• Приглашаем посетить наш сайт
    Брюсов (bryusov.lit-info.ru)
  • Гончаров — И. И. Льховскому, 25/13 июня 1857.

    Гончаров И. А. Письмо к И. И. Льховскому, Варшава, 25/13 июня 1857 // Литературный архив. — Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — Т. III. — С. 97—106.


    11

    Вчера вечером1 пржиехал я сюда, но в каком положении — боже мой! Когда я выходил из кареты, случившийся тут <местный житель> взглянул, кажется, на меня с состраданием и спросил, не хочу ли я «оголиться». Пять дней — небритый, не мытый — я-то! Подвиг путешествия начался, а сил нет: не знаю, как это я поеду дальше! В карете я страдал от бессонницы, от дурной пищи и от скуки, с примесью боли. Вспомните Ваше очень2 удачное сравнение, Льховский, насчет Прометея и ворона. И тот и другой (т: е: сам я) были в одном и том же ящике, и не было выхода из клетки. С одной стороны жестокие нападения, с другой терзания, правда, двух или даже одного рода, но за то каких гадких и глупых. Два призрака неразлучно3 были со мной: один гнался сзади и если я переставал слушать его, другой, или пожалуй он же самый забегал вперед, грозил и насмешливо говорил: помни4 Кстати о товарище. Я удивил его,5 кажется, на всю его остальную жизнь т: е: он никак не мог понять, от чего человек все молчит, когда есть с кем говорить, и ни слова на его замечания, рассуждения и даже вопросы не отвечает, который ни капли ни вина, ни пива не пьет и вообще мало признаков жизни оказывает. А знаете ли, кто этот рябой толстяк, что сел со мною? Он назвал себя Радецким, служащим у Паскевича: мы долго ломали себе голову, как это один фельдмаршал,6 который живет не здесь, а в Италии, угораздился служить у другого фельдмаршала, который вовсе уж нигде не живет?2 7 у вдовы героя, и притом метр д’отелем. И вот он-то думал занять меня, затрогивая разговор о торговле, о политике и вдруг о ужас, о литературе. Он очень смышлен и читал кое-что, между прочим сочинил книгу Альманах гастронома, которую цензуровал Елагин и чуть ли не там нашел много «вольного духа».3 Поезжайте по Варшавскому тракту только в таком случае, когда Вы будете очень счастливы, т: е: не одни — да даже и тогда это безлюдие, бесплодие — утомят и наведут уныние. За то есть и своего рода польза: нигде8 много лет. Иные домоводки копят хлам в старых сундуках9 с юности и потом любят разбирать; то попадется изъеденный червями кусочек меху, то полинялая материя от подвенечного платья, то игольник и вдруг иногда так наткнется на какой-нибудь старый убор, почерневший, пожелтевший, но с брилльянтом. Так, кажется, всякий по временам должен делать это и я предлагаю тому, кто захочет, делать в почтовой карете. Кажется пропасть дурного10 — бездонна в человеке, но чуть ли источник хорошего еще не глубже и неиссякаемее. Надо11 дойти до невероятной и едва ли существующей крайности, чтобы сказать, все пропало, кончено, человек заблудился и не воротится. Надо для этого разве быть у12 ворот кабака, во фризовой шинели с разбитым носом: да и там есть Торцовы,4 разумеется обусловлено многим. Вот к каким истинам пришел я, сидя одиноко в карете, и о многом, что мы легко извиняем себе, особенно если приправим юмором, крепко задумался, сознавая, что если отнять юмор, да разложить на первоначальные элементы, то чорт знает, что выйдет. Но — все это глупости и если перестанет забегать вперед и грозить мне дурным будущим, то я бы почти был доволен собою и Варшавою, о которой мне напел так много наш спутник, что я вообразил себе бог знает что. Кстати о спутнике скажу, что я умел извлечь и из него некоторую, хотя малую пользу: он мне приносил сигары, если я забывал их в карете, или на станции, он запасался для меня хлебом и постоянно надевал мне на плечи сваливавшуюся шинель. Жаловался он мне на двух молодых спутников, говоря, что они так дурно говорят по русски, что с них смеяться можно, что их надо учить существенным предметам и что в Варшаве много деяния  е: деятельности.

