Гончаров И. А. Письмо Ефремовой Ю. Д., 25 октября — 6 ноября <1847 г. Петербург> // Гончаров И. А. Собрание сочинений: В 8 т. — М.: Гос. изд-во худож. лит., 1952—1955.
Т. 8. Статьи, заметки, рецензии, автобиографии, избранные письма. — 1955. — С. 236—239.
3
Ю. Д. ЕФРЕМОВОЙ
25 октября — 6 ноября <1847 г. Петербург>
Долго намеревался я медлить ответом на Ваше письмо, Юния Дмитриевна, в отмщение (если это только отмщение) за продолжительное молчание. Но сегодня получил огромную работу по службе и сегодня же прощаюсь с своею ленью и свободой по крайней мере на месяц. Молчать еще месяц — это значило бы слишком далеко простирать свое мщение: да за что же наказывать и себя? Итак, мои последние свободные минуты принадлежат Вам, и я нахожу, что лучше употребить их нельзя. Смотрите, сколько комплиментов в одном только вступлении! о, я знаю, что Вы любите. Присовокупляю еще один: я любовался Вашими письмами и особенно последним, вот этим, на которое отвечаю, но чем любовался? Нежностью и легкостью пера, что ли, или чувствительностию, которая сквозит даже в обыкновенных фразах и всегда обличает женщину, или, наконец, игривою и кокетливою болтовнею: вовсе нет! А любовался я Вашим навыком писать письма, Вашею дипломатическою манерою, потом господствующею в них консеквентностью1 и степенностью. Право, так: не сочтите этого, ради бога, за насмешку. Так и представляю Вас себе с пером в руке за этими письмами, с задумчивою миною, немигающими глазами, сидящею прямо (отчасти и по причине тесной шнуровки: станете ли Вы делать такое важное дело в парессёзке?2), словом, воображаю Вас в каком-то строгом чине, пишущею к бесчисленным, разбросанным по всей России тетушкам, бабушкам, в том числе еще и к Ивану Александровичу. При такой практике по тетушкам и бабушкам как и не приобрестъ навыка! А Вы еще скромничали — как писать. Впрочем, среди этих стройных и строгих фраз есть одна, которая много смягчает серьезный тон письма: она уверяет, что Вы «не забываете друзей», а самолюбие внушает мне смелость принять это отчасти и на свой счет. A propos3 о друзьях и т. п.: почему Вы считаете меня до такой степени бесчувственным, что я позволяю даже тревожиться о братьях, когда в тех местах, где они живут, холера! — Помилуйте, в Симбирске и холера и беспрестанные пожары, а там у меня у самого живут мать, брат и две сестры: как не потревожиться?
Лучшее место, однакож, Вашего письма есть то, где Вы обещаете приехать в декабре. Но зачем так долго! Нельзя ли в ноябре? По крайней мере сдержите слово хоть в декабре. Я как отъявленный эгоист не стыжусь признаться, для чего я очень усердно желаю этого. У меня, за отъездом Вашим, один вечер пропадает совсем; как он настанет, то есть такой вечер, когда я, по моему предположению, был бы у Вас на креслах у окна или на маленьком диване, курить папироску, и то спорить с Вами и сердить Вас, то тревожить Вас и даже нагонять на Вас минутную тоску преподаванием своей печальной теории жизни — и вдруг этого ничего нет! Как я ни старался забыть эти вечера и делать в то время что-нибудь другое — невозможно. Я и играл, и читал, и ходил к так называемым друзьям, прибегал даже к решительным мерам, как-то — к крепким напиткам, — нет, один вечер остался незаменим в неделю (вот уж, кажется, пятый комплимент в письме и какой комплимент: почти весь построен на правде, а если и есть ложь, так разве самая малость). Приезжайте же поскорее.
