Письмо Майкову А. Н., 2 марта 1843 г. С.-Петербург.

Гончаров И. А. Письмо Майкову А. Н., 2 марта 1843 г. С.-Петербург // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 343—347. — (Лит. наследство; Т. 102).

3

<С.-Петербург>. 2 марта <1843 г.>

¹. С жадностию читал я Ваши и папенькины строки. Ваши беглые замечания, краткие известия о чужих местах и людях, наконец о самих себе, до крайности любопытны. Может быть, такие письма неудобно бы было напечатать, потому что они писаны без всяких литературных затей и претензий, но зато они трепещут частного, мелкою занимательностию, драгоценною для Вашей семьи и друзей. Ватикан, Колизей, Рафаэлева мадонна — и потом среди всего этого Вы с Николаем Аполлоновичем да русский купец из Флоренции с гречневой крупой — все это составляет прелюбопытную смесь, нечто вроде итальянских макарон с русской кашей². Но зато что за отрада читать это, и с каким нетерпением ожидаешь приезда Николая Аполлоновича³! Вероятно, он, по своему обещанию, теперь уже в пути — оттого я и не обращаюсь к нему. Я не думаю, чтобы кто-нибудь вернее его мог передать все виденное и слышанное: так он зорок и наблюдателен. Послушаем, послушаем! А теперь скажу несколько слов о присланных Вами стихах, хотя Вы и не требовали моего мнения, но — старая привычка! Притом же, прочитавши Ваше письмо, я пошел к Евгении Петровне⁴, и мы опять вместе прочли стихи — и тут же учинили им разбор в нескольких словах, которые она просила записать и отослать к Вам, что и исполняю.

⁵, как и все то (так у нас пишут в официальных рецензиях в газетах), что выходит из-под Вашего пера. Но между ними, однако ж, есть большая разница, как в достоинстве изображения, так и исполнения. Первое стихотвор<ение> “Колизей” мне показалось слабее прочих⁶. Эта развалина перед глазами Вашими, освещенная месяцем, под итальянским небом, с роем исторических воспоминаний, должна бы была, кажется, внушить что-нибудь полнее, глубже, отчетис-тее — нежели то, что Вы написали⁷. Пестрый тигр, рыкающий лев — одни еще не характеризуют Колизея⁸. Это можно назвать почти общим местом в подобном предмете. Люди тут главное — их чувства, их взгляд на это, их восторги при виде зрелища, вот что. На них у Вас обращено менее внимания, нежели сколько бы хотелось. Между тем Вы бросили луч на главное лицо этих кровавых драм — на тирана, которого превосходно назвали ^*1, — только луч слишком слабый. А ведь по его мановению проливалась кровь, рыкали львы. И полно, равнодушно ли смотрел он? Не думаю: точно так же, как и весь римский народ. Будь они равнодушны — Колизея бы не существовало: тут были ощущения — но какие! Каких не дай Бог нам испытать с Вами. Вы скажете, что разумели равнодушие  п., а не просто из любопытства посмотреть жребий борьбы⁹; тогда бы они ограничились травлей зверей или, пожалуй, даже петухов между собой. Испанцы теперь могли бы тоже травить своих быков собаками, а они пускают на них людей и, поверьте, не равнодушно смотрят на гибель последних. Это, конечно, немножко дико и грубовато; да что ж прикажете делать? Зато новейшие люди, огуманизированные какое-нибудь насекомое!

