, которая неумолимо ведет романиста к правдивому обнаружению всего того, что составляет его сущность. Так и случилось с Андреем Штольцем. Он аттестован писателем как прогрессивный буржуазный деятель большого масштаба. Конкретно, художественно Штольц не показан в этой своей деятельности. Она, так сказать, осталась за рамками романа и не влияет на судьбы действующих лиц, на ход развития сюжета. Автор лишь информирует читателя о том, что делал, где бывал, чего уже достиг Штольц: он «служил и вышел в отставку, занялся своими делами», «нажил дом и деньги», он негоциант, участник компании (IV, 167), «выучил Европу, как свое имение», «видел Россию вдоль и поперек» (IV, 188), «ездит в свет». Буржуазный социальный облик Штольца из этих сообщений автора совершенно ясен. Он отрицает обломовщину и приветствует «зарю нового счастья» (IV, 498), которая пугала Обломова. Андрей клянется осуществить вместе с сыном Обломова «юношеские мечты». «Прощай, старая Обломовка! — сказал он, оглянувшись в последний раз на окна маленького домика (где жил Обломов, — П.). — Ты отжила свой век!» (IV, 498).
Изображение такого героя, положительная оценка его деятельности накануне 1861 года было большим, по-своему очень важным и смелым делом, свидетельствующим о чуткости Гончарова к потребностям жизни, к тому новому, что нарождалось в ней. Но вместе с тем нельзя пройти и мимо ограниченности сферы положительной деятельности Штольца, нельзя не заметить и «странной» тоски его подруги Ольги. Все это также выступало наружу в ходе объективного развития ситуаций и характеров. Н. А. Добролюбов обратил на это особое внимание и предсказал возможный разрыв Ольги со Штольцем, раскрыл его смысл. Передовая, демократическая Россия 50—60-х годов не могла быть удовлетворена Штольцем, она восприняла его критически или отрицательно и сделала своим знаменем Ольгу Ильинскую. Андрей Штольц лишен осознания общественного блага того дела, которому он служит. Видимо, это дело не пробуждало и не формировало такого сознания, не имело в виду блага для всех. Поэтому любимец Гончарова так изумительно индифферентен к насущным общественным вопросам. Он стоит вне политики. Поразительно, но факт, что этот буржуазный деятель ни словом не обмолвился о крепостном праве. Добролюбов глубоко заметил, что «Штольц не дорос еще до идеала общественного русского, деятеля».*102 «Не он тот человек, — говорит критик, — который сумеет, на языке понятном для русской души, сказать нам это всемогущее слово: „вперед!“».*103 Андрей Штольц не только отказывается от битвы с «мятежными вопросами» и решительно отмежевывается от Фаустов и Манфредов. Он эгоистично замыкается в узкий круг личных, семейных интересов. В том и в другом он напоминает Молотова, героя Помяловского. У Штольца нет идеалов, отсутствуют мысли о долге, общественном служении. Обломову он говорит: «Ты заметь, что сама жизнь и труд есть цель жизни...» (IV, 404). И он мечтает только об одном: «Ах, если б прожить лет двести, триста!.. сколько бы можно было переделать дела!» (IV, 403). Здесь вместо общественного деятеля перед читателем возникает образ буржуазного дельца.
и сомнений Ольги. Здесь Штольц оказался в такой ситуации, объективный смысл которой обнаруживает его неспособность быть действительным руководителем Ольги. Но иначе Штольц и не мог поступить, по-другому он и не мог мыслить, оставаясь верным своему характеру, своим воззрениям. Субъективно Гончарову хотелось бы возвысить своего героя. И это его стремление обнаруживается в обрисовке Штольца. Но следуя правде жизни, художник уловил национальные черты русского буржуа, оказался не в силах игнорировать или как-то скрасить и затушевать то, что в самой действительности было присуще реальному Штольцу. Все это объективно служит возвышению Ольги Ильинской. Ему же служит и субъективная влюбленность романиста в свою героиню. Настоящий ответ на запросы Ольги мог быть найден только на почве разрыва тесных рамок личных интересов, на почве приобщения к общественно-полезному служению. Подобные искания уже были известны в русской литературе 40—50-х годов («Кто виноват?» А. И. Герцена и «Накануне» Тургенева) и будут особенно характерны для русской романистики 60-х годов («Что делать?» Чернышевского, романы о «Новых людях»).
