• Приглашаем посетить наш сайт
    Грин (grin.lit-info.ru)
  • Гончаров — И. И. Льховскому, 1/13 августа 1857.

    Гончаров И. А. Письмо к И. И. Льховскому, СПБург, 1/13 августа 1858 // Литературный архив. — Л.: Изд-во АН СССР, 1951. — Т. III. — С. 131—142.


    6

    СПБург, 1/13 Августа 1858.

    В письме к Ю<нии> Д<митриевне>, Вы, любезнейший Иван Иванович пишете, что моя маленькая записка удивила вас: Вы могли не вполне понять ее, потому что она набросана на скорую руку и дурным почерком, но удивлять Вас она не должна. Впрочем вот Вам ключ к ней. Я, сколько помню, говорил там, что — кому-другому, а вам нечего оскорбляться, что Вы не непосредственно вышли на Вашу дорогу,1 что этого почти ни с кем не случается, что этого стыдится и боится только бессилие, отчаявающееся оправдать себя. Далее я сказал, что это все равно, кто бы ни толкнул вас, я или Панаев2 на ваш путь, дело не в нас, а в вас самих и т. п.

    Кажется, в первый раз случилось мне с коротким человеком объясниться не прямо, намеками — и это повело только к темноте и запутанности. Но авось время не ушло и Вы получите это письмо. Объяснение же полезно, особенно для вас: мне уже мало чего нужно от жизни, а вам еще надо жить и действовать, следовательно чем более объяснится какой нибудь случай, тем лучше. Этот предупредительный анализ только и живителен, напротив поздний1 напр<имер> в мои лета мертвящ. Вот в чем дело.

    Вы давно уже, зимой, раза два говорили мне полушутя, по поводу толков Щербины,3 Зотова4 и других господ о наших с вами отношениях: «нет, Ив<ан> Ал<ександрович>, не делайте уж больше ничего для меня»! Я принимал это тоже полушутя, не подозревая грызущей Вас гордости. Но в мае и июне Вы уже без шутки раза два коснулись вопроса о том, что я ничего и не сделал, а в третий раз (у меня дома, по возвращении из Царского Села) ясно и положительно, хотя осторожно и вкрадчиво выпросили у меня сознание, что ходатайство о назначении вас могло произойти и без меня, , тем более, что едва ли бы вызвались охотники... «да, ведь это так?» заключили Вы (очень мягко) вопросом. Да, отвечал я, не зная, к чему клонился этот, начатой не к слову, без всякого повода, прямо — разговор. Я глубоко задумался, после этого разговора, был опечален, потом сделался совершенно равнодушен и к разговору этому, и к вам самим, к вашему вояжу и ко всей вашей судьбе. Единственная роль, которую я так охотно брал на себя, роль друга, может быть грешившего только со стороны слепоты, а не с другой какой нибудь, не должна была, как мне казалось, кончиться, но Вы ей положили быстрый и неожиданный конец. Хорошо, что это случилось поздно, когда я вообще стал вял и холоден, а раньше это бы очень огорчило меня. Но теперь все равно: я даже стал очень удачно забывать вас и хотел только в коротенькой записочке выплеснуть, что еще шевелилось во мне, но этого оказалось мало, Вы удивились записке и я решил объяснить разом все, чтоб не было недоразумений.

