Гончаров И. А. Письмо Монахову И. И., 20 мая 1876 г. С.-Петербург // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 546—548. — (Лит. наследство; Т. 102).
7. Гончаров — Монахову
<С.-Петербург>. 20 мая <1876>
Я получил Ваше письмо, милый и добрый Ипполит Иванович — и глубоко тронут и умилен разлитой в нем теплотой чувства, тонкостью и изяществом ума и дружелюбием ко мне! Одолжая человека, Вы хотите казаться одолженным! Вы не успели бы в этом, т. е. в желании казаться — как ни велико Ваше сценическое искусство, если б в этом Вашем желании не участвовала и прелесть сердца. Это давно я знаю и ценю высоко в Вас, наравне вместе с другим хорошим, но только не умею показывать.
Вы не соскучились моим письмом и не прочь получить и другое. Я рад беседовать с Вами: только терпите, как терпит эта бумага!
Как мне приятно читать в письме Вашем, что Вам там хорошо, здорово и свежо дышится под родными каштанами! Поправляйтесь и укрепляйте Вашу грудь и нервы: не пойте, пусть птицы поют за вас летом, и не играйте, ради Бога! Вас успеют измучить здесь. Ужели там найдутся варвары (или варварки), которые и в каникулы не дадут Вам покоя! Моя мечта — увидеть Вас по возвращении — здоровяком!
Другая мечта — сказать, какая? Извольте. Это — чтоб Вы женились. И женились бы там, на родине, на доброй, прекрасной, свежей духом и телом подруге — в глазах и с благословения Вашего почтенного родителя (которому выразите мое глубокое уважение вообще — и потом как автору таких хороших произведений, как Вы и милые Ваши сестры) — и когда женитесь, в Вас укрепится и человек, и артист, с голосом и волосами включительно. Но голос и волосы — как себе хотят, лишь бы восстановились прочие капитальные силы. — Женитьба, как банка со спиртом, сохранит Вас впрок.
Примите же на это и мое благословение.
Посмотрите, кстати скажу — что за явления показались на солнышко вместе с весной здесь! Я ахнул как поглядел на затворников, которые после зимней спячки повыползли из щелей своих (в том числе и я сам) на Божий свет! Какая коллекция! Как, сердечные, полиняли, побелели, осунулись! Зимой, в темноте, было ничего не заметно: а тут, поглядишь, у иного борода стала как заячий мех, другой трясется руками и ногами, третий заволакивает ногу, того скрючило и т. д. А давно ли, кажется, видел их еще свежими! И себя чувствуешь тоже что-то не в себе!
Ах, под каштаны бы куда-нибудь!
А знаете: вчера и третьего дня у меня блеснула было надежда уехать месяца на три: dahin, dahinl, за границу, куда мы с Вами мечтали, т. е. немного на воды, побольше в Париж и еще больше куда-нибудь на морской берег — отдохнуть, покупаться и окрепнуть нервами! Все дело в том, что племянник мой, Алекс<андр> Ник<олаевич>, человек вообще живой, общительный и сообщительный, нашел было какого-то покупателя на остальное количество моей книги2. Всего выходило (считая по 1 руб. за экз<емпляр>) около 1400 руб. — именно то, что нужно было на поездку.
Но — к сожалению — это, кажется, ничем не кончится. Если б это был книгопродавец, тогда бы это было верно, а оказывается, что это, как мне кажется, он придумал, вместе с Вашим знакомым, Сверчевским3, сделать аферу. Оба они неопытны и притом без денег. Я адресовал их к начальнику типографии, где хранятся книги4 е. если купят книги, я около 1-го июня уеду за границу5 — и тотчас Вам напишу о том. Но — повторяю — надежды мало.
Вы пишете, что будете сюда около 15-го июня и пожалуй еще позже: не нарочно ли, из великодушия, милый хозяин, обманываете Вы меня, т. е. скрываете день Вашего приезда, чтобы я преждевременно не съехал от Вас. Не делайте этого: я не буду покоен здесь при Вас — и все-таки куда-нибудь перейду, чтобы Вас не стеснить.
И так уже Вы премного одолжили меня, пустили к себе, не только <меня> самого, но и жену Людвига с Са<ней>, которые приютились в комнате Вашего человека — и питаются от трудов доброй Дуняши, из общего котла!