делом. Здесь она еще далека от Елены Стаховой, героини тургеневского романа «Накануне». Поэтому могут показаться необоснованными те надежды, которые возлагал Добролюбов на Ольгу Ильинскую. Великий критик шел очень далеко в своей оценке всех возможностей этой героини. Ольга для Добролюбова «по своему развитию представляет высший идеал», в ней он видел «задатки новой жизни», открывал способности найти свою дорогу. Штольц не желает «идти на борьбу с мятежными вопросами». Ольга же, по мнению критика, «готова на эту борьбу, тоскует по ней и постоянно страшится, чтоб ее тихое счастье с Штольцем не превратилось во что-то, подходящее к обломовской апатии. Ясно, что она не хочет склонять голову и смиренно переживать трудные минуты, в надежде, что потом опять улыбнется жизнь. Она бросила Обломова, когда перестала в него верить; она оставит и Штольца, ежели перестанет верить в него. А это случится, ежели вопросы и сомнения не перестанут мучить ее, а он будет продолжать ей советы — принять их, как новую стихию жизни, и склонить голову. Обломовщина хорошо ей знакома, она сумеет различить ее во всех видах, под всеми масками, и всегда найдет в себе столько сил, чтобы произвести над нею суд беспощадный...» *104
В такой оценке образа Ольги и обломовского ответа Штольца не было преувеличения. Она вытекала из объективной концепции всего романа, его характеров и сюжета. По таящимся в Ольге возможностям, объективно и полно изображенным художником, она действительно способна найти свой собственный путь. Добролюбов истолковал эти возможности, показал их реальный смысл. Развитие Ольги, ее духовный облик, проницательность, решительные поступки, глубокие мысли и сильные чувства говорят о том, что Добролюбов верно угадал ее возможный дальнейший путь. Когда Штольц советовал ей склонить голову перед налетевшими на нее вопросами, он и не предполагал, что «Ольга не знала этой логики покорности слепой судьбе» (IV, 477). В этих словах — ключ к разгадке не только отношений Ольги с Обломовым, но и со Штольцем. Все существо ее энергичной натуры чуждо фатализму и покою, незнакомо с ними. Обломов и Штольц — антиподы, но они и родные братья по типу своего мироощущения, они оба мыслят жизнь в традиционных формах, а поэтому глубоко консервативны. Ольга же смело ломает установившиеся традиции и способна на самые решительные поступки. Поэтому именно она (а не Штольц!) произносит исключительно меткие, а порою и суровые слова осуждения в адрес Обломова. Штольц не говорит таких слов. Напротив, его следует упрекнуть в идеализации Обломова. И это не случайная тенденция в его отношениях к другу, как не случайна в нем и обломовская философия покорности. Если Петр Адуев порвал всякую связь с провинциальной помещичьей Россией, то Андрей Штольц не только занят коммерческими делами, — он и землевладелец. Черта эта немаловажная: она подготавливает образ Тушина, деятеля, объединяющего в себе помещичьи интересы с интересами промышленно-предпринимательскими. Вообще следует заметить, что романист указал на значение в формировании характера Штольца того начала, которое исходило от княжеского дома в Верхлеве. Да и мать-дворянка хотела видеть в Андрее идеал русского барина, а не бюргера. И в этом духе она стремилась воспитать своего сына (IV, 161). А романист, рассказывая о беспокойстве матери за судьбу сына, утешал ее тем, что ее Андрей «вырос на русской почве... Вблизи была Обломовка: там вечный праздник!» (IV, 162). И действительно! Определенную связь с Обломовкой Андрей Штольц сохранил. Это обстоятельство смягчает его противоположность Обломову, многое объясняет в его отношениях с другом и с Ольгой.