    Я не фальшиво сказал да: я в самом деле не считаю Вас ни на волос обязанным себе и готов подтвердить это клятвенно: но я смущен был до глубины души тем, зачем, к чему Вы мне это говорили? Что я, высказывал это, давал Вам чувствовать: где, когда, в чем? Наконец, можно подумать, что Вам легче быть обязанным Панаеву, который бы сделал это: разве потому, что он делал бы с равнодушием, так сказать, скотским, а я — с симпатией? Ужели вы способны к такой гордости и черствости? Нет, кажется, не может быть. Почему же моя рекомендация тяжеле другой и зачем Вам нужно было сознание, что я ни в чем не участвовал? Чем я подал повод к омытию следов от дружеских моих прикосновений? Если Вы мою резкость и грубость отнесли к намекам на одолжение, Вы ошиблись. Я был всегда таков т: е: резок, а Вы снисходительны к этому пороку (гнусному, конечно), пока сами не заразились им и у Кашкаровых5 не только не остались у меня в долгу, но одну мою выходку превзошли троекратною резкостью, чего прежде не бывало, несмотря на мою извинительную зубную боль. Злой язык мог бы заметить, что этого прежде не бывало и что это началось с того времени, когда Вы стали патентованным... и потому сочли снисхождение излишним. Но я отнесу это не к такой пошлой причине, а к накоплению в вас желчи, от фальшивой гордости, от многих неудач, тем более, что она изливалась не на одного меня, а и на Анну Романовну6 и частенько слышалась в ваших спорах, отзывах и даже просто замечаниях, невызванных никаким противоречием. Ах, ради бога, вооружитесь вашею природною мягкостью, воспитанием, рассудком, чем хотите, утопите желчь в океанах и не будьте таким ее дьявольским сосудом, как я: этого не прощают и мне, к которому привыкли 23 года, которого знали и любили за лучшие свойства; но2 и старинные права дружбы не спасают меня, я должен запираться, жить одиноко. А вам еще меньше простят, кроме разве Старика и Старушки, где вы имеете больше меня прав; вам еще лет десять дослуживать до моего срока. Но обращаюсь к главной теме.

    Да, вы ничем не обязаны мне, Ив<ан> Ив<анович>, подтверждаю это в третий раз: Вы смело можете повторять это мне даже, еслиб я подумал иначе. Только перемените причины, подите прямее, по другой дороге и вам сейчас станет легче. Напрасно Вы хотите уничтожить факт: он случился и неизгладим. Все знают, что я указал на Вас Г<оловни>ну7 и В<еликому> К<нязю>.8 Я даже не знаю, мог ли бы Пан<аев> сделать это в таком свете и тоне, в каком это сделано. Вам бы неловко было и обратиться к нему: «рекомендуйте меня туда, куда требуют известные имена». Тут нужна была дружба, которая бы первая предложила это вам и потом написала бы горячее о вас свидетельство, которое и было прочтено В<еликому> К<нязю> и после которого последовало быстрое и несомненное назначение. Так ли бы это случилось с Пан<аевым>, не знаю. Ивана Иваныча я предупредил только, чтоб он не мешал: он не имел никого в виду и одобрил это. Вот его участие в деле. Да, наконец, еслиб Вы сели на дороге в яме и первый проезжий вытащил Вас, уничтожает ли его заслугу предположение, что второй проезжий сделал бы то же? Все это случилось и уничтожить этого нельзя: следоват<ельно> или надо превзойти ожидания в исполнении дела и когда это сбудется, тогда краснеть поддержки нечего: вся заслуга рекомендации превращается только в обязанность всякого честного человека указать на достойного исполнителя, если же надежды на это нет, тогда, кажется, одно средство: смирить гордость и перенести эту рекомендацию, если уже на долю выпал такой тяжкий крест. Вот дилемма безошибочная — для того только, pour avoir une contenance devant le monde.3, 4