И хозяин мой, М. М. У<стинов>, несмотря на свои огромные хлопоты по постройке, оказал внимание мне и велел ускорить устройством моего уголка — дай Бог ему здоровья и “генеральский чин”6
Словом, свет не без добрых людей! Мне нельзя заплатить и нечем за все, что для меня делали и делают люди, хотя бы я прожил сто лет, и это составляет немалое мое горе!
Ваша Дуняша и Саша подружились, кажется, не на шутку. Кроме совокупного распиванья кофе, они ходят вместе в Гостиный двор за покупками, а это — несомненный признак симпатии. О дружба — это ты7, когда одна женщина шьет для другой вместе купленное платье, а другая варит ей за это и ест с нею суп.
*1, отличается необыкновенно вкусными пирогами и способностью накормить одним таким пирогом чуть не 5000 человек8, по крайней мере, всех нас, с Людвигом и старухой включительно, которым посылаются значительные укрухи домой!
Общая наша фаворитка Саня не выходит из объятий Дуняши, и до меня долетает поминутно их возня и хохот.
Полагаю, что эта добрая Дуняша, “и в низкой доле была б великою женой!”
“Лесного царя” уже знает. Она кое-как сама разобрала строку Вашего письма о ней — и прочтя — вся покраснела от удовольствия.
Ее на днях чуть не покарали, но я услыхал плач и спас. Она по любознательности проникла в ванну и хотела показать брату своему9, как открывается кран, и открыла, а закрыть не могла. Ее настигли, и мать воздвигла было на нее страшную кару, но я унес ее к себе в комнату.
Если бы мне случилось уехать или перейти от Вас — то не позволите ли Вы, милый хозяин, им побыть и без меня в комнатах Вашего человека, пока складут у них дома разрушенный очаг. Судя по дружной работе, это не затянется надолго. Мне больше всего жаль ребятишек, да и мать больная: жить им теперь в мусоре, среди адского стука и грязи — просто убийственно!
Голубчик! В письме Вашем Вы на этот раз похвалили меня верно и хорошо — и я от чистого сердца принимаю похвалу. Назвали Вы меня Гомером, но Гомером черного таракана — это ей-ей так!
(на этот случай) у Вас не очень тараканисто в квартире, так что и петь некого! Не знаю, куда делся и тот, которого спасла Дуняша. Видите, я даже не справился о его дальнейшей участи, а Вы приписываете мне горячее сердце!
Снег теперь стаял, в воздухе теплее, и по ранним утрам из слуховых окошек начинают появляться на кровлях коты, сладострастно потягиваясь. Это пока что единственный признак весны, и я наблюдаю <его> из Вашего высокого окна спальни. В кабинет и залу я не проникаю.
До свидания, любезный друг, будьте бодры духом, крепки телом и несокрушимы характером против всяких соблазнов, кроме доброй женитьбы, и не забывайте душевно преданного Вам
И. Г.
Узнав от Дуняши, что Лизавета Ивановна, Ваша сестра, не совсем здорова и не выходит — я попросил и получил позволение быть у нее — и вскоре пойду10.
Ответ на п. 6.
1 Из стихотворения Гете “Миньона” (“Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen...” — “Туда, туда, где цветут лимоны...”).
2 Часть тиража первого издания “Обрыва” (СПб., 1870) осталась нераспроданной. 27 мая 1876 г. Гончаров заключил с книгопродавцем Н. А. Шигиным контракт, передав ему права на этот роман до 1 июня 1878 г. (Летопись. 222). Из публикуемого письма видно, что инициатором этой сделки был А. Н. Гончаров.
3 Сверчевский — лицо неустановленное.
4 Первое издание “Обрыва” печаталось в типографии Морского министерства.
5 В 1876 г. Гончаров за границу не ездил (см. п. 9 и 11).
6 Перифраз слов Фамусова (“Горе от ума” — д. 2, явл. 5).
7 “Дружба”.
8 Реминисценция из Евангелия (притча о пяти хлебах, которыми Христос накормил пять тысяч человек. — Марк. VI. 38—43; Лука. IX. 13—17).
9 У супругов Трейгут было трое детей: Саня, Вася и Лена.
10 Речь идет о Е. И. Рощиной (см. п. 6, примеч. 4).
Сноски
*1 фр.).