Тирген П. Замечания о рецепции Гончарова в немецкоязычных странах / Пер. с нем. А. Исаакян // И. А. Гончаров: Материалы Международной конференции, посвященной 185-летию со дня рождения И. А. Гончарова / Сост. М. Б. Жданова и др. Ульяновск: ГУП «Обл. тип. "Печатный двор"», 1998. — С. 44—55.
Петер Тирген
ЗАМЕЧАНИЯ О РЕЦЕПЦИИ ГОНЧАРОВА В НЕМЕЦКОЯЗЫЧНЫХ СТРАНАХ*1
До сегодняшнего дня отсутствуют серьезные исследования о рецепции и влиянии Ивана Гончарова в немецкоязычных странах. Следует оговорить, что свидетельств этой рецепции было относительно немного, но тем не менее отсутствие широкого внешнего резонанса не могло быть основной причиной этого дефицита. Причины следует искать скорее в ранней немецкой критике творчества Гончарова, в тех проблемах, которые сложились в ней во второй половине XIX века и которые довольно долго сохраняли свое влияние и на критику последующего времени. В этой ранней критике часто повторяются следующие положения:
1) Тургенев, Достоевский, Толстой, а позже и Чехов являются более значительными авторами, чем Гончаров;
2) Гончаров написал одно-единственное, достойное внимания и, пожалуй, даже оригинальное произведение, а именно роман “Обломов”;
3) однако этот роман не обладает вообще или обладает слишком малой общей, универсальной значимостью, поскольку он очень сильно связан с особенностями описываемой эпохи в России;
4) эти типичные черты времени характерны только для России, но никак не для Европы;
5) однако это типично русское можно найти и у других, более крупных русских авторов;
6) в выборе материала Гончаров “старомоден” и “консервативен”.
Другими словами, Гончаров воспринимался многими немецкими критиками вплоть до начала XX века как второстепенный автор. Похожие мнения можно было найти и в переводах русской критической литературы (Веселовский, Кропоткин и др.). На переднем плане стояла могучая тройка в составе Тургенева, Достоевского и Толстого. К тому же ранние немецкие оценки Гончарова — и особенно его романа “Обломов” — представляли собой явные избитые клише. Так, например, считалось, что Обломов обладает только “атрофированными душевными силами” (“atrophierte Seelenkräfte”), что он воплощает в себе “сонную апатию и лень” (“schläfrige Apathie und Faulheit”)1 и даже является олицетворением “лености русских” (“Trägheit der Russen”) и “характеристикой нашего восточного соседа” (“Charakteristik unserer östlichen Nachbarn) вообще2. Обломов, говорилось дальше, живет “за счет труда рабов” ("auf Kosten von Sklavenarbeit”), в нем триумфирует “старый принцип пассивности” ("alte Prinzip der Passivität”)3, он представляет собой “великолепный экземпляр национальной, славянской инертности” ("Prachtexemplar nationaler, slavischer Indolenz”) в широком смысле4 и “живое воплощение национального русского порока” (lebendige Verkörperung des russischen Nationallasters”)5“болезнь Обломова в собственной крови” (“Oblomoffs Krankheit im eigeren Blute”)6. Потому-то слово “обломовщина” сразу же было воспринято русским языком и включено в его словарный состав7.
Усилению клише, касавшихся Обломова, способствовали и специфические суждения о Штольце. Андрей Штольц, говорилось в критических работах, был задуман Гончаровым как типичный немец, олицетворяющий целеустремленность, энергию, этику труда и практическую жизнь8. Будучи воплощением чувства долга и активности, Штольц является ведущей фигурой для Обломова и тем самым для всей России9. Известный историк литературы Ойген (Евгений) Цабель даже пишет: “Штольц является восхвалением немецкого прилежания, типом, сотворением которого Гончаров на все времена заслужил нашу (немцев) благодарность” (“Stolz ist die Verherrlichung deutschen Fleißes, ein Typus, mit dessen Schöpfung sich Gontsharow für alle Zeiten unseren /deutschen/ Dank erworben hat”)10.