    Еслиб вы старались опровергнуть этот факт в глазах Ваших завистников и ненавистников — оно понятно т: е: желание, что рекомендация сама по себе есть вздор, легкое посредство, все дело в достоинствах рекомендуемого лица (как оно и есть на самом деле) — но для себя, для нас с вами — нужно ли это было? Тут не надо никакой дилеммы — дело просто. Еслиб я загордился небывалой заслугой, Вы бы спросили меня: да для чего вы все это сделали? Для чего вы хотели всегда, чтоб я сблизился с Тург<еневым>, Некр<асовым>, старались изглаживать осторожно и тихо (без вашего, кажется ведома) неприятные впечатления в Друж<инине>9 и т. д.? (Это я говорю все не из самовосхваления и не потому что к слову пришлось — а по другим причинам). Для чего? из жалости к моему тесному положению, или5 от того только, что я был вам приятен? Нет, во 2-х из симпатии, а во 1-х от того, что признавал в вас ум, etc. и желал, по чувству справедливости, смею сказать, мне свойственной, чтоб это не пропадало даром, чтоб получило надлежащий ход и употребление: Вы видите, что это 2-е уничтожает 1-е и следовательно всякую возможность заслуги. Не я виноват, что Вы позднее родились, а я раньше и что мне пришлось подать вам руку, которую без сомнения, подали бы не вам, а вашим дарованиям, все другие, кто бы только это заметил. Стало быть — я тут — случайность, где же заслуга, одолжение, что вас так тяготило? Ни одна симпатия, ни одно сострадание не подвигли бы меня на это: помните, я наотрез отказался хлопотать за Ник<олая> Ник<олаевича> Фил<иппова>,10 рекомендовал Ефр<ема> Ефр<емовича>11 только для переводов. И так с моей стороны справедливость, а с Вашей — Ваши дарования: вот что помогло Вам, а не я, не я, не я — отрекаюсь трижды до петухов и после петухов! Эдак бы мне никогда не стрясти с шеи долгов против,6 против Евг<ении> Петр<овны> и Аполл<она>,12 толкнувших меня 5 лет назад на7 Ваш путь.8 Евг<ения> П<етровна> и Апол<лон> не думают требовать, а я не мучаюсь изъявлением признательности «по гроб жизни», потому что я оправдал их ожидания: оба мы исполнили свое дело и притом мы друзья. Этот один титул избавляет от всякой признательности (смотрите мои записки о дружбе гл. I).13 одолжение, нужно чтоб человек мало чувствовал и не стыдился этого: но то уже бедняки и одолжение называется благодеянием. Разве Вы в таком положении, разве можем мы когда-нибудь стать в это положение? Зачем же Вы мне давали все это чувствовать, как будто опасаясь, что, или я зазнаюсь, или другие это заметят и Вам было совестно. Все это — во 1-х.

    Во 2-х, еслиб даже вы были мне обязаны, чего, повторяю, по вышеизложенным причинам, быть не могло между нами, то и в таком случае я бы был в положении заимодавца, который по мелочам перебрал у должника несравненно более ссуженной суммы. Как неприятно мне было повторять свои quasi-одолжения в отношении к вам, столько же напротив приятно перебрать в памяти, как веселое прошедшее, все ваши прямо дружеские подвиги, в отношении ко мне. Но это к сожалению невозможно: это огромная, тончайшая ткань, по которой Вы вышивали очень нежные цветы. Как долго я наслаждался Вашей предупредительной, по временам пленительной дружбой, высказывавшейся в тысяче мелких, неуловимых, но драгоценных мелочах. А фактов сколько? Ехал я заграницу, надо было бросить все свое добро в жертву небрежности — Вы легко и мило избавили меня от хлопот и заставили сделать параллель с Ефр<емом> Ефремовичем>, не в его пользу, конечно, Вы лучше всех поняли, как надо смотреть на мои путев<ые> записки; мне хотелось, чтоб Вы растолковали это другим — и вы дали образчик блистательной дружбы и литтерат<урного> такта.14 Это повторилось не раз, даже с очевидным для вас пожертвованием; вы по три раза перечитывали мои сочинения, «да всего перечесть нельзя». Я наслаждался этим бессовестно, в безграничном доверии к нашей взаимной симпатии.

