Гончаров И. А. Письмо Майковой Ек. П., 9/21 августа 1860 г. Булонь // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 385—388. — (Лит. наследство; Т. 102).
3
Булонь, 9/21 Августа <1860>
Сейчас только получил Ваше письмо, милые Старик и Старушка1, и сию же минуту сажусь отвечать, ибо мне приятно побеседовать с Вами. Знаю, что Вы, маленький ангел-чертенок, постоянны в любви — “и в дружбе” говорите Вы: казалось бы так, а иногда на Вас находит каприз разочарования и Вы внезапно разлюбливаете человека, если он чуть-чуть, на волос, не достанет головой или ногами до Вашего прокрустова ложа, т. е. не отвечает идеалу, какой Вы о нем творите. Сколько раз Вы разлюбили и опять полюбили Льховского во время его отсутствия2! Утешаюсь только тем, что при личном появлении его (и моем, надеюсь, тоже) Vous redeviendrez ce que Vous êtes*1, т. е. любезность, доброта и дружеское кокетство возьмут опять свое.
В Вашем молчании я подозревал гнев: “вот-де не пишет ничего в Подснежник3, а еще друг! Накажем же его, замолчим, забудем!” Но ведь Вы знаете, я человек подозрительный — таков уродился. В Подснежник я точно что не пишу, хотя в то же время пламенно желал бы наполнить его весь своими сочинениями. Но я пробовал, принимался два раза — и представьте, что это оказалось морально невозможным. Письма о Дрездене, Берлине etc.*2 оказались мечтой: Берлин и Дрезден не занимают, не шевелят меня, и как я ни старался сказать о них что-нибудь, выходит пошлость и общие места4. Это конечно происходит отчасти и от того, что воображение, от лет, не играет по-прежнему над всякой мелочью и в пере нет резвости, остроты и силы. А пустить вялые, сонные строки под своим именем совестно. Это одна причина. Вторая, и главная: как скоро садишься писать с мыслию, что это для детей: не пишется да и только. Надо забыть это обстоятельство, а как его забудешь? Можно писать для них ненарочно, не думая о том. Например, Тургенев, не стараясь и не подозревая ничего, написал свой “Бежин луг” и некоторые другие вещи — для детей; я тоже нечаянно написал книгу для юношества — “Палладу”; Григорович весь — (за исключением какого-нибудь “Накатова”) детский писатель, и тоже ненарочно. Дети не любят, чтоб их считали детьми, и это весьма справедливая мысль, что для детей литература уже готова и что ее надо выбирать из взрослой литературы. Вы мне, Старушка, возразили однажды, что вот-де будто Диккенс и Текерей пишут для детей: так ли это? и что они пишут? Их имена есть там, в детских музеях: да ведь и наши имена есть в Подснежнике. Не выбор ли это? А наконец, если и правда, и они точно что-нибудь написали — то что же это доказывает? Они гении, они вон по два романа в год пишут, следоват<ельно>, им, может быть, легко написать статейку или две в год. А вот другие большие писатели: Гете, Шиллер, Жан Поль, Ламартин — и многие, многие, а наши: Пушкин, Лермонтов, Гоголь etc. — писали ли для детей? Нет, не слыхать. Словом, это — если не невозможно, то очень трудно — и я полагаю, что писать для детей собственно нельзя, а можно помещать в журнал детский что-нибудь уже готовое, что написано и лежит в портфеле, путешествие, рассказ, история — все, что годится и для взрослых и что не имеет в себе ничего, что бы только могло повредить детскому уму и воображению.
Все это пишу и прописываю на случай, если б Вы в самом деле на меня сердились за не-писание в Подснежник. Не думайте, чтобы я хотел доказывать, что писать и работать для детей — вздор и что Подснежник издавать не нужно: напротив. Есть люди, хорошо умеющие приспособиться к юному возрасту, к вкусу, потребностям, склонностям детей и юношей, есть созданные для этого умы и перья. При том я говорю про одну изящную часть, а остается еще практическая часть, науки, художества — словом, это почва богатая, на которой поэзия занимает небольшой участок.
Притом, наконец, я не только не отчаиваюсь, но даже не сомневаюсь, что со временем явлюсь там с чем-нибудь.
Меня в Дрездене спрашивала одна из девиц Никитенко, не хотите ли Вы, Старик, перевода из какой-то превосходной английской книги для юношей рассказ: я сказал, что спрошу об этом Вас. Довольно.
