Гончаров И. А. Письмо Кони А. Ф., 26 июня 1887 г. Гунгербург, Усть-Нарва // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 510—511. — (Лит. наследство; Т. 102).
63
|
Гунгербург, Усть-Нарва. Дача Притвиц. |
Давно я ждал от Вас весточки, дорогой Анатолий Федорович — и вот наконец получил1, но какую: печень болит, принуждает ехать в Карлсбад! Другое дело — просто ехать за границу, развлечься, отдохнуть: Вам это, по Вашей зимней работе, необходимо для запаса сил! Поезжайте, дорогой, и привезите крепости телесной и ясности душевной!
Выбор мною Гунгербурга на это лето много зависел от Вашего благоприятного отзыва о нем. Сегодня ровно три недели, как я здесь, и я пока не нахвалюсь. Все в зелени кругом, берег неописанно хорош, куда лучше дуббельнского, широкий, красивый, бесконечный! Но главная прелесть — это пустынность, тишина и уединение! Отсутствие толпы и знакомых переносит меня в деревенскую глушь — и я чувствую себя на своей просторной даче, с тремя верандами в разные стороны, совершенным помещиком à la vieille façon*1. Кругом садик — и до моего слуха не доходит никакого шума и голосов, кроме петушьих. Я даже не ропщу и на прохладное лето: днем хожу в плотном пальто, а ночью кутаюсь в плед — и любо мне — при этом чудесном, свежем и здоровом воздухе!
Вот только питание, кроме как воздухом, laisse à désirer*2. Ал<ександра> Ив<ановна> становится иногда в тупик, чем нас кормить: рынка нет, приносят все разнощики на дом, и что принесут, то и надо есть. Иногда принесут свежей лососины, сига, даже спаржу, а в другой раз сухой говядины, вялой телятины. Алекс<андра> Ив<ановна> сердится и бранит — по обыкновению, меня — и за это, как за все. Едим мы много, но плохо. Бранит меня тоже за то, что ягод нет, что огурцы здесь плохи и т. д.
В акциенгауз я не заглядываю: после дуббельнского на него и смотреть не хочется. Музыка жиденькая, точно из крепостных артистов. Я слышал ее издали, а туда, внутро, не абонировался — прежде всего потому, что она играет от 5 до 8 часов дня: это мои обеденные часы, а еще и потому, что за эту паршивенькую музыку берут по 10 руб. с мужского и по 5 р. с женского пола за билет, ровно вдвое, чем в Дуббельне, а за семейный билет взимают 25 рублей. Excusez du peu!*3
Я даже остерегаюсь заглядывать туда, чтоб не наскочить на старых знакомых, и еще хуже — чтоб не нажить новых. Нельзя тогда уединяться: придут ко мне или потащут меня к себе. А моя дача расположена в центре, на большой улице — в двух шагах от акциенгауза, от почты и от моря. Очень удобно. Я от морского купанья уже отказался, а беру холодные (20 град<усные>) ванны в Badeanstalt*4. Девочки уже начали плескаться в море, и Вася тоже. Все они и Алекс<андра> Ив<ановна> Вам низко и радостно кланяются — с упреком, что Вы изменили надежде, которою я было польстил их, видеть Вас здесь.
Вы советуете писать и писать. Пишу, дорогой, каждый день пишу часа два-три, но пишу не с увлечением, а просто потому что без этого не знал бы, что делать между завтраком и обедом, и намахал уже своих листов 12 — но, увы, без толку, без надежды реализировать это писанье. Всё воспоминания да воспоминания из своей юности после университета до переезда с родины в Петербург: но все такие мелкие, пустые, притом личные, интимные, не представляющие никакого общего и обществ<енного> интереса2. Нет ярких деталей, типичных лиц и сцен (как в том, что я читал Вам в последний раз в Петерб<урге>3). Не наберешь и десяти страниц для печати. Все написанное — просто никому, даже и мне самому, не нужно. Читатель спросит, как я спрашиваю себя, “зачем я писал это?” Ни художника, ни наблюдателя — и следа в этих листах нет. Я не решился бы даже читать Вам. Вот мое мнение о написанном!
На будущей неделе я жду сюда Софью Ал<ександровну> Никитенко4 перебелит чересчур испещренные поправками листы — и, верно, определит, можно ли выбрать несколько страниц для печати.
Обнимаю Вас мысленно и дай Бог Вам укрепления сил, полного восстановления равновесия в них — и бодрости духа.
Ваш Гончаров.
От странствующей колонии друзей я получил 24-го, в мои именины, любезную телеграмму, на которую отвечаю сегодня в Франценсбад письмом5.
S. Я очень рад, что Вы виделись с гр<афом> Толстым в Туле и благодарю за поклон от него67.
1 Это письмо Кони неизвестно.
2 Речь идет о воспоминаниях “На родине”. Сохранился черновой автограф их с пометой автора: “1887 август. Гунгербург” (ИРЛИ. Ф. 163. Ед. хр. 791).
3 См. п. 60, примеч. 1—2 и п. 61.
4 г. Гончаров писал М. М. Стасюлевичу: “В среду я ожидаю сюда Соф<ью> Ал<ександровну> Никит<енко> (Стасюлевич. Т. IV. С. 192). По-видимому, она приехала 1 июля (на этот день приходилась ближайшая к 27 июня среда).
5 Телеграмму М. М. и Л. И. Стасюлевич см.: Стасюлевич. IV. С. 192. Ответное письмо Гончарова см.: Там же. С. 191—192. Франценсбад — курорт в Богемии (ныне Франтишковы Лазни).
6 6 июня 1887 г. Кони приехал в Ясную Поляну, где “провел четыре дня, полных самых отрадных впечатлений” (Кони. Т. 8. С. 92). Позднее он писал в воспоминаниях о Гончарове: “Может быть, некоторым сходством в творчестве объясняется и то особенно теплое чувство, с которым отзывался при мне Толстой о Гончарове в 1887 году в Ясной Поляне, прося меня передать ему сердечный привет и выражение особой симпатии, несмотря на весьма малое с ним личное знакомство” (Кони. Т. 6. С. 281).
7 22 июля 1887 г. Гончаров писал Толстому: “Теперь, на присланный мне с А. Ф. Кони поклон, я не могу не отозваться этими немногими строками, которыми хочу сердечно поблагодарить Вас за добрую, дорогую память обо мне, не навязываясь ни с своей дружбой, ни с своим admiration*5 ” (Собр. соч. 1952—1955. Т. 8. С. 493). Последовал обмен письмами, продолжавшийся в течение 1887—1888 гг. (Там же. С. 494—499).
Сноски
*1 на старинный лад (фр.).
*2 <лучшего> (фр.).
*3 Благодарю покорно! (фр.)
*4 в купальном заведении (нем.)
*5 фр.).