Гончаров И. А. Письмо Майковой Ек. П., 29 октября 1863 г. С.-Петербург // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 390—392. — (Лит. наследство; Т. 102).
6
С.-Петербург. <29> октября 1863
Я невольно провинился перед Вами, милая Старушка, в том, что отвечаю спустя уже неделю на Ваше письмо, тогда как обыкновенно я отвечаю на письма в тот же или на другой день по их получении. Но я ждал, когда совершится важное в нашем кругу событие, т. е. брак Леонида1, с тем, чтобы включить в мое письмо донесение о нем. Затем меня дня три задерживала служба, но вот вчера я сбыл с рук все дела необходимости и предаюсь теперь — роскоши писать к Вам.
Я напрасно ждал свадьбы, чтоб описать ее Вам: чуть ли не все бывшие на ней лица хором сказали, что будут описывать вам это событие, так что описание будет нечто в роде нынешней тронной речи Наполеона, повторенной всеми газетами2. Особенно широко размахнулась Юния Дмитриевна3: “Все, все, говорит, опишу, ничего не забуду”. И точно не забудет: не забудет, конечно, сказать о том, какие три цветка украшали голову M-me Атр4 и какое на ней было платье; особенно распространится вероятно о платьях; другие напишут о другом, так что мне ничего не останется прибавить. Оставя в стороне платья и головные уборы, сделаю о свадьбе, может быть, слишком общее, но капитальное замечание о впечатлении, которое производила церемония. Она трогала, по крайней мере, меня своей простотой и искренностью, так что я, как и при Вашей свадьбе, чувствовал слезы на глазах: оба молоды, хороши собой и любят друг друга. Кажется, это и есть лучшее, т. е. настоящее впечатление, которое должна производить брачная церемония, но которого, однако ж, большая часть свадеб, по развращенности людской, не производит на зрителей. Словом, до этой простой и трогательной картины начинающегося для брачной четы счастья, я был внутренно против женитьбы Леонида, но она подкупила меня, и я теперь за нее и думаю, что он поступил так, как следовало поступить.
Я теперь только против его бедности, которой, по своему гнусному бессилию, облегчить ничем не могу.
Особенно замечательных подробностей не было: только Ваш Валериан5 придал церемонии небольшой оригинальный оттенок. Стоя с Колей6 впереди всех, подле самого священника, как всегда делают дети, он очевидно для всех сознавал, что служба длинна и два раза поспешно был уводим Колей из церкви и оба раза торопливо возвращался, чтоб досмотреть церемонию.
Невеста мила: я тут же в церкви с нею и познакомился. Было очень немного <гостей>*1 и это придавало этому вечеру вид семейного праздника, лишенного впрочем, так сказать, своего пульса — в лице Вашем. Я вспомнил, как 11 лет тому назад я праздновал такую же свадьбу, именно Вашу, но тогда я не мог вполне отдаться впечатлению, как теперь, потому что был полон сам другого или других, посторонних мыслей и ощущений по случаю предстоявшего мне путешествия. Затем, выпивши все вино, чай, съевши фрукты и конфекты, мы разъехались. Вашему мужу я сделал громкий вопрос в Вашей гостиной: “Скучает ли он по жене?” Прежде нежели он успел отвечать, Юния Дмитр<иевна>, с точки зрения супружеской формалистики, прикрикнула на меня, с упреком: “Как же-де можно иначе”, как будто бы и она скучала сама без Александра Павл<овича>7. “Если Катя скучает, сказала она, то и он...” Но я не дал ей возвести скуку в догмат супружества и заметил, что скучать по мужу есть Ваша, всем нам известная специальность, но что Влад<имир> так озабочен делами и так поглощен, или должен быть поглощен мыслью о пользе, которую Вам принесет заграничная жизнь, что скуке едва ли останется место8. Не знаю, так ли я рассудил: это требует Вашей критики.