Обработка этого стихотворения, как и всегда у Вас, — мастерская. Стих прекрасный — особенно в картинах, жаль только, что тут Вы почти ими только и ограничились и мало развили идею Колизея. Впрочем, и в исполнении есть грешки — плеща и блеща с этим ударением и особенно на конце нехорошо. Сравнение волос с мехом мне показалось утрированным. Вы затрудняетесь в употреблении слова помавать, как глагола действительного, это бы ничего, да сам глагол по себе — как-то некрасив. Не помню, кто-то его употребил из наших классиков и вышло нехорошо¹⁰¹¹. Это невольное, безотчетное чувство наслаждения и природою и руинами уловлено верно. Всякий испытывает его, то есть порядочный человек, но не всякому суждено так выразить, как у Вас. В 1-м стихотворении Вы поэт живописующий, во 2-м — по преимуществу чувствующий и, наконец, в 3-м, которое мне более прочих нравится, — поэт сатирический, мыслящий, ополчившийся умом и желчию на уклонения современного общества от пути здравого смысла и неиспорченного чувства¹². Тут Вы прекрасно свели мнения нового, самонадеянного поколения о наших знаменитостях и больно уязвили праздность, скуку и лень нашего века, в том числе и мою, прикрывающуюся гордым плащом какой-то странной философии, как испанский нищий прикрывает плащом жалкие лохмотья. Вот и все. Не сердитесь и пишите, пишите до конца¹³. Прощайте. Весь Ваш

Иван Гончаров

¹⁴!

Напрасно Вы думаете, что я влюблен: фи! нисколько! Валериан даже нарочно водил меня в Инстит<ут> развивать во мне чувства, а я там всем и нагруби¹⁵!

Год написания письма устанавливается по содержанию — поездка отца и сына Майковых в Италию и возвращение Н. А. Майкова (см. п. 1, примеч. 3; п. 3, примеч. 3).

¹ В 1835—1844 гг. начальником Гончарова в Канцелярии Департамента внешней торговли Министерства финансов был Вл. Анд. Солоницын; именно Солоницын познакомил его с Майковыми летом 1835 г. (Летопись.  19—22). По свидетельству А. В. Старчевского, Солоницын послужил одним из прототипов Адуева-дяди в романе “Обыкновенная история” (Гончаров в воспоминаниях современников. С. 54). Упомянутое письмо Майкова к нему неизвестно, но есть основания предполагать, что оно было одновременно адресовано и его племяннику, Вл. Ап. Солоницыну, с которым Майков был дружен.

² 13/25 февраля 1843 г., продолжая письмо отца, описавшего свою работу над копиями картин Рафаэля и Веронезе в музее Ватикана, Майков сообщал матери: “Но зато какая грусть по каше и черном хлебе! Но этому горю, однако, мы помогли несколько: выписали гречневой крупы из Флоренции, где есть русский купец, живущий там лет 30 и торгующий русскими произведениями: гречневой крупой, кожей, Жуковским табаком, который продает по 10 р. фунт (двухрублевый), эдакий плут!” (ИРЛИ. Ф. 168. № 16.994. Л. 12 об.).

³  А. Майков предполагал вернуться в Петербург к 10 марта 1843 г.

⁴ Гончаров относился к Евг. П. Майковой — матери писателя — с неизменной симпатией, о чем свидетельствуют его многочисленные письма к ней. Так, 14 июня 1843 г. он писал ей: “После осьмилетнего знакомства в первый раз мне пришел в голову вопрос: как я Вас люблю? <...> Ей-богу не знаю. Любовь в мою душу незаметно вкралась, постепенно упрочилась: начало ее теряется в бесчисленных Ваших достоинствах, в беспредельной моей признательности к Вам” (ИРЛИ. Ф. 134. Оп. 8. № 2).

⁵ Отвечая на письмо сына от 13/25 февраля 1843 г., Евг. П. Майкова 3 марта писала ему: “Друг мой Аполлон, письма твои читаем с наслаждением, следим за тобою, а пуще всего занимают меня твои стихи; три последние стихотворения особенно заинтересовали нас” (ИРЛИ.  168. № 17.374. Л. 32). Речь идет о первоначальных вариантах стихотворений из цикла “Очерки Рима” (ОЗ. 1847. № 1); история работы Майкова над этим циклом изложена в статье И. Г. Ямпольского «Из архива А. Н. Майкова (“Три смерти”, “Машенька”, “Очерки Рима”)» (Ежегодник ПД на 1976 г. С. 30—57).