Наряду с этими положительными отзывами были и характеристики негативного плана. В них Штольц изображается как “беспокойный деловой человек” (Рейнгольдт) или как “постоянно обогащающийся капиталист” (Веселовский), в котором иногда проглядываются черты мещанина, лишенного душевной теплоты. В немецком переводе сочинения Петра Кропоткина “Идеалы и действительность в русской литературе” говорилось: “Однако этот Штольц является скорее символом интеллигентной активности, чем живым человеком. Он сконструирован, и я опускаю его”11. В немецком издании истории литературы Александра Веселовского образ Штольца обозначается как “неудачный” (120). В более позднее время Штольца в Германии иногда сравнивали даже со Стахановым.
Большинство критиков называет Штольца “немцем”, только немногие из них называют его корректно “полунемцем”. Нигде подробно не рассматривается тот факт, что у Штольца кроме отца-немца, уже двадцать лет счастливо живущего в России, есть и русская мать, что его родным языком является русский язык, и что он исповедует русское православие. Чаще всего остается без всякого внимания, что Гончаров в образе Штольца хотел изобразить как раз-таки не стопроцентного немца, а именно некий симбиоз из, яко бы, лучших черт, присущих немцам и русским. И этот основной недостаток практически всех истолкований сохраняется, как мы еще увидим, вплоть до наших дней. Как в научных, так и в литературно-популярных работах концепция синтеза, заложенная в образе Штольца, учитывается все еще недостаточно, а иногда просто игнорируется.
Невыгодным для более положительного признания в Германии создателя “Обломова” оказалось и то обстоятельство, что в ранних немецкоязычных монографиях, посвященных истории русской литературы, имя Гончарова иногда или просто отсутствовало (Хонеггер, 1880), или оно упоминалось лишь вскользь (Висковатов, 1886), да и то в сборных главах, наряду с прочими темами и именами (Галлер, Элиасберг, Лутер, Арсениев и др.). И, вообще, Гончаров часто фигурировал только в сравнении с другими русскими авторами, поскольку бытовало мнение, что он недостаточно самобытен и оригинален. Еще в двадцатые годы в пособии по истории литературы одного немецкого автора можно было прочитать, что Гончаров предлагает “те же самые выводы и тот же самый результат, что и Тургенев”12. И, конечно, Гончаров в течение многих десятилетий находился в тени той всеобщей эйфории вокруг имени и творчества Достоевского, которая долгое время царила в Германии.
Несомненно, можно найти исследования русской литературы, в которых содержатся и доброжелательные, а иногда даже в высшей степени похвальные отзывы о Гончарове. Однако они появились либо относительно поздно, либо это были абсолютно несенсационные, лишенные эффективности, краткие высказывания, содержание которых ограничивалось оценкой эпической широты, жанровой живописи и психологической глубины творчества Гончарова. Правда, жанровая живопись Гончарова тут же подвергалась критике, утверждалось, что она представляет собой “победу повседневности над идеалом”13, или что она описывает “банальность повседневной жизни”14. Монографические исследования творчества Гончарова в виде отдельных книг — в отличие от исследований по творчеству Тургенева, Достоевского и Толстого — появились только после второй мировой войны.
Неутешительную картину представляют собой переводы Гончарова на немецкий язык. Правда, важнейшие его произведения были переведены уже в XIX веке, однако эти переводы были плохими и к тому же иногда неполными, сокращенными. Один из тогдашних критиков констатировал, что даже перевод “Обломова” “не в состоянии оказать воз действия на наших читателей”15. К сожалению, и сегодняшние переводы изобилуют ошибками, а многое еще вообще не переведено, так, например, письма и эссе Гончарова. Надо признаться, что я вижу здесь упущение не только немецких издателей, но и немецкой русистики в целом.
Таким образом, в глазах немецких читателей, в особенности любителей русской литературы, имя Гончарова стояло как бы во втором ряду имен русских литераторов. Кроме этого мнения о нем были разными и противоречивыми. Такие корифеи немецкой литературы как Герхард Гауптманн, Райнер-Мария Рильке, Германн Гессе и Томас Манн, которым мы обязаны многочисленными хвалебными отзывами о творчестве классиков русской литературы, также не оставили сколько-нибудь примечательных записей, свидетельствующих об их отношении к Гончарову. В ранних немецких антологиях русской литературы мы напрасно будем искать имя Гончарова, в то время как в них представлены: Пушкин и Гоголь, Тургенев и Достоевский, Толстой и Чехов, и даже Горький16.