Теперь обращаюсь к Вашему письму, или к Вашим письмам вообще, которыми Вы наделили всех нас, более или менее близких Вам людей. Я полагаю, и вероятно Вы со мною согласитесь, что писание писем и получение их от нас составит для Вас одно из самых капитальных средств терпеливо сносить отчуждение от родных и друзей и от всего того, к чему Вы привыкли и без чего, я думаю, Вам было бы убийственно скучно выжить год, два за границей. Кроме этого главного действия своего, т. е. постоянного общения Вас с близким кругом, письма эти будут служить пищею Ваших досугов, Вашей насущной, так сказать, литературой, журналистикой: словом, они займут огромную роль в Вашем житье-бытье. Поэтому, чтобы вести переписку, постоянную, регулярную и разнообразную, Вам бы нужно было создать себе свою маленькую систему (кому, когда и о чем писать), которой охотно бы подчинились все Ваши корреспонденты. Для чего же это? — спросите Вы. А для того, чтобы переписка действительно занимала Вас, не утомляя. Сказавши в одном письме какую-нибудь новость о себе, Вам будет скучно повторять в письме к другому, а на третье письмо уже не достанет терпения сказать то же самое. Точно то же можно потребовать и от нас, чтобы каждый сообщал Вам то, что узнает и услышит особенного в своем кругу; тогда и не будет повторений описания, например, о свадьбе. Я по крайней мере уже ничего не буду говорить Вам о Ваших, т. е. о Майковых, точно то же бы должна сделать и Юния Дмитр<иевна>, так как этого рода новости сообщит Вам Владимир или Евгения Петр<овна>9. Но пусть всякий сообщит то, что будет у каждого в виду нового, т. е. своего факта или наблюдения. Вот, например, я бы взялся сообщить Вам что-нибудь о новом теноре Джульини, который вчера пел в “Фаворитке”10 Джульини по одному, лично мне свойственному обстоятельству. К первому его появлению я опоздал, во 2-м акте он не пел, а в 3-м акте я слушал его в полной уверенности, что это поет Грациани11. И только когда пришел Грациани, я опомнился и вспомнил, что Грациани баритон, а не тенор. Но тогда уже было поздно возвращаться критически к минувшему впечатлению. В последнем акте, я, по обыкновению, ушел, как делаю всегда в опере, чтоб не попадать в суматоху разъезда. Не прав ли я, после этого, что не посещаю оперы?
Ну, что, скажите, увиделись ли Вы наконец с нашим другом Льховским? Поклонитесь ему от меня дружески и напишите, лучше ли ему, помогает ли ему Ницца и вообще юг? От него самого писем не дождешься: кажется, ему не до них и не до нас, по причине ли болезни, или потому что там и без нас хорошо, Бог весть!
Не забывайте иногда в Ваших письмах откровенно давать весть о состоянии Вашего здоровья: помните, что мы все с участием следим за Вами особенно в этом отношении.
И. Гончаров
В автографе ошибка в дате: “30 октября 1863”. Исправляется по упоминанию Гончарова о том, что “новый тенор Джульини” «вчера пел в “Фаворитке”» (см. примеч. 10).
1 В октябре 1863 г. Л. Н. Майков женился на А. А. Трескиной.
2 30 октября 1863 г. петербургские газеты напечатали тронную речь Наполеона III, произнесенную 24 октября/5 ноября. Содержание этой весьма пространной речи сводилось к призыву созвать европейский конгресс для пересмотра Венских трактатов 1815 г.
3 Д. Ефремова.
4 Лицо неустановленное.
5 Валериан — шестилетний сын Вл. Н. и Ек. П. Майковых.
6 Коля — десятилетний сын А. Н. и А. И. Майковых.
7 Подразумевается А. П. Ефремов.
8 г. Майкова уехала лечиться в Ниццу, откуда возвратилась 1 февраля 1864 г.; за это время Гончаров написал ей более десяти писем, из них сохранилось только данное письмо (Чемена. С. 72).
9 Подразумевается Евг. П. Майкова.
10 Известный итальянский тенор Джульини гастролировал в Петербурге в сезон 1863/1864 гг. Первое его выступление (в опере Доницетти “Фаворитка”) состоялось 28 октября (29 октября на сцене Большого театра шел балет “Метеора”). Столичная публика с интересом ждала встречи с этим певцом: “Северная почта” поместила биографию Джульини (1863. № 234. 29 октября), ее перепечатала газета “Народное богатство” (1863. № 254. 29 октября); информация о его приезде была помещена и в других столичных изданиях. В день премьеры театр был полон.
11 гг.: “Манера г. Джульини имеет что-то общее с манерою г. Грациани, то же самое нежничанье и однообразие в приемах” (Сын отечества. 1863. 30 октября).
Сноски
*1