Гончаров И. А. Письмо Кони А. Ф., 10 августа 1880 г. С.-Петербург // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 453—455. — (Лит. наследство; Т. 102).
14
<С.-Петербург>, Моховая № 3
10 августа 1880 г.
Благодарю Вас — хотя за позднее, но милое, премилое письмо1, добрый и хороший и прехороший Анатолий Федорович, — и награди Вас Господь за Вашу добродетель!
Так как Вы остаетесь, говорите Вы, до 18-го числа в Дуббельне, то, значит, я смело могу написать еще — и между прочим просить Вас прежде всего поскорее дать знать Алекс<андре> Ивановне (конечно, если она еще не успела уехать), чтобы она не торопилась уезжать оттуда. Она смело может остаться там до 20-го числа — если найдет полезным для здоровья и если погода все будет хороша, словом — если сама захочет остаться. Она должна была вернуться к 14-му числу, потому что Васю нужно было представить в этот день в училище2. Но я был там дня три тому назад и начальство сказало, что раньше 25-го августа дети не соберутся, потому что в доме идут переделки, перекраска и т. п.
Я тотчас написал ей об этом, но на случай, если бы она моего письма не получила, прошу Вас подтвердить ей об этом — и пусть она делает, как заблагорассудит. Здесь тоже погода хороша — и на дворе у нас духота и пыль, от кирпичей, известки, от возов, от мужиков, так что мало радости приехать сюда при этой жаре!
Впрочем, что это за жара: только тепло, хорошо — и я, каждое утро, восстав от сна, в 9 часов — с маленьким сак-вояжем (где полотенце, мыло и проч.) иду — в соседство Окружного суда3 и являюсь во всей наготе — среди волн, в виду тоже нагой, но немногочисленной публики, между прочим попов, офицеров, гимназистов — и, может быть, — членов и Окружного и других судов! Словом — продолжаю Дуббельн! Спасибо Вам, что Вы купаете “поганенького” или “почтенного” Старика (две клички, выражающие две стороны его поведения)4; купаются ли тоже Леночка (иначе Шарик и Утка) с матерью и сделали ли Вы ей обещанного петуха?
А что раки: не заказывали ли Вы таковых Алек<сандре> Ив<ановне>?
Саню я через день по приезде водворил в Царское Село, в семейство девиц Н<икитен>ко и они приняли ее, как родную. Я был уже там два раза и, между прочим, вчера. Она бегает там с другой девочкой по великолепному парку, теряется в его тенистых и прекрасных аллеях (около дворца Цесаревича), ищет и находит грибы. Просто птичка! Балуется и шалит! Сегодня у меня мелькнула надежда пристроить ее на казенный счет: это облегчило бы меня — хотя не вполне, но значительно5.
Угадайте, с кем в вагоне я встретился вчера и ехал до Царского Села? С Алекс<андрой> Васильевной6! Мы были рады видеть друг друга. Но первое ее слово было о Вас — “Вы здесь”: сказала она — “и без Анатол<ия> Фед<оровича>!” И с упреком взглянула на меня. — “Не слушается меня: от рук отбился! Звал-звал, не едет!” — жаловался я на Вас.
Между прочим — в разговоре она затронула сама свой больной вопрос о старшем сыне и рассказала свою глупость, как она выразилась, т. е. что она вздумала в 25 лет отделить его, а он вон что!7 И поведала мне повесть “об американке”. Но о прочих аберрациях его умолчала. Я конечно слушал с участием, как совершенно “новое” для меня.
8. Жанр один — разница в нюансах и деталях. Впрочем, Петр Дмитрич много выше. Вы конечно правдиво заключаете о последнем, что он холоден9. У таких людей одно господствующее чувство (или как назвать его) — самолюбие. При большом таланте с этим двигателем делают чудеса на всех путях человеческой деятельности. Привязанности не мешают, как гири, идти по своей дороге к одной цели, к одному призванию, которое поглощает всего человека. Бездарных людей оно же, самолюбие, подстрекает — производить массу бесцветного, скучного, бесполезного и т. д.
страстность и способность не только увлекаться, но и увлекать.
Я даже думаю, что в этой холодности или в себялюбии его натуры лежит и то равновесие и спокойствие в отношениях мужа и жены, которым мы с Вами любовались в них10.
Будь он страстнее, сердечнее — может быть он утомился бы этим тихо льющимся каскадом ее неистощимой, непрестанной и покорной нежности — и пожелал бы чего-нибудь другого!
Стало быть — вероятно — так надо!
Я скучаю — не от тех или других обстоятельств — а скучаю общею старческою скукою, нигде и ничем неутолимою и жаждущею того покоя, который зовут вечным!
Ваш И. Гончаров
А сколько нового прочли Вы, конечно, в газетах!11 Здесь, впрочем, еще до печати говорили о переменах — в министерствах.