Отчего же это Вы не читаете «Современника»? А здесь-то хлопочут посылать его к Вам. Рекомендую Вам там в октябрьской книжке письмо Герцена из Парижа, из Avenue Marigny — потом в «Смеси» помещается всегда résumé4
На вопрос Ваш, что делается в литературном мире — ответ немудреный, то есть все то же: капля меду и бочка дегтю. Мы ожидаем теперь много хорошего от Белинского: он воротился здоровее и бодрее — только на долго ли, бог весть. Но ведь и прогулки за границу, между прочим в Париж, много помогли ему. Он уж что-то пишет к следующей книжке.
Благодарю Вас за участие к моим трудам. И тут утешительного нечего сказать. Нового ничего нет, да сомневаюсь, и будет ли. Есть известный Вам небольшой рассказ, довольно вздорный: он появится в январской книжке. А теперь он пока у меня, я перечитываю его, кажется в шестой раз, и все никак не могу истребить восклицательных знаков, наставленных переписчиком, чорт знает зачем. Мараю, мараю, где-нибудь да останется. Вот чем пока ограничивается моя литературная деятельность. А то хожу повеся нос, что не мешает мне, однакоже, исправно кушать и почивать, ношу с собой везде томящую меня скуку ко всякому труду, особенно литературному, чувствую холод, близкий к отвращению, и только вот в эту минуту, то есть за этим письмом, тружусь с особенным удовольствием, не знаю почему (шестой комплимент и уж этот весь чистая правда, иначе письмо не было бы так длинно). Вы говорите, что у нас талантливые люди пишут мало, а бездарные много; и Белинский точь-в-точь этими словами твердит то же самое, а талантливым людям все неймется: не пишут, бестии! Я тоже немало ругаю их. Степан Семенович Дудышкин начинает входить в моду: умные и дельные его статьи в «Отечественных записках» и частию в «Современнике» замечены и расхвалены всеми умными и дельными людьми...
Над Майковыми время оказывает свое благодетельное влияние, то есть острота страдания притупилась, хотя они ни за что не сознаются в этом, особенно Евгения Петровна. Она считает это, кажется, оскорблением памяти умершего, бог знает почему. Она сердилась на меня и на Степана Семеновича и обвиняла нас в забвении Валерияна, потому что мы с ней не говорим о нем, утверждая, что ей от этого легче. Но едва заговоришь, она начинает рыдать. Рана растравляется, а с ней и боль; молчим — смеется: кажется, это лучше, а подите, уверьте ее, что забыть умершего — для живого есть благодеяние, — нет, в ее глазах это преступленье. Всем этим я отнюдь не хочу сказать, чтоб они уж и утешились, нет, до этого еще далеко; но по крайней мере плач и рыдания сменились тихою, хотя еще и глубокою горестию. Николай Аполлонович, как более твердый человек, более всех и страдает, хотя и молчит. О молодежи нечего и говорить: весело бежит вперед и не оглядывается.
но вместо него явился Монжоз (Monjauz). Я не видал его, но говорят, что он естественностию и благородною простотою игры затмит Брессана, а другие прибавляют, что даже и наружностью; притом ему 21 год. Злые языки прибавляют еще, что все барыни не преминут, по обычаю, перевлюбиться в него, а злейшие говорят, что и Вы сочтете обязанностию сделать то же; приезжайте же поскорее. Фреццолини принята хорошо, но не с безумием, как у нас водится — и слава богу! что за жалкое и смешное ребячество выражать восторг до унижения! И уж пусть бы было свое, а то ведь и это переняли у итальянцев; что за краса северному жителю корчить страстную, южную натуру? Еще певица Анжи: публика еще не разберет, что она — контральто или сопрано. Прочие известны: плешивый Сальви, который лучше танцует, нежели поет на сцене. Борси, которой не изменили, несмотря на Фреццолини, остается все той же... какой бы? ну хоть вдохновенной Нормой, пожалуй. Etc., etc. Впрочем, я еще никого не слыхал: это я так только.