Итак, Ольга и по своим возможностям, и всей логикой развития ее жизни подготовлена к тому, чтобы оказаться на пороге нового духовного кризиса. Можно верить в приход и обновляющий результат этого кризиса. Н. А. Добролюбов верил в это. Романист своей концепцией характеров и всего процесса жизни давал основания к подобным надеждам. Но критик не мог оценить романа в перспективе той концепции жизни, которую создал романист в своем последующем произведении — в «Обрыве». Да, Ольга способна и на разрыв со Штольцем. Но положительный результат этого возможного разрыва может быть двояким. Или она, оставив Обломова и расставшись со Штольцем, будет искать правду у «новых людей», в среде русских революционеров. Такой путь предвидел Добролюбов, сближая Ильинскую с передовым поколением русских женщин своего времени. Или же она найдет спасение у Тушина, того же Штольца, но одухотворенного широкими планами преобразований, с энтузиазмом опоэтизированного Гончаровым в качестве русского Роберта Оуэна. Ольга оставлена художником на полпути, а Штольц изображен им без энтузиазма, без поэзии.
И на этот раз, как и в «Обыкновенной истории», образ положительного героя не во всем удался романисту. Но в первом случае это получилось в силу того, что художник сознательно показал крах философии жизни Петра Адуева. Во втором случае ограниченность положительного героя возникла объективно, помимо воли романиста. Образ Штольца был связан с действительными потребностями русской жизни кануна падения крепостного права и общедемократического подъема в стране. Но известная узость горизонта самого художника не позволила ему понять, что действительного осуждения и обновления Обломовки следует ждать не от Штольцев, прогрессивная деятельность которых то и дело превращалась в адуевское делячество.
«Обломов» обнаруживаются колебания и противоречия романиста в оценке Обломова и Штольца. Созданная писателем идейно-художественная концепция жизни еще не отличалась завершенностью, в ней были некоторые недоговоренности, неясности и противоречия, что нашло свое отражение и в мастерстве воспроизведения жизни. Обломов и обломовщина, отчасти и Ильинская (там, где она с Обломовым) воспроизведены романистом пластически, в сочных и разнообразных художественных красках, в многообразных формах самой жизни. И здесь ощущается интимная близость художника к изображаемому. Там же, где речь идет об истории жизни Штольца, его отношений к Ольге, все меняется. Художественный показ уступает место однотонному рассказу, информации, кое-где появляется декларативность. Штольц становится рупором автора, жизненные краски в этом образе бледнеют. И если романист вошел во все интимные детали бытия Ильи Ильича, ввел читателя в мир его души, в его быт, в повседневное существование, то, рисуя Штольца, он этого не сделал.
Осуждая обломовщину, романист солидаризируется с панегирической оценкой Штольцем моральных достоинств Обломова. Но именно в этой оценке, как заметил Добролюбов, заключалась «большая неправда». Гончаров в образе Штольца нашел «противоядие» Обломову. Но это противоядие не оказалось сильнодействующим средством, между друзьями-антиподами обнаружилась социально-психологическая близость. По воле Гончарова Ольга не оставляет Штольца, проповедника смирения перед «мятежными вопросами». Она продолжает верить в Штольца и любить его. Но для такой веры становится все меньше оснований. Штольц не ответил на вопросы Ольги, и читатель перестает верить в него. Объективное изображение Штольца убеждает, что он — буржуазный делец, крайне ограниченный в своих общественных интересах. Но автор наделяет его идеальными чертами, любуется им. И если, как заметил Н. К. Пиксанов, «разоблачение обломовщины (Гончаровым, — Н. П.*105 ».*106 «Обыкновенная история», но она вполне определилась в конце 50-х годов, в романе «Обломов». Правда, она была осложнена в это время известными колебаниями автора в сторону демократизма. И только в 60-е годы, в обстановке размежевания и борьбы демократизма и либерализма, Гончаров решительно определяет свою идеологическую позицию. Это и нашло свое отражение в его последнем романе — «Обрыв».