S. Вы пишете, что “ничего не делаете”: это ужасно — я верить не хочу! За Вами числится задача — двинуть значительно вперед Ваши записки, и я надеюсь, что Вы закруглите Ваш превосходный очерк, буквально поглотивший меня, и прочтете мне вскоре по приезде12.
На конверте: “Лифляндской губернии. В Дуббельн (близ Риги). Dubbeln (neben Riga). Его превосходительству Анатолию Федоровичу Кони. В Акциенхауз, № 17. Actienhaus, № 17, Trappe”.
Почт. шт.: “С.-Петербург: 10 Авг. 1880”.
1 Подразумевается письмо Кони от 7 августа 1880 г. (ИРЛИ. Ф. 134. Оп. 2. Ед. хр. 13). Выдержки из него см. в примеч. 9, а также в примеч. 3, 4, 7, 8, 11 к п. 13.
2 г. Вася Трейгут был временно (до достижения возраста, необходимого для поступления в Ремесленное училище цесаревича Николая) определен в школу при Комитете, высочайше учрежденном для разбора и призрения нищих (Письма к Валуеву. С. 63).
3 Здание С.-Петербургского окружного суда находилось на Литейном проспекте. Ныне на его месте находится д. 4 (“Большой дом”).
4 13, примеч. 11).
5 г. Саня Трейгут была принята в Ивановское девичье училище при Коломенской гимназии (Летопись. С. 232). Весной 1880 г. Гончаров начал хлопоты о принятии ее на казенное иждивение (Там же. С. 241). В результате обучение Сани, вплоть до окончания ею курса в 1887 г. оплачивали вел. князья Сергей Александрович и Павел Александрович (Летопись. С. 274, 276).
6 В. Плетнева была дружна со многими литераторами, в том числе и с Кони. О характере ее отношений с Гончаровым позволяет судить его письмо к ней от 26 февраля 1870 г., приложенное к экземпляру издания романа “Обрыв” (СПб., 1870): “Приношение Вам книги — простой долг с моей стороны, слабое выражение признательности к Вам и к памяти Петра Александровича <...> Нужно ли напоминать Вам Ваше любезное радушие и тонкую живую внимательность, которую Вы вместе с ним оказывали и оказываете до сих пор автору поднесенного Вам “Обрыва” — и этих строк” (Временник Пушкинского дома. Пг., 1914. С. 128).
7 О чем идет речь, установить не удалось.
8 Гончаров познакомился с Д. В. Григоровичем в середине 1840-х годов, в кружке В. Г. Белинского. Отдавая должное литературному дарованию Григоровича (в статье «Намерения, задачи и идеи романа “Обрыв”» он назван в числе трех писателей, которые “обессмертили нравы русского крепостного крестьянина” — Собр. соч. 1952—1955. Т. 8. С. 213), Гончаров крайне резко характеризовал его как человека (см. письмо к И. С. Тургеневу 15/29 сентября <1866 г.>. — Там же. С. 369. См. также наст. том: — А. Н. Майкову, п. 11 и примеч. 4 к нему).
9 7 августа 1880 г. Кони писал Гончарову о Боборыкине: “...я, по внимательном его наблюдении, убедился в том, что он человек, несмотря на внешнюю теплоту своих приемов, сухой и холодный” (ИРЛИ. 134. Оп. 2. Ед. хр. 13. Л. 3 об.).
10 Летом 1880 г. С. А. Боборыкина писала Кони: “П<етра> я люблю как только может жена любить мужа. И как женщина преданная, признательная за то, что сделано для нее. Опять повторю, что П<етр> создал меня. Он открыл мне широкую частную жизнь. А сколько это трудов стоило ему! В семь лет пересоздать сложившийся женский характер. И потом, когда узнаешь П<етра> ближе, разве можно не полюбить его?... И правда — иногда несносен он, но всегда сердцу мил. У нас детей нет. Душить П<етра> уходом, заботой, вниманием — это душить его личность, его талант, которые только и разовьются при полной свободе...” (ИРЛИ. Ф. 134. № 8. Ед. хр. 56; без даты). Отношения Боборыкиных в гротескно-сатирическом виде изображены в романе-памфлете В. П. Буренина “Пипа и Пуся, или Горе от любви”. СПб., 1894.
11 г. была распущена, как выполнившая свою задачу, “Верховная распорядительная комиссия по охранению государственного порядка и общественного спокойствия” (создана в феврале того же года после взрыва в Зимнем дворце). Одновременно упразднялось III Отделение, вместо которого в Министерстве внутренних дел создавался Департамент государственной полиции; в ведение этого Министерства переходил также Корпус жандармов. Таким образом все охранительные функции полностью переходили в руки министра внутренних дел, на пост которого был назначен председатель упраздненной “Верховной комиссии” гр. М. Т. Лорис-Меликов.
12 г. Кони читал Гончарову один из своих мемуарных очерков, над которыми к тому времени он уже начал работать.