Сам я иногда пописывал, но все это, вместе с написанным прежде, представляет такой хаос, что если и удастся кончить кое-как в нынешнем*3 году, то года два надо обрабатывать5. Герой решительно не выходит или выходит что-то дико, необразно, неполно. Кажется, я взял на себя невозможную задачу: изобразить внутренность, потрохи, кулисы художника и искусства. Есть сцены, есть фигуры — но в целом ничего нет.
Здесь что-то не пишется: непременно нужно уединение, а Булонь, Вы знаете, милый город: увяжешься за толпой англичан и англичанок sur la jetée*4égates (речные и морские гонки), то море пойдешь смотреть, как оно подошло к самым домам (haute marée*5), и время уходит.
Я приехал прямо на наше прежнее жилище, но милой Джорджаны нет, она уехала в Англию; меня встретила ее belle-soeur*6 *7 и предложила ту комнату, которую Вы прежде занимали вверху6*8 (помните, крайняя к выезду); за комнату брали с меня 5 фр. в сутки — да 4 за обед. Это бы ничего, но прачка перемешала у меня платки: мои отличные, новые батистовые взяла, а мне дала дырявые. И это бы ничего, но я встретил Я. К. Грота, который живет очень дешево в английском chambres garnies*9 при начале улицы l’Ecu. Я там и поселился и взял уже 13 ванн; мне остается еще 8. Но если приедет сюда из Швейцарии Никитенко с женой, то я проживу еще с неделю7. Мне все равно, здесь ли, в Париже или Дрездене. Paris! oh, Paris! Ce beau, magnifique Paris! Cette belle France! Paris! Comme on s’amuse, comme on y mange bien! oh, fichtre que c’est gentil!*10
Море освежает и вероятно укрепляет меня: жидовка в начале моего приезда сказала, что я стал гадкий, vilain, а теперь говорит, что я поправляюсь. Уже более недели, как я купил у ней 6 пар piqué à l’anglaise*11 этот раз. Но Вам куплены две маленькие миленькие вазочки в Богемии, которые я вверил попечению милых барышень Никитенко. Больше никому и ничего не везу — да не прогневаются! Нынче я как-то глупо распорядился деньгами: взял столько же, а уж их почти нет.
Сигар я таких нашел здесь у гарсона в hôtel Pavillon*12, каких едва ли когда куривал: чистейшие гаванские, Старик!
Поздравляю и Вас с прошедшими именинами8.
Год устанавливается по содержанию (см. примеч. 4—7).
1 “Стариком” — прозвали в семье Вл. Н. Майкова. Отсюда прозвище “Старушка”, которым называет его жену Гончаров.
2 И. И. Льховский был другом Вл. Н. и Ек. П. Майковых, зимой 1858/1859 гг. он жил в их семье (см. п. 2, примеч. 1). О переменчивом отношении Майковой к людям и, в частности, к Льховскому, Гончаров писал ему 5/17 ноября 1859 г. (Собр. соч. 1977—1980. Т. 8. С. 251).
3 “Подснежник” — журнал для детского и юношеского возраста, который издавал Вл. Н. Майков (1858—1863). Гончаров напечатал в нем очерк “Два случая из морской жизни” (1858. № 2, 3).
4 г. Гончаров провел несколько дней в Берлине, откуда направился в Дрезден, где прожил две недели; в июле он провел в Дрездене еще две недели (Летопись. С. 108—109, 111). “Письма” об этих городах для “Подснежника” написаны не были.
5 Летом 1860 г. Гончаров работал над 2-й частью “Обрыва” (Гончаров — Е. А. и С. А. Никитенко. 14/26 июня — 16/28 августа// Собр. соч. 1952—1955. 8. С. 336—345, 351—355; Т. 2. С. 151).
6 В августе 1859 г. Гончаров жил в Булони вместе с Вл. Н. и Ек. П. Майковыми (Летопись. 98).
7 13 августа 1860 г. Гончаров вместе с Я. К. Гротом встретил приехавших в Булонь супругов Никитенко и оставался с ними до 23 августа (Никитенко. Т. 2. С. 141).
8 День св. Владимира (именины Вл. Н. Майкова) приходится на 15 июля (с. ст.).
*1 Вы снова станете тем, что Вы есть на самом деле (фр.).
*2 и т. д. (фр.).
*3 В автографе описка: нынешнему.
*4 фр.).
*5 морской прилив (фр.).
*6 свояченица, золовка (фр.).
*7 локоны (фр.).
*8 Большая беседка (фр.).
*9 фр.).
*10 Париж! о, Париж! Этот прекрасный, великолепный Париж! Эта прекрасная Франция! Париж! Как там развлекаются, как там едят! о, черт возьми, как это славно! (фр.).
*11 английское пике (фр.); пике — сорт хлопчатобумажной ткани.
*12 “Беседка” (фр.).