    <ятину>,15 но потом удержался: еще бы разобидел вас, тогда как вы очень хорошо доказали, что и сами лучше другого можете итти однажды найденным путем: Г. г. Краббе,16 Попов17 и все предупреждали ваши желания без всяких рекомендаций, следоват<ельно> пришло время, как я писал вам, выйти на новый берег жизни и начать создавать все самому, что вы отлично уже и исполняете, следовательно гордость ваша не страдает. — И так, вы говорили мне относительно рекомендации — не для меня, я полагаю, а для других — Щ. Зот. Григ.18 и др. pour sauver les apparences:9 дружбу в жертву другому более сильному чувству, любви, наприм<ер> мщению — а здесь чему оно приносится? тому только, что другие говорили: «вот де Г<ончаров> тащит Л<ьховского>» потому и надо притти к человеку и сказать ему: «не думай, что я тебе обязан, нет, я и без тебя бы нашел дорогу», чтобы выбраться на берег и, оттолкнув лодку, сказать — «вон еще лодка, я и на той бы доехал», — когда этот человек и не подозревал, что «он одолжает», а просто думал... или ей богу ничего не думал. Не проще ли это объяснить? два одинакие самолюбия, кажется не уживаются: если это так, то можно было сделать это проще: не видаться, не быть друзьями, не ища к тому предлогов, что, кажется, до этого уже началось между нами по поводу взаимных вспышек.

    Все это набавило с пуд апатии: я теперь еще хуже, невыносимее и чувствую, что делаюсь нестерпим. Пожалуйста скажите мне, бросьте в меня обвинение какое-нибудь в роде самовосхваления, деспотизма, чванства и проч. и все написанное отнесите к расстроенной печени, которую не настроила Мариенбадская вода.

    <одкинской> даче,19 у которого сам же деспотически повалил плетень для сокращения пути, да встретив Григор<овича>,20

    любовников. — Ю<ния> Д<митриевна> была у вашей матушки и последняя сказывала ей, что она горячо молилась за меня, когда я ехал. Я бы посетил ее и так же горячо поцеловал у ней руку, как могли бы сделать это Вы, но Вы меня на это не уполномочили. Но поговорим о другом. На днях я был в Лигове (в день свадьбы Н. А. и Е. П.). О Вас больше толку, нежели об Ап<оллоне>,21 который еще не ушел. И он, и Гр<игорович> идут, кажется, 5-го Авг<уста> и тоже в Портсмут.22 Старушка вспоминает о вас, то с грустью, то с радостью, во всяком случае нежно и с юркостью, маленького ястреба нападает на меня за то что простился с вами нехорошо, по отзыву Ю<нии> Д<митриевны> и А<лександра> П10<авловича>23 Я секретно поведал ей причину и она явила образец замечательного адвокатского искусства в вашу пользу. Она требует непременно, чтобы я показал ей письмо, которое собирался писать к вам. Может быть и прочту. Но вы не должны тревожиться: вы святы для них, а я не покусился бы положить тень на отсутствующего вообще, на вас в особенности. Старик сказал в вашу защиту: «он и нам пишет, что надеется или желает поквитаться; такой уж де он щепетильный».

    Старушка показалась мне бодрой, резвой, так что я прозвал ее : она рассердилась, сочтя это покушением бросить камень в ее женственную красоту. А в самом деле она прелесть! Лучше даже Женички. Будь мне 30 лет и не имей она мерзкой привычки любить Старика, я бы пал пред ней на колена и сказал: Ольга Ильинская, это ты! Хотя бы и пришлось, знаю, выдрать ее после того за ухо, как юнкера-шалуна за юркость, по милости которой она не может выздороветь.

    А Юния Дм<итриевна> что выдумала! (это было в карете, на пути в Лигово) что будто Ляля ее24 — страстной натуры, потому что у нее есть ямочка на подбородке. «Да откуда ей быть страстной?» возразил я и рассказал следующую легенду о происхождении Ляли: Ал<ександр> Пав<лович> и Юн<ия> Дм<итриевна> пошли однажды купаться, он в мужскую, она в женскую купальню. Ю<ния> Д<митриевна> выпустила икру, которая попала в мужское отделение, а Ал<ександр> Пав<лович> случайно наплыл на нее и оплодотворил их — и вышла Ляля. Это понравилось особенно Ник<олаю> Апол<лонови>чу.

