Суперанский. Болезнь Гончарова.

Суперанский М. Ф. Болезнь Гончарова: Неизданная статья [1923] / Предисл. В. А. Недзвецкого; Публ. и коммент. М. И. Трепалиной Перетерский В., протоиерей. Письмо Суперанскому М. Ф., 11 октября 1912 г.. — С. 633—634. — (Лит. наследство; Т. 102).

БОЛЕЗНЬ ГОНЧАРОВА

 Ф. Суперанского. <1913>
Предисловие В. А. Недзвецкого И. Трепалиной

Михаил Федорович Суперанский (1864—1930) — один из первых биографов Гончарова. Ему принадлежит цикл статей (1907—1919), в которых освещен ряд малоизвестных страниц жизни романиста. В публикуемой ниже работе, написанной в 1913 г., М. Ф. Суперанский стремился определить природу и истоки той мнительности и подозрительности Гончарова, которые развились в нем с годами и с особой остротой проявлялись в периоды интенсивной работы над романом “Обрыв”. Не входя в существо этого вопроса (последнее слово в его решении могут сказать, по всей очевидности, лишь психиатры), отметим, что исходный тезис Суперанского о душевной аномалии Гончарова, обусловленной наследственностью, представляется нам необоснованно категоричным. К симптомам или проявлениям болезни неправомерно относить (как это делает Суперанский) не только острую впечатлительность Гончарова, питавшую его наблюдательность и выдающуюся изобразительную способность. Не свидетельствуют о патологии, на наш взгляд, и владевшие им “скука, хандра” — состояния, известные многим художникам в моменты творческого спада или кризиса (вспомним А. С. Пушкина), а также тяга к уединению или “недоверие к себе”, справедливо названное Н. А. Некрасовым “пыткой творческого духа”.

“болезни” Гончарова статья Суперанского далеко не ограничивается. Прежде всего — это свод многочисленных наблюдений над личностью Гончарова, сделанных его современниками, а также и самим писателем. При этом в собранных автором статьи материалах отчетливо слышен и другой мотив: это мысль не столько о болезненности — тем более о психической аномалии, сколько об особой натуре — натуре художественной, или артистической. Думается, главный интерес работы Суперанского и заключен в том, что она проливает дополнительный свет на самосознание Гончарова как человека с “артистическим строением духа”.

Понятие “художественная натура” сформировалось у “людей 40-х годов” и было в их среде еще более употребительным, чем позднее у русских демократов (Чернышевский, Добролюбов и др.) понятие “натурального” (или “нормального”) человека. У Гончарова, который пользуется им не только в письмах, но и в “Необыкновенной истории”, “Заметках о личности Белинского”, а также в романной трилогии и других художественных произведениях, оно обрело почти терминологическую четкость и служило для интеграции и характеристики целого ряда лиц, как реальных, так и созданных творческим воображением. Более того, в русской литературе 40—60-х годов именно Гончаров поставил перед собой специальную задачу — всесторонне разработать и художественно воплотить тип “артистической” личности. Это Борис Райский (“Обрыв”), в характере и мировосприятии которого “угнездились”, по словам романиста, схожие черты “многих даровитых русских людей”^*1 — от В. Ф. Одоевского и Ф. И. Тютчева до В. П. Боткина, П. В. Анненкова, И. С. Тургенева и других. А также, разумеется и самого Гончарова.

К “артистам” от природы автор “Обрыва” относил, однако, не только деятелей литературы и искусства, художников по роду занятий. Речь шла о целой “породе” людей, встречающихся во все времена и отличающихся от других развитым личностным началом, высотой духовных, в особенности эстетических, потребностей и требований к жизни. В России их представителями равно мыслились Н. Станкевич и В. Белинский, А. Герцен, Т. Грановский, братья Константин и Иван Аксаковы — вообще генерация интеллигенции, воспитанной в атмосфере философских исканий и бескорыстного служения истине, добру и справедливости.