    Но деяния здесь не много, это большой провинциальный город, с его тишиной, со сном, с малолюдьем, с лентяями, которые не знают, куда деть себя и проч. и проч. Скука так и выглядывает отовсюду, за то тут же отовсюду выглядывают тополи, за то вечерний сумрак тепел здесь и звезды блестят по южному. Вчера я ночью в одном пальто воротился из холодной ванны и не заметив, что открыто окно, проспал всю ночь, хотел простудиться и не мог. Живу я в великолепной, но прескучной и предорогой отели, вместе с тем худощавым полковником, который ехал с нами. Завтра еду вон, в Дрезден, и там вероятно будет не веселее. Так я и кругом света ездил, только тогда я мог писать, а теперь не могу и этого и если напишу, то может быть только программу для Старика.5 Более литтературы не будет. Сегодня взял я лон-лакея и целый день таскался по городу, после обеда поеду с полковником за город в Лазенковский дворец и жду не дождусь завтра, чтоб отправиться на железную дорогу в Мысловичи.

    Вы вероятно получили мою телеграфическую депешу из Динабурга: я там просил Вас не отправлять фотографии А. А.6  е: хочу оставить его так, как оно осталось при мне, чтоб и не напоминать больше о себе.

    Не знаю, просил ли я Вас при отъезде 1, взять у Федора7 ключи и от шкапа с платьем и спрятать в стол, а то он, пожалуй, будет таскать платье; 2, при уплате за квартиру, взять с дворецкого расписку13 на особой бумаге, потому что он, кажется, не имеет права расписаться на копии контракта, где расписывается сам хозяин. Еще кажется, я забыл заплатить прачке за оставшееся немытое белье: если я не оставил денег, то отдайте пожалуйста, там немного. Это все осел Федор забыл напомнить мне.

    Ну, что Вы? Все любите ?8 Одно практическое замечание, весьма полезное для вас: когда <настро>ения ревности и вообще любовной тоски дойдут до нестерпимости, наешьтесь хорошенько (не напейтесь, нет, это скверно) и вдруг почувствуете в верхнем слое организма большое облегчение. Это совсем не грубая шутка, это так. По крайней мере бывало я испытывал это. Впрочем спрашивать нечего: может быть плачете втихомолку или бьетесь головой об стену, а мне скажете, что ничего, что не видитесь, занимаетесь делом etc. etc. Боже мой! Из чего иногда бьется и убивается человек! А все от недостатка каких-нибудь 300 руб., чтоб выйти из грубейшего магического круга, перенестись куда-нибудь в Ковно. А как бы хватило Вам Варшавы! Даже было бы много. Я сам в первый раз улыбнулся здесь, глядя как хорошенькая варшавянка, заметившая, что весь наш дилижанс обратил на нее глаза, проворно начала приподнимать газовую косынку, чтоб открыть побольше горла и часть груди, точно Соф. Ос. Комизм тут заключался в торопливости, с какой она сделала это, боясь, чтоб не проехали, не заметив. — Ваш совет не худеть больше не исполняется: я худею и худею и буду худеть. Даже полагаю, что мне в Мариенбад нечего и ездить; если поеду, то просто из приличия. А потом прямо — в Париж, мимо Швейцарии т: е: минуя ее и Рейн. Если кусок в душу нейдет, то зачем же неволиться? Мой недуг не то что Ваш: на будущий год Вашего — и признака не будет, а мое худенье — знаете что значит? Давнишняя и постепенная потеря всяких надежд на что-нибудь в будущем и следоват<ельно> постепенный упадок сил, апатия и угрюмость. А женщины, говорят мне, а путешествие, а литтер<атурные> занятия, как будто все это такие лекарства, о которых я до них и не слыхивал. Все это хорошо и помогает — на короткое время, а потом? Да вот теперь навязалось преглупое чувство еще беспокойства... Но, знаете, какая странность? Скука пересиливает и его. А что, думаю, если ничего не будет, если все это так, мираж, терзания моего же ворона, или, как говорил Аввакум: бегает нечестивый, ни единому же ему гонящу т: е: когда никто за ним не гонится, ведь скучно. Скандал — ведь это все таки событие, все шевелит, как клавиши, то одно, то другое чувство, и машина играет. Но довольно. Сохрани впрочем бог от таких событий.