    Вчера ко мне, как снег на голову, явился Виктор Мих<айлович>:25 <ельствует> свое почтение.

    Я схожу с ума от тоски, работы и геморроя: письмо длинное, но я отдыхаю за ним, как и всегда, за писанием. Видно это в самом деле моя стихия.

    Поклонитесь от меня А. П. Попову26 и пожелайте счастливого пути. Ну, прощайте, и будьте здоровы и счастливы.

    Искренно желающий Вам всякого успеха и счастья

     Гончаров.

    Возвращаясь из Царск<кого> Села от Краевского27 на днях, я случился в одном вагоне с Алек. Алек. и ее младшей сестрой;28 обе они закрылись вуалями от меня. Она кругом виновата и против себя, меня, совести — и должна казаться обиженной, если не всю жизнь, то долго, пока не переменятся ее обстоятельства. Мне нехорошо от того, но ей должно быть еще хуже, если только у нее есть немного совести и11 хоть кусочек неиспорченного сердца.


    (сноски, выделенные жирным шрифтом)

    1 Речь идет, повидимому, не столько о назначении И. И. Льховского на корвет «Рында» в качестве литератора, сколько о связанных с этим надеждах его на будущую литературную деятельность по возвращении из кругосветного путешествия.

    2 Панаев Иван Иванович (1812—1862) — беллетрист и фельетонист; входил в редакцию журнала «Современник». Редактор «Морского сборника» А. В. Головнин поручил И. И. Панаеву вербовку литераторов для морских путешествий (см. Д. В. Григорович. Литературные воспоминания, М. — Л., 1928, стр. 273).

    3 Щербина Николай Федорович (1821—1869) — поэт, один из представителей направления «искусства для искусства», эпиграмматист и публицист, в 60-е годы откровенно ставший на самые реакционные позиции. В конце 50-х годов Щербина находился в самых обостренных отношениях с Майковыми, а вместе с тем и с кругом их друзей, в том числе с Гончаровым и Льховским. В дневнике Е. А. Штакеншнейдер под 9 апреля 1858 г. сделана следующая запись: «Майковы его обидели, даже не сами Майковы, а их знакомый Льховский написал критику на последнее издание его <Щербины> стихотворений, и вот теперь он стреляет самыми гнусными эпиграммами в Аполлона Майкова» и т. д. (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки 1854—1886, М. — Л., 1934, стр. 197); на другой день в записи дневника все обстоятельства этой ссоры пояснены более подробно:

    «Навели справки у мама, за что собственно Щербина так преследует Аполлона Майкова, какая тут связь с критикой Льховского. Оказывается, что дело было еще в прошлом году. Во время отсутствия Дружинина Владимир Майков заведывал «Библиотекой для чтения», и в это время Льховский, будто бы по внушению Владимира Майкова и с его участием, и поместил в «Библиотеке» эту критику. Во всяком случае Аполлон тут ни при чем...» (там же, стр. 197).

    Действительно, в «Библиотеке для чтения» (1857, т. 143, отд. V, стр. 45—74) помещен обширный и очень резкий критический очерк о вышедших в этом году «Стихотворениях» Н. Ф. Щербины за подписью И. Л. (т. е. И. И. Льховский). Эпиграммами Щербины против Аполлона Майкова дело, однако, не ограничилось; он не оставил в покое и других членов семья Майковых. Так, в 1858 г. в эпиграмме, названной первоначально «Издателю Подснежника, журнала для детей и идиотов», Щербина писал:

    Тумба, щетка иль ухват,
    Да Владимир Майков с ними
    И с женой, с детьми своими

    К тому же времени относится и эпиграмма Щербины на Гончарова «Молитва современных русских писателей»), кончающаяся стихами:

    Избави нас от похвалы
    Позорной «Северной Пчелы»
    И от ценсуры Гончарова.