Тем же ценностям “поклоняется” и гончаровский Райский, видящий их средоточие в красоте, в том числе в красоте одухотворенной, нравственно и интеллектуально развитой женщины. А ведь потребность в красоте “обличает в человеке высшие человеческие инстинкты, влечение и к <...> идеалам добра, изящества души, к красоте жизни! Наконец, под этими нежными инстинктами <...> кроется потребность всеобъемлющей любви!” (6, 151).

максимализм, преданность любимым, “большей частью недосягаемым идеалам” (8, 81), врожденная эстетическая способность и отзывчивость, объясняющая, в частности, “страстное сочувствие к художественным произведениям” (8, 87), апология Любви и Женственности, “фантазия и впечатлительность” (8, 88), а наряду с ними и, как правило, сопутствующая таким людям непрактичность, удрученность мелочами жизни и т. п.

В тесной связи с данным культурно-психологическим “комплексом” находится и психо-физическая конституция людей этого рода — та их душевно-телесная организация, разнообразные (порой и раздражительно-болезненные) реакции которой на светлые и мрачные, изящные и безобразные лики природной и общественной жизни в первую очередь, думается, и составляют интерес работы М. Ф. Суперанского^*2.

Работа над статьей “Болезнь Гончарова” не была завершена. Статья публикуется по черновому автографу: Ф. 488. Оп. 1. Ед. хр. 6. Характеристика рукописи и принципы, положенные в основу реконструкции текста, предваряют комментарии к публикации.

Поставив себе целью всестороннее выяснение личности и творчества И. А. Гончарова, мы не можем не остановиться на вопросе о его болезни, так как последняя не только определяла собою многие из его поступков и отношений к людям, но и должна была так или иначе отразиться на его творчестве, определить, в большей или меньшей степени, его характер, продуктивность, словом оказать влияние как на качественную, так и на количественную стороны писаний автора “Обломова”.

Мы говорим о болезни, а не болезнях нашего писателя потому, что — как видно будет из дальнейшего — в его психо-физической структуре было нечто основное — ненормальное, какой-то органический дефект, обусловивший частные проявления болезненности, частные болезни; в течение всей жизни его точил изнутри какой-то червь, постепенно разрушая его тело и дух.

Еще очень недалеко то время, когда в нашей литературе считалось непоколебимым основанное главным образом на знакомстве с его печатными произведениями, а также на поверхностном знакомстве с его личностью воззрение на И. А. Гончарова, как на человека вполне здорового, “ровного темперамента, который бежит всякой крайности”¹“был тих и созерцателен”: он “жизнь переносил легко и окрашивал в светлые и мирные картины”, обладал “прирожденной безмятежностью духа”, “неизменной душевной трезвостью”, словом, это был “мирный и уравновешенный эпикуреец”², проживший «“нормально” до глубокой старости. Его конец — медленное, ровное угасание»³.

Только в 1908 г. было впервые указано на психическую ненормальность его душевного склада — нами⁴ и Бобровым⁵. Названный автор и мы, независимо один от другого, обратили тогда внимание на некоторые места писем И. А. Гончарова к гр. Валуеву, изданных г. Военским⁶ Н. Гончарова, заключавшие данные о психической болезни его знаменитого дяди⁷. Много новых фактов этого рода находим в капитальном издании “М. М. Стасюлевич и его современники”.

Таким образом, в настоящее время упоминание, например, г. Ашевского о «спокойном уравновешенном творце “Обломова”»⁸, может быть объяснено только недоразумением, а категорическое отрицание г. Шпицером его “душевной ненормальности” и утверждение, что “Гончаров был ровным, спокойным и крепким человеком”, ввиду известных и ему фактов совершенно непонятно⁹. Происходит то, о чем он при жизни говорил. <«Я болен больше, нежели думают те, которые при встрече видя, что я все толст, шагаю твердо, не шатаясь, ем, говорят: “да Вы здоровы”, не подозревая, что я иногда готов в это время упасть от боли»>¹⁰.

 А. Гончаров психически нормальным человеком, может быть решен теперь только отрицательно, и задача настоящей работы — выяснить, какою именно формою душевной болезни страдал писатель и как она проявлялась. На этот последний вопрос мы и постараемся ответить на основании как опубликованных уже данных, так и ненапечатанных его писем и воспоминаний близких к нему лиц.