    Когда поедете путешествовать, берите больше денег с собой, особенно если ехать через Варшаву: такого дранья за всех и за все, кажется, нигде нет. Вчера я часа два сидел перед своим чемоданом немытый и небритый, при одной только мысли, что это надо развязать, все достать самому, все разложить, а послезавтра опять сложить, запомнить, сколько отдано прачке белья, да думать, чтоб не оставалось здешних денег... нет, нет: это требует бодрости и энергии. Скорей, скорей в Париж и больше никуда! Прощайте, мой милый Иван Иванович: кланяйтесь всем, но письма этого не давайте, а бросьте. Откуда-нибудь подальше напишу и к другим, а к Вам из Дрездена. Не пишите мне пока никуда: я не знаю, останусь ли я в Мариенбаде, или уеду в другое место. Если14 скука будет меня шевелить, то воды не помогут, нечего там и сидеть. Отвечайте уже на мое письмо из Мариенбада, а до тех пор подождите.

    Здесь есть отличные сигары, но только не в магазине, а в великолепной гостинице Европа и продаются почти не дороже петербургских. Однако я эти роскоши пока должен буду бросить.

    9 и Юниньке,10 скажите, как я благодарен ей за ничем неудержимое стремление проводить меня и как я всех их непрестанно содержу в памяти и сердце. А Вы, друг мой, терпите мои письма, будьте в этом случае козлом отпущения, потому что писанье — для меня составляет такой же необходимый процесс, как процесс мышления и поглощать все в себе, не выбрасываться — значит испытывать моральное удушье. Поэтому если буду писать часто и много, терпите пожалуйста и помните, что я делаю это не по прихоти, не по щегольству какому-нибудь (особенно в нынешнем письме), а потому только, почему поет птица или стрекочет кузнечик в траве. Затем до свидания, бог весть когда. Кланяйтесь Барышеву:11 рекомендую Вашему вниманию корректуры Обык<новенной> Ист<ории> и очерков.12

    Весь Ваш

     Гончаров.

    Примечания
    (сноски, выделенные жирным шрифтом)

    1 В июне 1857 г. Гончаров выехал из Петербурга за границу, когда он, по собственным словам, вынужден был «прибегнуть к пособию минеральных вод» (Автобиография, 1868, «Вестник Европы», 1907, № 2, стр. 583). Еще 15 мая Гончаров писал брату (Николаю Александровичу): «Я подал просьбу об отпуске заграницу и, вероятно, получу разрешение. Боль в печени и геморрой от сидячей жизни все более и более усиливаются и, если не принять мер заблаговременно, то впоследствии, когда запустишь, и воды не помогут. Так говорит доктор и указывает мне Мариенбадские минеральные источники, как самые действительные от моей болезни» («Новое время», 1912, № 13038, Иллюстрированное приложение, стр. 1). Хотя Гончаров был уволен в отпуск на четыре месяца еще 17 мая (по 18 сентября) 1857 г., но выехал он лишь в начале июня: точную дату отъезда его из Петербурга дает письмо В. Н. Майкова к А. В. Дружинину (от 14 июня 1857 г.): «Гончаров 7 июня отправился за границу лечиться от какой-то болезни» (Письма к А. В. Дружинину, М., 1948, стр. 202). Этим обстоятельством вызваны как настоящее письмо Гончарова к Льховскому, так и четыре следующих за ним (№№ 2, 3, 4, 5); все они направлены в Петербург, где Льховский оставался все это время.