⁶ Составляя в 1844 г. план стихотворного сборника “Очерки Рима” (см. примеч. 5), Майков записал: “5 — [Колизей] Развалин<а>” (ИРЛИ.  168. № 17.556. Л. 24). В дальнейшем стихотворение с подобным названием ни в одном из изданий не появилось. По-видимому, оно было переработано автором. Некоторые его мотивы отразились в стихотворениях “Игры” и “Древний Рим”. По поводу этого стихотворения Евг. П. Майкова говорит в упомянутом уже (примеч. 6) письме: «“Колизей” я менее понимаю, стихи богатые, но в этом роде ты много уже написал <...> Пиши, ради Бога, что-нибудь такое, где говорят чувства, антологического довольно, на этом поприще ты уже отличился, теперь требуют чувств, мыслей, облеченных в твой прекрасный стих” (ИРЛИ. Ф. 168. № 17.374. Л. 31—32). В этой просьбе слышится очевидный намек на статью Белинского, посвященную разбору первой книги стихотворений Майкова. Критик высоко оценил антологические стихотворения молодого поэта, его владение поэтической формой, тем не менее, говоря о произведениях иного, не антологического содержания, писал: “В этих стихотворениях мы желали б найти поэта современного и по идеям, и по формам, и по чувствам, по симпатии и антипатии, по скорбям и радостям, надеждам и желаниям, но — увы! — мы не нашли в них, за исключением слишком немногих, даже и просто поэта...” (ОЗ. 1842. Март. Т. XXI. С. 12—13). Пожеланиям Белинского отвечали и творческие искания самого Майкова зимой 1842—1843 гг.: “Пишу мало, — сообщал он матери 14 декабря 1842 г., — выдумываю много, но все эти вымыслы исчезают в голове моей, как сны, и об них остается только воспоминание, как после сна или после прочтенной книги. Отчего же это? Оттого-с, что теперь уже не довольствуешься одними картинками греко-фламандской школы, а хочется заглянуть в человека поглубже, на сей конец рассудить обо многом и узнать еще более” (ИРЛИ. Ф. 168. № 16.994. Л. 15 об.).

⁷ Ср. строки из стихотворения “Древний Рим” ( С. 103):

Я видел древний Рим: в развалине печальной
И храмы, и дворцы, поросшие травой,
И плиты гладкие старинной мостовой,

И в лунном сумраке, с гирляндою аркад,
Полуразбитые громады Колизея...
Здесь, посреди сих стен, где плющ растет, чернея,
На прахе Форума, где у телег стоят

Рогатые волы, — в смущеньи я читал
Всю летопись твою, о Рим, от колыбели.

⁸ Ср. строки из стихотворения “Игры” (Майков.  102):

А тигр меж тем ревел, и прыгал барс игривой,
Голодный лев рычал, железо клетки грыз,
И кровью, как огнем, глаза его зажглись.

⁹ Эта часть стихотворения полностью переработана Майковым ( С. 102—103).

¹⁰ В окончательной редакции стихотворений “Игры” и “Древний Рим” нет слов, вызвавших замечания Гончарова. Отметим, что глагол “помавать”, ныне устаревший, в середине XIX в. еще широко употреблялся в значении “кивать, покачивать, помахивать”. Вполне вероятно, что Гончаров имеет в виду строки из стихотворения А. А. Фета “Я люблю многое, близкое сердцу...” (ОЗ. 1842, № 5): “Над обрывом утеса // Растет, помавая ветвями, // Широколиственный дуб”.

¹¹ Евг. П. Майкова писала сыну об этом стихотворении: “Я и другие с особенным удовольствием читаем “Лишь утро красное проглянет в небесах” и проч. Как это просто, верно и хорошо!” (ИРЛИ.  168. № 17.374. Л. 32). Это стихотворение первоначально входило в цикл “Отрывки из дневника в Риме”, но затем было отвергнуто автором. Впервые опубликовано И. Г. Ямпольским (Ежегодник ПД на 1976 г. С. 180).

