25
Дуббельн. 5 июля <18>81
Сию минуту получил Ваше письмо, дорогой Анатолий Федорович, и решил не откладывать ответа до Вашего Киссингена1, так как Вы собираетесь еще ехать в Финляндию, следоват<ельно>, письмо мое может захватить Вас в Петербурге и — может быть — выманит от Вас еще несколько строк. На эти строки я уже отвечу Вам в Киссинген или туда, где Вы наверное очутитесь и мне о том скажете.
Доктор, может быть, прав, назначив Вам Киссинген; но я за Вас пожалею, что не придержались Мариенбада, воды которого, испытанные мною раз десять, действительнее для гемороидальных болезней и вообще для восстановления правильного обращения крови, чем киссингенские, я и последними пользовался два раза, но заметно менее успешно, чем первыми. Ваш недуг, как и мои недуги, сколько я наблюдал самого себя и слушал Ваши жалобы, прежде всего происходит от сидячей жизни, нашей петербург<ской> спячки, от малого движения, недостатка натурального (т. е. не нагретого дровами, словом, комнатного) воздуха, и особенно от вольного и невольного долговременного бдения по ночам, за работой, за картами или просто так, потом от позднего сна и такого же восставания от оного. Далее уже следуют и другие причины увеличения печени, раздражения нерв и других припадков: заботы, огорчения и т. д., от которых нигде и никому нет спасения! О нервах, кстати, замечу, что Киссинген, Мариенбад, Карлсбад и т<ому> п<одобные> воды не только не укрепляют, а напротив, расслабляют их. А укрепляют их, напротив, не воды, а например, такой воздух, как здесь, купанье, спокойствие и отсутствие, хоть на время, всяких, даже приятных сильных волнений, ощущений и прочего такого же состояния.
В прошлом году Вы заметно здесь к концу сезона поправились, хотя вначале и жаловались. А в Петербург явились молодцом. Таковым бы Вам и оставаться, стойко, по возможности, выдержав и домашнюю драму2, и отнюдь не засиживаясь по ночам ни за работой, ни в приятельских беседах и т. д. Не нужно бы и таскаться по водам, а просто приехать сюда, где Вас — все, кто только знал, — и помнят и любят и жалеют (некоторые, особенно некоторыя), горько сокрушаются о Вашем отсутствии, между прочим, я, даже горше, чем все покинутые Вами Пенелопы, многохитрый Улисс3!
Все они обращались ко мне с вопросами о том, где Вы, что Вы, как и почему, и глядели на меня почти грозно, как бы на ответчика за Ваше неприбытие!
Одна из них — и именно Вера Петр<овна>, о которой Вы спрашиваете, даже, для большей верности с истинной Пенелопой, вышивает и какое-то бесконечное покрывало или занавесы, или — не умею сказать — что: не знаю только, распускает ли его опять, как та, чтобы отгонять разных претендентов.
Ваше собеседничество. Я посетил ее раза три на короткое время; она была так любезна, что предложила повторять с Саней ежедневно уроки на фортепиано. Я сначала было и подался на это, но как лукавая девочка “Лиса-Подъячиха” воспользовалась эти предлогом, чтобы отлынивать от всяких других повторений (франц<узского>, немецк<ого>, русс<кого>) со мною, и, убежав после завтрака на урок, пропадала на целый день, то я прекратил музыку, тем более что это и слишком большое одолжение со стороны Веры Петр<овны>, на которое я не имею никаких прав и за которое ничем достойно возблагодарить бы не мог. Дней пять я уже ее не видал, она редко является в акциенхаузе, а когда увижу, передам ей Ваш поклон. Адреса ее не умею сказать, потому что не знаю названия ни этого переулка, ни дома. Послать в настоящую минуту узнать — нет возможности, потому что гремит гром и дождь льет, как из ведра, а отложить позже письмо — почта уйдет. Но я передам ей, куда Вам писать — и она, конечно, напишет. Спрашивала меня о Вас и княжна из Майоренгофа4 — и кто-то еще из дам. Также и хозяева акциенхауза, любезные немцы, которые, впрочем, в настоящую минуту раздираемы духом партий по вопросу о распределении часов купанья и о нововведении купаться в костюмах, чтобы сделать берег доступным для всех. Жалоб множество — одни довольны, другие требуют изменения, дополнений — словом, каша. И я немного попал в нее, пороптав на то, что у нас, мужчин, урезали по получасу купанья утром и позже. Распорядители немного косятся на меня, особенно когда одна дама передала мой протест, впрочем, скромный, губернатору. С последним я познакомился: это очень приятный, образованный и умный джентльмен5.
Наш глухой друг удаляется от общества, но посетил меня и теперь гнездится в Кеммерне, где он менее чувствует свое одиночество, чем здесь6.
Приехали — и Банза7, со всем своим выводком, и окружили было меня, но как я с маменькой их только раскланиваюсь, а не подхожу, то и они стали от меня уклоняться. Тут и та француженка, которая хотела перебить у Вас комнату: я ее не знал в лицо, но мне указала ее Вера Петровна. Тут же присутствует и Готская8 9 с сестрами, а ее пока ожидают — словом, почти все налицо. Особенное изобилие на сей год — жидов и педагогов; с последними я познакомился и иногда беседую на террасе, между прочим с профессором Медико-хирург<ической> академии Сорокиным, очень умным и приятным господином10. Сначала было очень пусто — и квартиры сильно понизились в ценах, но теперь понаехали, но все не столько, как прежде.
Я, по обыкновению, страдаю скукой и нелюдимостью, чем и приобретаю себе, кажется, общее нерасположение: это всегда и везде. Блуждаю одиноко, а Вас, близкого и дорогого мне лица и спасителя от моего одиночества нет, я и хожу, уделяя встречным кому поклон, кому “пару слов” — и иду далее. Ходил раз пяток по взморью с Верой Петровной, но скоро увидел, что это не удовлетворяет ни ее, ни меня, и перестал. Словом, хоть пропадай. Купаться начал недавно, потому что все еще было свежо, теперь хожу с поганеньким Стариком ежедневно, произведя его предварительно в генералы за хорошо сданный экзамен11. Ребятишки часто твердят мне о Вас — и с большою любовью, ибо чувствуют, кто к ним ласков. Мать их держится сей год, слава Богу, хорошо, не знаю, как будет дальше. Она очень благодарит Вас за память о ней. Она очень часто гуляет с гувернанткой Веры Петр<овны> и со всеми ребятишками по пляжу.
и для меня, да я думаю — и для здоровья тоже. Вам нужен отдых всяческий, а не воды, которыми Вам рано накачивать себя: еще успеете! Впрочем, по некоторым моим соображениям, я предвижу, что Вы, как и подобает многохитрому Улиссу, съездив в Киссинген или там куда укажут — на минутку, к августу подарите своим присутствием здешнее поморье, когда, увы, меня здесь уже не будет. Вы уже дали отчасти знать мне еще давно об этом, сказав: “разве в августе”, а я запомнил. Сами же меня заманивали сюда, а потом и изменили, а я за Вас тут отвечай всем — отчего? О Вашей горловой какой-то болезни и слышать не хотят! Ну — дай Бог Вам счастья и покоя где бы ни было! Не забудьте искренно преданного Вам и любящего Вас И. Гончарова
Да напишите, если успеете, слово из Петерб<урга> о том, дойдет ли это письмо там до Вас!
До свидания, до свидания!
1 2 июля 1881 г. Кони писал Гончарову из Петербурга: “Нервы, желчь, печень — требуют лечения и укрепления, память — малой доли забвения. Авось найду и то и другое в Киссингене” (ИРЛИ. 134. Оп. 2. № 13. Л. 8).
2 “Я допиваю последние (дай Бог!) капли отравленного напитка, поднесенного мне братом”, — писал Кони Гончарову 2 июля 1881 г. (Там же. Л. 8). Речь идет о судебном деле по поводу растраты, которую совершил Е. Ф. Кони (см. п. 19, примеч. 2).
3 Улисс (Ulixes) — латинское имя Одиссея. Славившийся своим красноречием и хитроумием, этот герой поэмы Гомера провел 20 лет в странствиях прежде чем добрался до родной Итаки, где его ждала верная жена Пенелопа.
4 Майоренгоф — курорт на берегу Рижского залива рядом с Дуббельном (ныне Майори — район г. Юрмала, Латвия). Княжна — лицо неустановленное.
5 Губернатором Лифляндии был в это время барон А. А. Икскуль-Гильденбрандт (Рижский вестник. 1881. 23 июля; 1882. 13 июля).
6 Швейнфурт (см. о нем п. 13. примеч. 6). Кеммерн — бальнеологический курорт в Лифляндской губ., в 17 верстах от Дуббельна, основанный в 1879 г. (ныне Кемери, Латвия).
7 Банза — лицо неустановленное.
8 Готская — лицо неустановленное.
9 Речь идет о Н. Н. Гартмане, директоре петербургского Александровского лицея. О его жене см. п. 13, примеч. 8.
10 Знакомство Гончарова с И. М. Сорокиным, профессором судебной медицины и токсикологии, продолжилось следующим летом (см. п. 34).
11 “Генерал”, “Старик-генерал” а также “почтенный старичок” и “поганенький старичок” — домашние прозвища Васи Трейгута. Весной 1881 г. он закончил свой первый учебный год (см. п. 14, примеч. 2).