Выше я уже указывал на то, по какой причине Гончарову на протяжении многих десятилетий не удавалось достигнуть популярности Тургенева или Достоевского. Сейчас мне хотелось бы добавить к этому еще один момент. Появление первых переводов Гончарова на немецкий язык совпало по времени с так называемым периодом грюндерства (Gründerjahre) в Германии. Победа над Францией в 1871 году, растущее ошеломляющими темпами предпринимательство, мобильность и социальное превосходство буржуазии способствовали развитию в Германии тех идеалов, которые воплощал в себе полунемец и бюргер Штольц, а не русский дворянин Обломов. Динамически ориентированная немецкая общественность не могла ни понять, ни принять пассивных и ограничительных жизненных принципов Обломова. Соответственно, и в литературной критике герой Гончарова — в унисон с осуждающими определениями Ленина — назывался пережитком, фигурой регресса, которая уже для эпохи реформ Александра II была чужеродным телом. Фигура Обломова просто не вписывалась в бисмарковское время, а с началом первой мировой войны и Октябрьской революцией немецко-русские отношения стали еще более сложными. И потому в культурной и литературной жизни Германии на протяжении почти целого века так и не сложилось представления о том, что Гончаров относится к числу самых великих русских писателей и тем самым принадлежит к мировой литературе.
Только в последние тридцать лет стало заметно оживление в рецепции Гончарова в Германии. В первую очередь это было связано с расширением немецкой славистики, то есть с местом, которое занимали славистические исследования в общем литературоведении. Правда, в центре научного интереса находится — как и раньше — творчество Пушкина, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого и Чехова, и на немецком языке все еще не имеется фундаментального исследования жизни и творчества Гончарова. И все же можно указать на довольно значительное число статей, на диссертации и небольшие монографии по теме, а также два сборника научных трудов, вышедших под моей редакцией17. Больше стало и переводов, и статей научно-популярного характера в массовой печати. Однако положение дел в Германии — как в плане научных исследований, так и в издательской области — оставляет желать много лучшего.
“Обломова” привлек к себе внимание различных немецкоязычных авторов, которые разрабатывают тему этого главного произведения Гончарова в своих романах или пьесах, актуализируют ее, делают попытки собственных трансформаций. Говоря иначе, роман “Обломов” стал пратекстом (исходным текстом) для произведений современной немецкоязычной литературы.
Ниже мне хотелось бы коротко остановиться на некоторых из этих трансформаций.
В семидесятые годы во Франкфурте-на-Майне вышел небольшой роман швейцарского автора Пауля Низона под лапидарным заглавием “Штольц”. Этот роман на современную тему описывает короткий жизненный путь студента Ивана Штольца, который из-за духовного и морального обнищания и пассивности должен считаться с преждевременной смертью. Правда, у Ивана Штольца есть жизненные планы, но он так же, как и Обломов, не в состоянии осуществить их из-за недостатка движущих сил. Он пассивен и лишен творческого начала, им владеет “Willenlosigkeit” (безволие) (177, 190). В нем доминирует принцип фрагментарности: “Все вокруг него лежало отдельными частями, он сам состоял из отдельных, еще не соединенных воедино обломков” (66). Здесь видна однозначная связь с говорящей фамилией Обломова. Отказ Ивана Штольца от активной жизни обозначается — как и в романе “Обломов” — желанием “nicht geweckt zu werden” (не быть разбуженным) (192) и состоянием “Verlöschen” (погасания, угасания) (11). Как и у Гончарова здесь также присутствует обратная сила, действующая временами динамизирующим образом, и вводящий в заблуждение образ некоего “другого”, однако обе эти корректирующие силы не могут предотвратить конца. Так же как для молодого Обломова овраг представлял собой непреодолимую границу, так и Штольц Низона не может превозмочь себя и переступить границу леса.
Пауль Низон знает Гончарова, и он неоднократно высказывал свои суждения о романе “Обломов”. Низон называет Обломова “Tagträumer” (мечтателем), который не желает становиться взрослым и остается “ein Fremdling im Leben” (чужаком в жизни). Он считает, что достижение “тотальности” героем Гончарова возможно только в “коконе” мечтаний (мечтательства), но не в реальности (реальной жизни). Соответственно, и его собственный герой — Иван Штольц — является “потомком Обломова” (“ein Abkömmling Oblomows”)18!
