Гончаров И. А. Письмо к Валуеву П. А., 27 апреля 1881 г. // Гончаров И. А. Литературно-критические статьи и письма. — Л.: Гослитиздат, 1938. — С. 326—330.
27-го апреля 1881 г.
Я с большим увлечением, не отрываясь, прочел в два дня присланные мне главы. Потому ли, что начало я не сам читал, а слушал, или по причинам, зависящим от самого романа, — присланное мне теперь продолжение показалось выше, сильнее, интереснее первой половины. Прежде всего — оно сжатее: длинности почти нет, кроме одного места, о котором, вместе с двумя-тремя мелкими замечаниями (если Вам угодно будет их выслушать) сообщу по прочтении всего.
В первых главах несколько растянуты и монотонны описания природы и некоторые разговоры. Здесь, напротив, в этих главах, все заключено в строгие рамки нужного, необходимого; ничего — почти ни одного слова — нельзя выпустить даже, например, из толков о сельском хозяйстве, крестьянских работах, устройства и неустройства имений, провинциальной администрации и проч.
Все это тесно и гармонически вяжется с общей идеей и с вопросами времени, все умеренно, уместно, нигде ни каплей не переливается за край. Просто оторваться нельзя.
Это не комплименты. Я вообще не мастер их делать и не был щедр на них за первую половину. Но не могу не сказать, что если и заключительные главы доведены до конца с тем же единством тона, характера и важностью содержания, то можно поздравить ваше сиятельство с блистательным одолением и разрешением широкой и трудной задачи или задач — литературным путем.
Чтобы влить каплю кислоты в мои искренние поздравления, я должен предсказать (как прежде предсказывал), что, при появлении романа в свет, критика не преминет упрекнуть роман в некотором недостатке художественной техники: но справедливая и добросовестная критика должна будет в то же время прибавить, что техника приобретается только долговременным упражнением и дается почти всем, но она никогда не прикроет собою и не выполнит отсутствия идей, серьезного и глубокого взгляда на жизнь — и вообще скудости содержания. А строгость взгляда, определенность идей и разнообразия содержания — главные силы вашего произведения.
Как доказательство бессилия одной техники (без содержания) укажу два новые романа, недавно попавшиеся мне под руку: один посмертный — прославленного (бог знает за что!) Гюстава Флобера — «Bouvard et Pécuchet»1, а другой весьма читаемого во Франции, и у нас тоже, последователя Эмиля Золя, Hyismans «En ménage»2.
Техника доведена до изумительной верности рисунка, реальной мелочности описаний: видишь какую-нибудь комнату, сад, дорогу, избу, фигуру человека или животного — глазами, перед собой, слышишь, кажется, даже интонацию голоса в разговоре, и между тем все-таки более 20 страниц ни той, ни другой книги прочесть нельзя!
Нет мысли, нет цемента, никакого света и тепла! Пустота во всем этом — такая же, как пустота в головах авторов!
Позвольте с нетерпением ожидать последних глав — и чем скорее, тем для меня лучше...
И. Гончаров.
Припоминая о себе, как я бывал счастлив, закончив какую-нибудь многолетнюю и трудную литературную работу (вроде Обломова, Обрыва
Я и применил бы эту аналогию и к вам, если бы вы были только писатель, но вы прежде всего — и многое другое: с ваших широких путей вы случайно сошли на литературную дорожку, легко пробежали по ней — и я не знаю, будете ли продолжать, и потому в ваш авторский fort intérieur3 проникать не решаюсь.
Года три-четыре тому назад, по выслушании первой половины вашего романа, а также и некоторых других того же рода, я задумал предугадать и нарисовать образ печатной (но никак не своей личной — повторяю) критики вообще произведений такого же содержания, стиля и тона, критики в лицах, с их разнообразной характеристикой, собрав в общий круг все за и против.
В статье моей (Литературный вечер) некоторые за и против, конечно, были приложены и к вашему произведению, поэтому я, до напечатания, и представил ее на ваше благоусмотрение, так как самая мысль рисовать эту критику и самих критиков возникла более всего по поводу вашего романа.
Лично меня самого там не было, или если я и показался, в лице литератора Скудельникова, то показался именно в той роли, какую сам себе создал, т. е. подслушал общий говор и записал его, чтоб передать автору или авторам, между прочим более и прежде всего вам, а вы разрешили передать и публике.
Теперь, закончив чтение, я, наконец, прошу позволения высказать и свое впечатление, которое, впрочем, уже и высказал в недавнем моем письме к вам. Мне только остается прибавить, что я кончил чтение глубоко тронутый и взволнованный, как ваша Надежда Павловна, которая любит те сочинения, какие будят в ней «добрые струны и не затрагивают недобрых». И во мне заиграли «добрые струны, а недобрые молчали». Я сам люблю, как женщина, такие сочинения и храню о них благодарные воспоминания. Такие книги делают человека лучше, а это одно из основных условий и даже основная, чуть ли не единственная цель искусства. Словом, я покорился впечатлению, как женщина, но не слепо, ибо вижу и некоторые недостатки, но они щедро окупаются обилием достоинств.
Надежда Павловна, не мудрствуя лукаво, выразила основной принцип искусства: это инстинктивно верно, но, к сожалению, одного инстинкта и проистекающих из того впечатлений чувства мало даже и для произведения искусства. Впечатления и чувства много зависят от темперамента и бывают изменчивы и обманчивы: поневоле приходится звать на помощь другого регулятора — ум, опытность, приглядку к произведениям — т. е. критику. Это подтверждают многочисленные суждения и в вашем романе о картинах и статуях, (между прочим, в главе Инспрук Лориным и бароном), где является на сцену не дамская, а строгая и обдуманная критика.
Поэтому как ни милы и обаятельны женские похвалы — «мило», трогательно, charmant4 и т. д., но всякий автор с самолюбием не удовлетворится этим поверхностным критическим критериумом.
Впрочем, вы сами сделали сжатый и мастерский критический очерк вашего произведения в конце романа, — выразив в нем полный, сознательный взгляд и на него и на произведения искусства вообще.
Все это крайне занимательно, интерес растет с каждой главой и наконец читатель расстается с последней страницей, тронутый до слез неожиданной поэтической картиной над могилой Зинаиды.
5. Прошу принять эти заметки, как знак моей симпатии и доверия к вам и к вашим качествам — и автора и человека.
Если я ошибаюсь на счет главы Фабиола, вы, может быть, при свидании благоволите объяснить мне мою ошибку, а если в чем-нибудь хоть немного согласитесь со мной, я буду очень счастлив.
В заключение позвольте благодарить паки и паки за давно неиспытанное мною удовольствие и покорнейше просить принять мой глубокий поклон.
И. Гончаров.
1 Бувар и Пекюше (франц.).
2 Гюисманс «В семье» (франц.).
3 В данном случае: внутренняя сущность (франц.).
4 прекрасно (франц.).
5