    2 Случайный дорожный спутник Гончарова оказался однофамильцем с австрийским фельдмаршалом Иосифом Радецким (ум. в 1858 г.), заслужившим печальную известность своим близким участием в подавлении революционного и национально-освободительного движения в Италии. Здесь же упомянутый Гончаровым генерал-фельдмаршал русских войск и наместник Польши князь И. Ф. Паскевич, действительно, уже умер 20 января 1856 г.

    3  г. в Петербурге — «Альманах гастрономов, содержащий в себе девяносто полных обедов, означенных записками русскими и французскими... Составлен И. М. Радецким, бывшим метр д’отелем двора... герцога Максимилиана Лейхтенбергского», 3 тома, 1000 стр. (объявление об этой книге см. в списке книжных новинок, напечатанном в «Библиотеке для чтения» при февральском номере за 1858 г.). — Елагин, Николай Васильевич (1817—1891), один из самых реакционных цензоров 50-х годов, отличавшийся крайней нетерпимостью я мелочной придирчивостью. Назначенный членом Петербургского цензурного комитета в 1848 г., Елагин к моменту написания приведенного письма Гончарова состоял в должности чиновника особых поручений при Главном управлении цензуры и, следовательно, его деятельность была хорошо известна Гончарову. — Рассказывая анекдот о «вольном духе», Гончаров имеет в виду действительный и недавний случай из истории русской цензуры 50-х годов, который получил широкую огласку. Н. А. Добролюбов в своем дневнике (1855) рассказывает: «Составитель какой-то поваренной книги, говоря об одном кушаньи, сказал, что нужно с ним сделать то и то, замесить, помаслить, помазать, дать взойти, и пр., пр. и, наконец, поставить в печку — в вольный дух. Цензор ужаснулся, увидя это, и чуть не остановил печатания всей книги; наконец, решился пропустить, заменив „вольный дух“ словами: „умеренное тепло“» (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. VI, М., 1939, стр. 398). Об этом же анекдотическом случае, несомненно, говорит и М. Н. Лонгинов в своем «Листке из воспоминаний», напечатанном в последнем томе «Собрания сочинений» А. В. Дружинина; рассказывая здесь о строгостях русской цензуры в начале 50-х годов, во всем предполагавшей «личность или тайную цель», он иллюстрирует это и следующим примером: «Слово „прогресс“ было строго запрещено, а „вольный дух“ признан за преступление, даже на кухне» (т. VIII, СПб., 1867, стр. X). Н. Полевой в специальной статье утверждает, что вся история возникла в связи с изданием поваренной книги его тетки Е. А. Авдеевой и что будто бы именно цензор Елагин исключил из этой книги слова «, техническом кухонном выражении» (Н. Полевой. Вольный дух. «Исторический вестник», 1908, № 10, стр. 381—383). Тот же анекдот рассказан, наконец, и в «Очерках по истории русской цензуры» А. М. Скабичевского (СПб., 1392, стр. 370), где он, однако, отнесен, повидимому без достаточных оснований, не к Елагину, а к другому цензору того же времени, Ахматову.

    4 Любим Торцов — один из героев комедии А. Н. Островского «Бедность не порок».

    5 Старик — дружеское семейное прозвище Владимира Николаевича Майкова (1826—1885), брата Аполлона, Валериана и Леонида Майковых. В. Н. Майков окончил Петербургский университет, служил чиновником Департамента таможенных сборов министерства финансов, посвящая свои досуги занятиям литературой и журналистикой. Гончаров, близкий друг семьи Майковых (см. ниже, примеч. 9), еще в 1855 г. писал о нем Е. В. Толстой: «Старик, кроме сладостей брачных уз, познал тяжесть ночного бдения: он работает для Биб<лиотеки> д<ля> Чт<ения>, читает рукописи, корректуры» («Голос минувшего», 1913, № 12, стр. 246). В 1856—1857 годах В. Н. Майков поместил в этом журнале несколько своих статей (Письма к А. В. Дружинину, М., 1948, стр. 200—203) и был близок к его редакции. Е. А. Штакеншнейдер (Дневник и записки. 1854—1886, М—Л., 1934, стр. 197) записала в своем дневнике (под 10 апреля 1858 г.); «...еще в прошлом году... во время отсутствия Дружинина Владимир Майков заведывал „Библиотекой для чтения“». В 1858 г. В. Н. Майков начал издавать «Подснежник. Журнал для детского и юношеского возрастов». Возможно, что именно о «программе» этого журнала Гончаров говорит в настоящем письме к Льховскому. Гончаров оказывал помощь В. Н. Майкову в издании «Подснежника» и поместил здесь несколько своих статей, в частности, отрывки из «Фрегата Паллады» в специальной обработке для юношества (ср.: А. П. Бабушкина. История русской детской книги, М., 1948, стр. 289, и Д. Языков. Обзор жизни и трудов покойных русских писателей, вып. 5, СПб., 1889, стр. 101—102).