Надеюсь получить от Вас хоть одно письмо до Вашего приезда; если нет — буду и я взаимно молчать. Я плачу взаимностью во всем, начиная с любви до переписки: знайте же об этом наперед, если захотите влюбиться в меня или если будете продолжать переписываться. Прощайте — или лучше до следующего письма и до личного свидания. Остаюсь все тот же, неизменно холодный, скучный и дружески почтительный
Гончаров.
Сноски
1 Последовательностью (лат.).
2 франц. ленивая.
3 Кстати (франц.).
4 франц.).
Примечания
3
Частично опубликовано у Е. Ляцкого «И. А. Гончаров», Стокгольм, 1920. Полностью печатается впервые по автографу ИРЛИ.
Юния Дмитриевна (Юнинька) Ефремова П. Майковой, близкая приятельница Гончарова, с которой он находился в длительной переписке (с 1847 по 1874 г.). Письма Гончарова к Ефремовой опубликованы Б. Л. Модзалевским в статьях «Из переписки И. А. Гончарова», «Временник Пушкинского дома 1914 г.», П. 1915, стр. 94—130, и «Тридцать четыре письма Гончарова к Ю. Д. Ефремовой» — «Невский альманах», вып. 2, «Из прошлого», П. 1917, стр. 8—43.
...письмо Герцена из Парижа. И. Герцена из цикла «Письма из Avenue Marigny», напечатанном в «Современнике» (1847, № 10).
...много хорошего от Белинского. — Белинский вернулся в конце сентября 1847 года в Петербург. В первые дни он производил впечатление человека, находящегося на пути к выздоровлению. В. П. Боткин писал 12 октября 1847 года: «Белинский уже в Петербурге и, говорят, свеж и бодр и с ревностью принимается за журнал. Но надолго ли станет этой свежести и бодрости?» («П. В. Анненков и его друзья», СПБ. 1892, стр. 553).
...... — Речь идет об очерке Гончарова «Иван Савич Поджабрин» (написан в 1842 г., напечатан в «Современнике», № 1, 1848; см. т. 7 наст. изд.).
Степан Семенович Дудышкин начинает входить в моду. — Дудышкин С. С. (1820—1866) — критик либерального направления, после Майкова заведовал критическим отделом в «Отечественных записках». В письмах к Боткину от 4—8 ноября 1847 года и Анненкову от 20 ноября 1847 года Белинский, отметив молодого критика, сообщал, что собирается привлечь его в «Современник». «Я пришел от нее, — писал Белинский о статье Дудышкина, — в восторг» (Белинский III, стр. 270—271).
...памяти умершего... — Речь идет о Валериане Майкове. В письме к Ю. Д. Ефремовой от 22 июля — 3 августа 1847 г. Гончаров описывал трагическую смерть В. Майкова и сообщал, что 18 июля на похоронах были «Панаев, Некрасов, Языков и все мы...» Характерно и дальнейшее его сообщение: «Краевский побледнел, узнавши о смерти Валериана: он потерял единственную поддержку своего журнала. Некрасов, Панаев и другие глубоко жалеют о нем не как о сотруднике, они успели полюбить его независимо от статей». В «Современнике» (1847, № 8) Гончаров опубликовал некролог на смерть Майкова.
Николай Аполлонович — Майков.
«Норма» (1831) — опера итальянского композитора Винченцо Беллини (1801—1835).
Брессан... не воротится. — Брессан — французский актер Михайловского театра в Петербурге. Белинский писал о «благородной, исполненной глубины и нежности чувства игре г. Брессана».
Монжоз
Анжи, Сальви — певцы Итальянской оперы в Петербурге.
(р. в 1818 г.) — итальянская оперная артистка, выступавшая в Петербурге. В зиму 1848/1849 г. Фреццолини хотела поставить в свой бенефис оперу Глинки «Иван Сусанин» («Жизнь за царя»).
Борси