¹² Речь идет о стихотворении “Лихая болесть”. Посылая его матери, Майков писал 13/25 февраля 1843 г.: “Вы все требуете от меня стихов, да стихов! <...> вот на твое требование одна пьеса, писанная совершенно не в моем духе и роде; отчего и посылаю ее, чтобы вы сказали об ней свое мнение; что ее вызвало? постоянное направление нашего века все ругать и ни в чем не признавать хорошего...” (ИРЛИ. Ф. 168. № 16.994. Л. 12). Евг. П. Майкова отвечала: «“Лихая болесть” есть попытка в новом для тебя роде, и попытка очень удачная, тут проглядывает уже много горького чувства и взгляд наблюдательный, я бы очень желала, если б ты позволил эти стихи где-нибудь напечатать. Об этом произведении хотел тебе сказать свое мнение Гончаров, которому очень понравились эти стихи” ( г. С. 130). Название стихотворения повторяет название одной из ранних повестей Гончарова: 2 апреля 1838 г. в № 12 рукописного журнала кружка Майковых “Подснежник” была помещена его повесть “Лихая болесть” (впервые в печати: Звезда. 1936. № 1). Стихотворение “Лихая болесть” при жизни Майкова не печаталось; некоторые строки из него были перенесены в конец стихотворения “Древний Рим” (“Стихотворения Аполлона Майкова”. СПб., 1847). В 1858 г. конец “Древнего Рима” был переработан и взятые из “Лихой болести” строки сильно изменены. Впервые стихотворение “Лихая болесть” (ранние его редакции) было опубликовано И. Г. Ямпольским (Ежегодник ПД на 1974 г. С. 128—130; Ежегодник ПД на 1976 г.  54—56).

¹³ Кроме отзывов Гончарова и Евг. П. Майковой о присланных стихах, известно мнение о них еще одного из членов майковского кружка, Вл. Ап. Солоницына. В недатированном письме к Майкову он писал: “Спасибо за стихи. По требованию твоему сказать о них свое мнение, излагаю оное так: 1. Мне нравятся более: Колизей и маленькое стихотвореньице, объясняющее твои чувствования в прогулке. Особенно конец последнего. 2. Сатирическое произведение очень умно, в нем видно сильное проявление обдуманности и размышления, но прости, милый друг, я бы хотел, чтоб в нем было поболее чувства, а то оно, в настоящем своем положении, только заставляет думать, а не чувствовать. Как тебе известно, я требую в поэзии — участия чувства более нежели воображения и ума. Без участия чувства — все как-то холодно. Впрочем, слова Эпиктета прекрасны, и мне кажется стоят всего стихотворения. Все другие, кроме Валерушки, говорят напротив, что это-то всего и хуже... Не знаю и не спорю. Повторяю еще раз, что более всего мне нравится маленькое стихотвореньице” (ИРЛИ. Ф. 168. № 17.370. Л. 18).

¹⁴ О М. П. Бибикове см. п. 2, примеч. 2.

¹⁵ В начале марта 1843 г. Вл. Ап. Солоницын сообщал Майкову о недавнем посещении Екатерининского института: “Недавно мы еще были там втроем: Иван Александрович, Валерушка и я. Первый читал свою комедию, в которой очень недурно изображены все наши институтские плутни. Надо сказать, что себя он не пощадил более всех, но как кажется, комедией остались недовольны, натурально с женской стороны...” (ИРЛИ.  168. № 17.370. Л. 17). Видимо, это чтение и было той “грубостью”, о которой пишет Майкову Гончаров. Вероятно, речь идет о комедии “Хорошо или дурно жить на свете”. В ней были иронически изображены Майков и молодые члены майковского кружка (Цейтлин. С. 447).

Сноски

^*1 Вероятно, описка Гончарова: судя по контексту письма (см. ниже), должно быть: равнодушным.