Роман “Штольц” вызвал в свое время значительный интерес у немецких читателей и немецкоязычной критики. Прежде всего молодые читатели воспринимали его как зеркало своего поколения, поколения, которое все сильнее начало выражать свое неприятие суеты и неудержимых темпов экономического бума в Германии. Молодые люди чувствовали, что все более возрастающая интенсивность их трудовой деятельности, мысли о необходимости постоянного продвижения вверх по служебной лестнице часто превосходили их реальные способности и умения, а, соответственно, возрастал интерес к более спокойному, бесстрастному и, если можно так сказать, пассивно-оборонительному образу жизни. Поскольку стиль Низона отличается трезвостью и реалистичностью, его текст был легко понятен и доступен в языковом плане. Тем не менее немецкие критики не заметили, что между “Штольцем” Низона и Гончаровским “Обломовым” существует прямая связь.
Спустя несколько лет после романа Низона, вышел в свет другой короткий роман, выдержанный в обломовских традициях, а именно, роман Уве Грюнинга “Auf der Wyborger Seite” (“На Выборгской стороне”). Уже заглавие книги, а также две (вступительные) цитаты из “Обломова” в качестве эпиграфа свидетельствуют об очевидной связи между этими произведениями. Автор многочисленных переводов и эссе, Уве Грюнинг хорошо разбирается в русской литературе19.
В романе “На Выборгской стороне” разрабатывается история несчастной любви Обломова и Ольги в ситуативном контексте бывшей ГДР. Грюнинг показывает нам немецкого Обломова 70-х годов XX века, который уступает своей возлюбленной в плане активности, энергичности, инициативности и решительности, и который в конце концов расстается с ней, хотя она пошла ради него на развод. Перипетии их отношений сопровождаются многочисленными цитатами и мотивами из “Обломова”. Речь идет при этом об оппозиции (о противопоставлении) vita activa и vita contemplativa, и роман Грюнинга можно было бы интерпретировать как апологию последней. Текст романа заканчивается посланием, согласно которому свобода “остаться”, то есть не измениться, важнее, чем свобода уйти. Грюнинг считает, что в попытке ухода слишком много: “vergebliche Investitionen an Gefühl, ohnmächtiger Erkenntnis, Gleichgültigkeit und Leiden (131) (“ненужных и напрасных эмоций, осознания бессилия, равнодушия и страдания”). Уве Грюнинг является автором, который исповедует христианскую этику, и можно сказать, что за процитированным выше высказыванием стоит не только обломовский идеал покоя и “поэтической жизни”, но и библейская “суета сует”20.
Вышедший шесть лет назад роман прозаика и кинорежиссера Гюнтера Рюккера “Otto Blomow” (“Отто Бломов”) представляет собой текст совершенно иного характера. В книге рассказывается об одном молодом немце, который после войны, вернувшись из плена, вероятно, из Советского Союза, и попав в Лейпциг, вырабатывает для себя определенные приемы выживания. Эти приемы основываются наряду с прочим на том, что по известным причинам в послевоенное время было больше женщин, чем мужчин, и женщины — как говорится в тексте — “hungrig auf Männerfleisch waren” (изголодались по мужской плоти) (108). Пользуясь этим, Отто Бломов переходит от одной женщины к другой, с одной квартиры на другую и с одного дивана на другой. Примечателен подзаголовок романа: “Geschichte eines Untermieters” (“История одного квартиранта”). Ангелом-хранителем автора и его героя является Боккаччо, автор знаменитого “Декамерона”.
Для изображения похождений своего героя Рюккер выбирает форму приключенческого и плутовского романа. Отто Бломов является, если можно так сказать, квартирантом у жизни, симпатичным, но праздным и ленивым эгоистом и лентяем, который способен на большие достижения только в постели. Он не лишен талантов и дарований, он образован и начитан, однако его не хватает на последовательные действия и долгую любовь. С удивительной быстротой он постигает следующую истину: благодаря гибкости, интуитивной реакции на определенные ситуации с позиций дон жуана, а также ироничному подходу к жизни, можно прожить ее намного комфортабельнее, чем соблюдая установленные, считающиеся нормой принципы. Блестящий стиль, богатая лексика, красочное описание эпизодов превращают чтение этой книги в настоящее наслаждение. Тем не менее литературная критика Германии практически не обратила внимания на роман Рюккера.