    6 Речь идет, повидимому, об Августе Андреевне Колзаковой, сестре генерал-майора Андрея Андреевича Колзакова (ум. в 1854 г.), женатого на сестре М. А. Языкова, Александре Александровне. В середине 50-х годов Гончаров был сильно увлечен Августой Андреевной, в своих письмах к Языковым неизменно называл ее своим близким и «вечным» «другом» (ср. «Литературное наследство», кн. 22—24, 1935, стр. 360, 370, 395). но в 1857 г. между ними произошла серьезная размолвка, за которой последовал и окончательный разрыв дружеских отношений, о чем и идет речь а данном письме Гончарова к Льховскому, очевидно, хорошо посвященному во всю эту историю (ср. ниже, письмо 4, примеч. 11).

    7 «дворецкий».

    8 Гончаров вспоминает стихи из «Цыган» Пушкина:

    Твое унынье безрассудно:
    Ты любишь горестно и трудно,
    А сердце женское — шутя.

    9  5) и его жена Екатерина Павловна Майкова (урожд. Калита, 1836—1920). Если в семейном кругу Владимир Николаевич прозван был «стариком», как свидетельствует А. В. Старчевский, «по своему тихому и спокойному нраву» («Исторический вестник», 1886, № 2, стр. 376), то жена его Екатерина Павловна получила именование «старушки» только по аналогии. В 1857 г. ей исполнился двадцать один год. Е. А. Штакеншнейдер (Дневник и записки, М.—Л,, 1934, стр. 210), близко знакомая с семейством Майковых, отметила, будто бы со слов Гончарова, что героиня «Обломова» Ольга Ильинская писана им «с натуры и что оригиналам ему служила Катерина Павловна» (ср. ниже, в примечании 11 к письму 4). «Гончаров должен ее знать хорошо, потому что видается с нею ежедневно, так как имеет у них стол», — записывает Е. А. Штакеншнейдер далее и дает ей восторженную характеристику: «Катерина Павловна совсем исключительное создание. Она вовсе не красавица, невысокого роста, худенькая и слабенькая, но она лучше всяких красавиц, какой-то неуловимой грацией к умом. Главное, не будучи кокеткой, не обращая особенного внимания на внешность, наряды, она обладает в высшей степени тайной привлекать людей и внушать им какое-то бережное поклонение к себе. За ней все ухаживают: и муж, и родителя мужа, и все близкие; и она необыкновенно мила и ласкова со всеми ими» (стр. 210). В другой записи дневника (от 9 апреля 1858 г.) Е. А. Штакеншнейдер отмечает, что Екатерина Павловка «прелестная женщина, от которой все в восхищении. Гончаров от нее без ума» (там же, стр. 196—197). Отрывки из четырех писем Гончарова к Е. П. Майковой 1860—1870-х годов, очень интересных для ее характеристики, напечатаны Д. И. Абрамовичем в журнале «Начала», 1922, № 2, стр. 231—238, по автографам Государственной Публичной библиотеки в Ленинграде, где хранятся и другие письма к ней Гончарова, еще неопубликованные, издание коих признано было еще «преждевременным» (стр. 231). А. М. Скабичевский (Литературные воспоминания, ред., вступ. статья и прим. Б. П. Козьмина, М. — Л., 1928, стр. 114), очень резко отзывающийся о Майковых вообще и об их литературном салоне, утверждает о Вл. Ник. Майкове, что «...административная служба по департаменту внешней торговли столь иссушила его, что жена его, обладавшая более живым и пылким темпераментом, не в состоянии была ужиться с ним...». Здесь же Скабичевский упоминает и Гончарова, который, по его мнению, задавал «тон в этом салоне» (стр. 113).

    «старике» и «старушке» или о «стариках», т. е. о Владимире Николаевиче Майкове и его жене Екатерине Павловне, поэтому ниже мы нигде более эти прозвища не раскрываем.

    10 Юнинька — Ефремова Юния Дмитриевна (урожд. Гусятникова), племянница Евгении Петровны Майковой, близкая знакомая Гончарова. Письма к ней Гончарова опубликованы Б. Л. Модзалевским (Из переписки Гончарова. — «Временник Пушкинского Дома. 1914», Пгр., 1915, стр. 107—124; Тридцать четыре письма Гончарова к Ю. Д. Ефремовой. — «Невский альманах», вып. II, Пгр., 1917, стр. 8—43). Ю. Д. Ефремова постоянно упоминается в письмах Гончарова к семье Майковых и их друзьям «с чувством приязни», которое, судя по его письмам к ней самой, никогда «не ослабевало». По словам знавших ее людей, «Ю. Д. Ефремова была очень добрая женщина, искренно преданная Гончарову, изредка его навещавшая и принимавшая участие в устройстве житейских дел его, вроде уборки квартиры, покупок, найма прислуги и т, под.», — замечает Б. Л. Модзалевский («Временник Пушкинского Дома. 1914», Пгр., 1915, стр. 109); однако, помимо того, она была женщиной умной, образованной, и Гончаров охотно делился с нею своими творческими планами; поэтому его письма к ней имеют значительный историко-литературный интерес.

    11 Барышов Ефрем Ефремович — школьный товарищ Гончарова, впоследствии писатель, поэт и переводчик, некролог которого Гончаров (за подписью «Н. Н.») поместил в газете «Порядок», 1881, № 284. В этом некрологе Гончаров писал, что имя Барышова осталось почти неизвестным в литературе, «между тем, вся жизнь Барышова, с молоду, в течение каких-нибудь сорока или пятидесяти лет, была посвящена литературе; редко можно встретить пример такого страстного напряжения сил, какие он положил, чтобы достигнуть серьезного значения в литературе, на какое бы ему давали право — его пытливый ум, многосторонние познания и непрерывный труд». Барышов состоял в должности «переводчика в одном из департаментов министерства финансов и в то же время сделался одним из скромных, неизвестных публике тружеников в литературе... Он переводил и компилировал статьи в политических обозрениях для газет, между прочим, участвовал в составлении ученого библиографического отдела в «Отечественных записках», под редакциею А. А. Краевского и С. С. Дудышкина». Из переводческих трудов Е. Е. Барышова большинство (в том числе полный стихотворный перевод «Фауста» Гёте) остались неопубликованными; лишь в начале 80-х годов напечатаны были «Каин» Байрона и две трагедии Корнеля. «Как человек, — пишет Гончаров, — Барышов был сосредоточенного, не общительного характера. Он был одинок, общества не посещал вовсе, изредка видясь с немногими из родственников и близких ему с молодости лиц» («М. М. Стасюлевич и его современники», т. IV, СПб., 1912, стр. 146—147; на стр. 219—222 перепечатан и весь некролог).

    12 В 1858 г. появились второе издание «Обыкновенной истории» и первое отдельное издание «Фрегата Паллады». В письме идет речь о корректуре этих изданий.

    1 Зачеркнуто приеха

    2 Зачеркнуто

    3 гнались

    4 Одно слово зачеркнуто

    5

    6 Зачеркнуто в

    7 но только ж

    8 так

    9 Зачеркнуто лет

    10 Зачеркнуто

    11 найти

    12 Зачеркнуто ка

    13 Зачеркнуто

    14 Зачеркнуто беспокойство

    Раздел сайта: