Гончаров И. А. Письмо Кони А. Ф., 9 августа 1881 г. С.-Петербург // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 466—469. — (Лит. наследство; Т. 102).
26
С.-П<етер>бург. 9 августа 1881
Сегодня я получил Ваше письмо, наилюбезнейший и дорогой Анатолий Федорович, — и поспешаю, как видите, откликнуться на приятные, но чересчур краткие строки1.
Письма Вашего в Дуббельне я не получил, вероятно, оно пришло после моего отъезда, а отъехал я оттуда с “Лисой-казначеихой” 31-го июля, чтобы отвезти ее на август м<еся>ц в Царское Село, в семейство Никит<енко>, что и исполнил. Но письмо Ваше не пропадет: его привезет или перешлет мне А<лександра> И<вановна>, оставшаяся недели на две после меня с Стариком и Лягушей (Шарик — то ж) в Дуббельне2.
Я — как поехал, так и приехал — с своим старческим равнодушием, и не знаю, не умею хорошенько разобрать, здоров я или нет: с одной стороны, должно быть, здоров, потому что ничего у меня не болит; с другой — не имею аппетита и сна и впадаю в тоску, лишь только станет пасмурно. А теперь здесь — то и дело пасмурно. Солнечный, ясный день за редкость. Несмотря на это, я, однако же (при 12°), продолжаю купаться, переменив Дуббельнское взморье на Гагаринскую набережную.
Будете ли Вы делать то же — и где: какие волны будут “ложиться с любовью” к Вашим ногам?3 Серьезно — что Ваше здоровье, т. е. не рваный зуб и последствия этой операции, а общее состояние здоровья: восстанавливаются ли силы и пришло ли в нормальное положение горло? Участию к Вам со всех сторон — нет конца. Меня в акциенхаузе буквально “горошили” всякий день вопросами о Вас до самого отъезда, и жены, и мужья, особенно жены, и девы тоже. В последние дни горох вопросов посыпался с сугубою, даже трегубою силою — по случаю появившегося в печати (и даже в “Рижск<ом> вестн<ике>”) слуха, что Вы меняете Ваше нынешнее место на адвокатуру. Это породило много толков — и между русскими и немцами. Я, конечно, не знал не только что отвечать, но что и думать. Слухи были так настойчивы, что я поколебался и начал верить, до вчерашнего дня, когда в “Порядке” прочел категорическое опровержение4.
Но признаться ли: я немного порадовался за Вас. Я подумал, что перспектива Вашей нынешней службы не стелется перед Вами скатертью, а между тем, Вы материально не пользуетесь теми выгодами и льготами, каких бы заслуживали и каких требует и Ваше официальное положение и личные обстоятельства.
Тогда как адвокатура, не лишая Вас возможности применять Ваши дарования и удовлетворять своему призванию, дала бы Вам более широкие способы к жизни во-1-х, а во-2-х, помогла бы, вероятно, Вам внести в этот род дела свойственную Вам самостоятельность взгляда, характера, и придать этой профессии нужную дозу достоинства, а со стороны публики уважения5. Словом — Вы могли бы украсить и возвысить эту часть нашего паркета6: это тем легче для Вас, что репутация Ваша уже сделана, а дара слова и талантов — не занимать стать. Таково мое мнение, а впрочем — “власть Господня!”, как говорит Фамусов7.
А получили ли Вы мое письмо из Дуббельна в Петербурге? Узрев из Вашей коротенькой записки, что Вы до Киссингена поедете в Финляндию и воротитесь опять в Петербург, я тотчас же намахал большое письмо к Вам в Петербург и просил ответа8. Но оного не последовало.
В Дуббельне меня много конфузили желавшие познакомиться со мной, и так как я все прятался и убегал, то и нажил себе немало врагов. Я устал жить, мне уже становится тяжело и лень говорить, а меня зовут туда, сюда: то на загородную прогулку, то в концерты и балы9, то на обед “Баяна” (помните “Баяна”?)10 и т. д. И немцы, хозяева акциенхауза, стали коситься на меня — частию за то, что я восставал против неправильного разделения часов купанья, частию за критические заметки насчет стола. А один из них наивно упрекнул меня, что я, писатель, третье лето провожу am Strande*1
Я сделал несколько новых знакомств, между прочим с губернатором: это очень изящный и приятный джентельмен11. Мы играли на веранде и в карты, гуляли, словом, то же. Там было неизбежное семейство Банза и m-me Готская с дочкой, и княгиня У. с княжной12 etc, etc. Была и Матильда Любовна с мужем-жидком, моим приятелем13. Он как-то, бедный, все умаляется и чахнет, хотя его и не били нигде мужики. А супруга его из тоненькой, миловидной еврейки стала тетехой-жидовкой: все у ней смотрит как-то в разные стороны, точно члены раздались врознь; осталось из прежнего только закатыва-нье глаз под лоб, да искривленная губа.
Я познакомился и еще с тремя еврейками из Москвы: матерью и двумя дочерьми, которые все три поспешили объявить мне, что они не веруют ни в какого Бога, ни Авраамова, ни христианского, в синагогу не ходят, а иногда заглядывают в русскую церковь — так, для развлечения; “по-еврейски не говорят, Библии не знают, и вообще никаких религиозных убеждений не имеют”. — “А если замуж придется выходить, да еще за русского, как же быть?” — спросил я. “Что ж такое: разве долго окреститься?”, — ответили они. Каковы!
Веру Петровну я приберег pour la bonne bouche*2. Я писал Вам в Петерб<ург>, что я сначала согласился пускать к ней Саню играть на фортепиано, но потом должен был прекратить это, потому что Саня западала к ним на целые дни и неохотно возвращалась домой14. Против этого восстала мать — и уроки прекратились. Дочь Веры Петр<овны> Ольга держит себя уже как взрослая и Сане не пара, так что они сидят рядом, бывало, и молчат, а Сане, как ребенку, надо бегать. На музыке мы видались почти каждый вечер и частенько беседовали о Вас.
И барон Вольф15, и глухой наш друг16, все с участием спрашивали о Вас, и мне очень жаль, что Вы не порадовали никого из них несколькими строками. Все были бы донельзя рады. Теперь некоторые уже уехали, между прочим, собиралась около 10-го авг<уста> уехать и Вера Петровна.
Не удивляйтесь, что я из Петерб<урга> пишу Вам все о Дуббельне: я здесь уже неделю, а ни одной души не видал. Город пуст, встречаешь только рабочих да в Летнем Саду, куда я хожу разминать ноги, видишь кучу каких-то неопределенных личностей обоего пола — и между ними ни одного знакомого лица. Отвезя Саню в Царское, я уже никуда носа не показывал, тем более, что погода невозможная. Над головой стоят океаны дождя: душно, мокро, тяжело, спится даже среди дня свинцовым сном. У меня на дворе воздвиглось шестиэтажное здание вроде исполинской тюрьмы и загородило всем свет и отняло воздух. В том помещении через сени, где гнездилась А<лександра> И<вановна> с ребятишками, водворилась непроглядная тьма, так что без свечки не видишь собственного носа. Я принанял комнату, рядом с кабинетом моим, и хочу проломать туда дверь. Там и помещу эту семью, заботы о которой волей-неволей приходится мне нести. Не знаю, хватит ли терпения и всяких средств?
Прощайте, добрый и любезный Анатолий Федорович: надеюсь до сентября получить еще весть от Вас, а в сентябре и Вас самих.
Ваш всегда
Гончаров
На конверте: “Deutschland. Bayern. Kissingen. Hôtel Rieger, № 35. P<ou>r Excellenz. An den Herrn Anatole Kony. Анатолию Федоровичу Кони”.
Почт. шт.: “С. Петербург. Никол. ж. д. 6 авг. 1881; “Kissingen. 21.8.81”.
1
2 Старик и Лягуша (Шарик) — Вася и Лена Трейгут.
3 Парафраз строки из “Евгения Онегина” (гл. I, строфа XXXIII).
4 4 августа 1881 г. газета “Порядок” (№ 212) писала: “На днях, по словам “Бирж<евых> Вед<омостей>, появился в газетах слух Ф. Конипокидает свой пост и по возвращении своем переходит в состав присяжных поверенных округа С.-Петербургской судебной палаты. По достоверным сведениям оказалось, что этот слух лишен всяческого основания”. Слух этот действительно не оправдался, но в конце 1881 г. в карьере Кони произошло изменение — он был назначен председателем гражданского департамента С.-Петербургской судебной палаты.
5 “А я разве не был самонадеян <...> горделиво отвращаясь от адвокатуры, к которой был, думается, создан и которая создала бы мне, вступи я в нее в начале 70-х годов, вполне независимое положение к 80-м годам” (Кони. Т. 8. С. 96).
6 Паркет — букв. прокуратура, прокурорский надзор (фр. parquet); здесь — суд, судопроизводство.
7 Слова Фамусова из комедии Грибоедова “Горе от ума” (д. II, явл. 3).
8 25.
9 Об одном из таких концертов сообщала газета “Рижский вестник”: “В дуббельнском общественном доме будет устроен в будущую субботу, 18 июля, вокально-музыкальный вечер в пользу кухмистерской студентов Политехнической школы. Мы слышали, что этот вечер обещал посетить И. А. Гончаров” (Рижский вестник. 1881. № 156. 16 июля).
10 “Баян” — рижское русское певческое и литературное общество. Ежегодно летом совершало праздничный выезд в Дуббельн; в программу выезда входили торжественное богослужение, обед и концерт. Гончаров напоминает Кони приезд “Баяна” в Дуббельн 20 июля 1880 г., когда оба они, а также П. Д. Боборыкин были приглашены участвовать в этом празднике (о том, что все трое приняли приглашение, сообщалось в печати — Рижский вестник. 1880. № 160. 16 июля). Однако Гончаров написал старшинам письмо, умоляя “пощадить и простить его”, а в день праздника, “опасаясь, что его могут придти уговаривать <...> ушел на берег моря и проскитался там один” (Кони. Т. 6. с. 296). В отчете о празднике сообщалось: “К сожалению, наш славный романист Иван Александрович Гончаров, намеревавшийся принять участие в обеде, не мог прибыть вследствие нездоровья” (Рижский вестник 1880. № 166. 24 июля). Редактор “Рижского вестника” Е. В. Чешихин сказал в своей речи: “Внезапный недуг не дозволил быть между нами лицу, произведения которого составляют украшение родной словесности, служат образцом художественности, блещут изящнейшими красотами. Кто из нас не знает “Обыкновенной истории”, “Фрегата Паллады”, “Обломова”, “Обрыва” и кто из нас не почитает автора этих произведений — Ивана Александровича Гончарова!” (Там же. 1880. № 167. 25 июля). Кони и Боборыкин выступили с приветственными речами, особенный успех имела речь Кони. 19 июля 1881 г. состоялся очередной выезд “Баяна” в Дуббельн; Гончаров и на этот раз отказался принять участие в празднике, в отчете о котором (Там же. 1881. № 161. 23 июля) имя его уже не упоминалось совсем.
11 См. п. 25, примеч. 5.
12 И. Урусова (приехав в Дуббельн на следующий год, Гончаров ожидал встретить их там — в числе других дуббельнских знакомых — см. п. 32).
13 Речь идет о Н. Н. Гартмане и его жене (см. п. 25, примеч. 9).
14 См. п. 25.
15 Барон Вольф — лицо неустановленное.
16 Подразумевается Л. Швейнфурт.
*1 (нем.).
*2 на десерт (фр.).