Одновременно в тексте содержится, если рассматривать время и измена в любви. В произведениях, повествующих о проблематике возвращения немцев из плена или женщин, разбирающих руины, оставленные войной, по понятным причинам не было места для фривольной эротики и игривой иронии плутовского романа. Во-вторых, то же самое можно сказать о так называемой социалистической морали бывшей ГДР, которая требовала изображения благородных образов коммунистического активиста и примерного труженика, а не аполитичного бездельника, девизом которого является не “Слава труду!”, а “Слава постели!”. Отто Бломов, читающий вместо Гегеля или Маркса Шопенгауэра, не связывающий себя какими-либо обязательствами, а наслаждающийся прелестями сладкой жизни, посещающий вместо партийных собраний своих многочисленных любовниц, представляет собой антипод положительного социалистического героя. Не случайно, что подобный роман мог появиться только после того, как перестала существовать ГДР. Вместе с тем примечательно, что Гюнтер Рюккер играет не только с основными принципами послевоенной немецкой литературы, но и с материалом гончаровского “Обломова”. “Отто Бломов” — это роман, который, с одной стороны, обновляет старые традиции плутовского романа, однако, с другой стороны, он ставит с ног на голову задачи литературы по преодолению последствий войны. И для того, чтобы постигнуть это, не надо знать русского Обломова. Однако тот, кто читает роман Рюккера, постоянно имея перед глазами в качестве пратекста текст “Обломова”, тот выигрывает как бы вдвойне.
Так выглядит рецепция “Обломова” и преломление этого романа Гончарова в романах немецкоязычных авторов. Наряду с этим аспектом есть и другая область рецепции творчества Гончарова, представляющая определенный интерес. Два немецких драматурга создали инсценировки по мотивам романа Гончарова: это один из известных в Германии современных авторов Франц Ксавер Крётц (род. 1946), а также менее известный и еще довольно молодой драматург Йорг Михаель Кёрбль и модернистскими устремлениями, весьма вольно обращаются с текстом Гончарова. Рамки небольшого по времени доклада не позволяют мне подробно остановиться на этих двух пьесах.
Перехожу к заключительной части моей статьи. Я надеюсь, что мне удалось показать, как много еще предстоит сделать гончарововедению в немецкоязычных странах. Важнейшими задачами при этом, на мой взгляд, являются следующие:
1) следует исправить ошибки в имеющихся переводах романов Гончарова или заменить последние абсолютно новыми переводами;
3) необходимо проведение более интенсивных научных исследований. Давно уже пора издать монографию о жизни и творчестве Гончарова, а также в рамках серьезного и подробного исследования рассмотреть особенности рецепции его произведений в немецкоязычных странах. В последнем должна быть учтена и проблематика книжных иллюстраций (среди них и комиксов!) и других форм представления героев Гончарова в изобразительном искусстве.
“Обломов” смогут вырваться из плена устоявшихся клише, снижающих истинную ценность писателя и его главного героя. До 200-летия со дня рождения Гончарова остается 15 лет. Надо надеяться, что гончарововеды немецкоязычных стран смогут отметить празднование этого большого юбилея более радостными итогами, чем сегодня, тем более, что Гончаров во всех отношениях заслуживает этого.
Примечания
1 Reinholdt. 1886, str. 687 f.
2 Zabel. 1885, str. 239 ff.
3 Wesselovsky. 1908, str. 79
4 ückner. 1908, str. 94 f.
5 Arseniev. 1929, str. 107.
6 Kropotkin. 1906, str. 196.
7 Vgl. Arseniew. 1929, str. 109.
8 Reinholdt. 1886, str. 688.
9
10 Zabel. 1885, str. 252.
11 Kropotkin. 1906, str. 196.
12 Friedrichs. 1921, str. 86.
13 Bauer. 1890, str. 38.
14
15 Zabel. 1885, str. 239. Vgl. dazu auch R. Loew, Wilhelm Henckel: Buchhändler — Übersetzer — Publizist. Aus der Geschichte der deutsch-russischen Kulturbeziehungen des 19. Jahrhunderts, Frankfurt a. M., 1995, str. 108 ff.
16 Vgl. Das Russenbuch2. 1922 ili Die großen Russen, hg. v. A. Eliasberg (Leipzig, bez goda).
17
18
19 Vgl. U. a. A. Fet, Gedichte. Russisch-deutsch. Nachgedichtet von Uwe Grüning, Leipzig. 1990 (= Reclam-Bibliothek Bd. 1358).
20 Vgl. Auch Keßler. 1994.
Литература
I. Переводы
A. Contscharow. Oblomow. Russisches Lebenshild. Deutsch von B. Horsky, Bde. I—II, Leipzig, 1868.
Ders. Oblomow. Roman. Aus dem Russischen von G. Keuchel. Mit einem Vorworte von Eugen Zabel, Theile I—II. Berlin/Sondershausen, 1885 (2. Aufl. 1887).
Ders. Eine alltägliche Geschichte. Roman. Aus dem Russischen übersetzl von H. von Exe. Mit einer Einleitung von Wilhelm Henckel, Berlin/Stuttgart, 1885 (= Collection Spemann, Bd. 72).
(dass. später im Jahre 1900 in der “Union Deutsche Verlagsgesellschaft”, Stuttgart/Berlin/Leipzig).
Ders J. (1896 ?).
II. История литературы и исследования
Arseniew, N. von. Die russische Literatur der Neuzeit und Gegenwart, Mainz 1929
Bauer, E. Naturalismus, Nihilismus, Idealismus in der russischen Dichtung, Berlin, 1890.
ückner, A. Russlands geistige Entwicklung im Spiegel seiner schönen Literatur, Tubin gen, 1908.
Ders. Russische Literatur, Breslau, 1922.
Coralnik, A. (Hg.). Das Russenbuch, Leipzig, 1922.
äts, 2. Aufl., München, 1925 (zuerst 1923).
Ders. Die großen Russen. Puschkin. Lermontow, Gogol, Tolstoj, Turgenjew, Dostojewskij, Tschechow. Eine Auswahl (...). Leipzig o. J.
Friedrichs, E. Russische Literaturgeschichte, Gotha, 1921.
Haller, K. Geschichte der russischen Literatur, Riga / Dorpat, 1882.
Hoefert, S. Russische Literatur in Deutschland. Texte zur Rezeption von den Achtziger Jahren bis zur Jahrhundertwende, Tübingen. 1974.
I. Russische Literatur und Cultur. Ein Beitrag zur Geschichte und Kritik derselben, Leipzig, 1880.
Kasack, W. Russische Literaturgeschichten und Lexika der russischen Literatur Die Handbücher des 20. Jahrhunderts. Überblick — Einführung — Wegführer, Konstanz, 1997.
Keßler, P. Oblomov in Glinderoda (DDR). Gončarov — Spuren bei Uwe Grüning, in: P. Thiergen (Hg.) Ivan A. Gončarov. Leben, Werk und Wirkung, Köln/Weimar/Wien, 1994, S. 379—387.
Kropotkin, P. Ideale und Wirklichkeit in der mssischen Literatur. Autorisierte Übersetzung besorgt von B. Ebenstein, Leipzig, 1906.
Lenin, V. I. O literature i iskusstve, Moskva, 1957.
Nötzel, K. Einführung in den russischen Roman, München, 1920.
Reinholdt, A. von. Geschichte der Russischen Litleratur. Von ihren Anfängen bis auf die neueste Zeit. Leipzig, 1886.
Thiergen, P. (Hg.). I. A. Gončarov. Beilräge zu Werk und Wirkung, Kölh/Wien, 1989.
Ders. Ivan A. Gončarov. Leben, Werk und Wirkung, Kölh/Weirmar/Wien, 1994.
äischen Literaturen und die slawischen Sprachen, Berlin/Leipzig, 1908, S. 40—152.
Wiskowatow, P. von. Geschichte der russischen Literatur in gedränter Uebersicht, Dorpat/Fellin, 1886 (= 2. Aufl.).
Zabel, E. Literarische Streifzüge durch Rußland, Berlin, 1885.
Ders. Russische Litteraturbilder, 2. Aufl., Berlin, 1899.
III. Романы и инсценировки
Grüning, Uwe. Auf der Wyborger Seite, Berlin, 1978.
Rücker, Günther. Otto Blomow. Geschichte eines Untermieters, Berlin, 1991.
Kroetz, Franz Xaver. Oblomow. Ein Stuck in zwei Akten. Nach Motiven aus dem Roman “Oblomow” von Iwan A. Gontscharow. Premiere München, 1989.
örg Michael. Oblomows Traum. Em deutsches Drama, in Theater der Zeit, Nr. 1—2, 1996, S. 74—99.
Сноски
*1 Перевод с немецкого д-ра Ашота Исаакяна.