     Щербина. Альбом ипохондрика. Эпиграммы и сатиры. Л., 1929, стр. 75, 76). Возможно, что Щербина злословил также и насчет дружбы между Гончаровым и Льховским.

    4

    5 См. примеч. 17 к письму 4.

    6 Анна Романовна — Добровольская, приятельница Екатерины Павловны Майковой и Ю. Д. Ефремовой (см. «Невский альманах», вып. II, Пгр., 1917, стр. 34).

    7 Головнин Александр Васильевич (1821—1891), в конце 50-х годов руководил журналами морского ведомства («Морской сборник»); с 1861 по 1866 г. был министром народного просвещения.

    8  г. управлял флотом и морским министерством на правах министра.

    9 Дружинин, Александр Васильевич (1824—1864) — беллетрист и критик; с 1855 г. был редактором «Библиотеки для чтения»; в утверждении его в этой должности близкое участие принимал Гончаров. Руководя этим журналом (с перерывами) между 1856—1860 гг., Дружинин вел борьбу с «Современником» (во главе которого стояли Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов) с реакционных позиций направления «искусство для искусства». Дружинин посвятил две статьи Гончарову: по поводу очерка «Русские в Японии», вошедшего затем в книгу «Фрегат Паллада» («Современник», 1856, № 1) и о романе «Обломов». 8 писем Гончарова к Дружинину см. в книге: Письма к А. В. Дружинину. М., 1948, стр. 72—80.

    10 Филиппов Николай Николаевич — художник.

    11 Е. Е. Барышов (см. примеч. 11 к письму 1).

    12 Е. П. и А. Н. Майковы, способствовавшие назначению И. А. Гончарова на фрегат «Паллада» в 1852 г. В письме к М. Ф. Штакеншнейдер (5 июля 1858 г.) Гончаров писал шутя, что Евгения Петровна Майкова однажды отправила его «вокруг света в надежде, что я пропаду» (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, 1934, стр. 252).

    13 «Фрегат Паллада», т. I, изд. А. Ф. Маркса, стр. 42—44.

    14 См. примеч. 5 к письму 2.

    15 Граф Путятин Ефим Васильевич (1803—1883) в 1858—1861 гг. состоял военно-морским агентом при русском посольстве в Лондоне; начальник экспедиции к берегам Японии, участником которой был Гончаров (1852—1854).

    16 Краббе Николай Карлович (1814—1876) — адмирал, с 1862 г. управлял морским министерством.

    17 Попов Андрей Александрович (1821—1898) — морской офицер, впоследствии адмирал. В конце 50-х годов занимал видное место в морском ведомстве.

    18  Ф. Щербина, Р. В. или В. Р. Зотов и Д. В. Григорович.

    19 Ю. Д. и А. П. Ефремовы жили на даче в Полюстрове, под Петербургом, по Безбородкинскому проспекту. Безбородкинская дача — место летнего пребывания петербуржцев среднего достатка.

    20 Григорович Дмитрий Васильевич (1822—1890) — писатель. В 1858—1859 гг. Григорович по поручению морского министерства совершил на корабле «Ретвизан» путешествие вокруг Европы. Путешествие дало Григоровичу материал для ряда очерков, печатавшихся первоначально в журналах («Морской сборник», 1859—1862; «Современник», 1860; «Время», 1861), а затем вышедших отдельной книгой под заглавием «Корабль Ретвизан» (1873); см. Д. В. Григорович. Литературные воспоминания. М. — Л., 1928, стр. 273—279, и письмо его, опубликованное М. А. Цявловским в «Красной нови», 1928, № 37.

    21 Майков, Аполлон Николаевич (1821—1897) — поэт.

    22 И. И. Панаев сообщил И. С. Тургеневу в письме от 26 июля 1858 г.: «Григорович и Майков идут на кораблях 2 августа». Об этом же Панаев писал В. П. Боткину еще 11 февраля 1858 г.: «Григорович едет в Июне в экспедицию в Средиземное море. — Я устроил это через Головнина» (Тургенев и круг «Современника», 1930, стр. 108, 442). И в своих «Заметках нового поэта» («Современник», 1858, т. 69, отд. II, стр. 226) объявил: «Вместе с эскадрами, которые, по распоряжению морского министерства, посылаются нынешнее лето в Средиземное море и Архипелаг, отправляются два наши известные писателя гг.  А. Н. ». В комментариях к цитированному письму Панаева ошибочно указано: «А. Н. Майков был приглашен в плавание на фрегате „Баян“ под командой Истомина. Однако, в путешествии он не был, — повидимому самая экспедиция не состоялась, да и высшее начальство было против его поездки» (Тургенев и круг «Современника», М. — Л., 1930, стр. 109). Все это сообщение основано на недоразумении, возникшем, повидимому, в связи с колебаниями А. Н. Майкова перед самой поездкой (ср. запись в дневнике Е. А. Штакеншнейдер от 26 мая 1858 года: «Аполлон Николаевич нет-нет да и вспомнит предстоящее ему путешествие, и задумается: кажется, он охотно отказался бы от него, если бы нашелся благовидный предлог»); на самом деле А. Н. Майков принял участие в путешествии; корвет «Баян», на палубе которого находился поэт, вышел из Кронштадта одновременна с «Ретвизаном», на котором ехал Д. В. Григорович, 5 августа 1858 г. (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, М. — Л., 1934, стр. 212—213, 509). А. Н. Майков направился «...в Грецию и Архипелаг, оттуда в Рагузу, Ниццу, Неаполь и Палермо, осенью же следующего года вернулся из этой командировки с известными «Новогреческими песнями», «Неаполитанским альбомом» и стихотворениями под названием «Из странствований» (Д. Д. Языков. Жизнь и труды А. Н. Майкова. «Русский вестник», 1897, декабрь, стр. 252; ср. М. Л. Златковский, Л. Н. Майков. 1821—1897, изд. 2-е, СПб., 1898, стр. 54—55). Письмо Майкова из Рагузы приведено в дневнике Е. А. Штакеншнейдер (стр. 242). Через несколько дней после отъезда Майкова А. Ф. Писемский писал А. В. Дружинину (7 августа 1858 г.): «...квартиру я снимаю после Аполлона Майкова, который уехал за границу, а вместе с тем и пламенная супруга его едет за ним же» (Письма к А. В. Дружинину, М., 1948, стр. 255).

    23 Ефремов Александр Павлович — муж Ю. Д. Ефремовой, мелкий чиновник, казначей Николаевской железной дороги.

    24  Д. Ефремовой была единственная дочь — Юния Александровна, в замужестве Пухальская. Ляля — видимо, ее домашнее имя.

    25 Кирмалов, Виктор Михайлович — племянник Гончарова.

    26 Вероятно, Гончаров имеет в виду одного из моряков, с которым он познакомился во время своих путешествий, находившегося в это время на корвете «Рында».

    27 Краевский Андрей Александрович (1810—1889) — редактор-издатель «Отечественных записок».

    28 Вероятно, Колзакова Александра Александровна, жена генерал-майора А. А. Колзакова; младшая сестра А. А. Колзаковой — Белавина, Элликонида Александровна.

    1 Несколько слов зачеркнуто.

    2 Зачеркнуто ни

    3 Два слова зачеркнуто.

    4 Чтобы соответственно держать себя в обществе ().

    5 Зачеркнуто из

    6 Несколько слов зачеркнуто.

    7 Зачеркнуто тот

    8 Несколько слов зачеркнуто.

    9 франц.).

    10 В автографе ошибочно Д.

    11 еще

    Раздел сайта: