Толстой Ф. М. Письмо Гончарову И. А., 9 июня 1879 г. С.-Петербург / Предисл. и публ. Е. Н. Петуховой // И. А. Гончаров. Новые материалы и исследования. — М.: ИМЛИ РАН; Наследие, 2000. — С. 566—570. — (Лит. наследство; Т. 102).
Ф. М. ТОЛСТОЙ
1879
Предисловие и публикация Е. Н. Петуховой
Феофил Матвеевич Толстой (1810—1881) — музыкальный и литературный критик, беллетрист и композитор. Критическое изображение нравов аристократического общества, к которому принадлежал Толстой, вызвало сочувственный отзыв Писарева о его повести “Ольга” и романе “Болезни воли” (1866).
Долгое время Толстой сотрудничал в “Северной пчеле” Булгарина, выступая против демократической журналистики, а также в газетах “Голос” и “Московские ведомости”. В 1865 г. он стал членом Совета Главного управления по делам печати, а значит — сослуживцем Гончарова. Известную двойственность позиции Толстого использовал Некрасов в интересах “Отечественных записок”: за цензурные послабления этому журналу Толстой получил возможность печатать на его страницах критические статьи о музыке и театре. В 1871 г. ему было предложено подать в отставку “за слишком усердное заступничество журнала” (ЛН. Т. 49—50. С. 487).
Как видно из публикуемого письма, Гончаров читал рукопись романа Толстого “Поклонение Золотому тельцу” и весьма недвусмысленно высказал автору, что не видит в нем литературного дарования. Позднее, 16 сентября 1885 г., Гончаров писал Д. М. Цертелеву о Толстом как об одном из бездарных дилетантов, которые “лезут напролом”: “...он и композитор, и романист, задорный самолюбец, а в сущности ничтожество, умевший претензией своей добиться только печальной известности образцового неудачника” (таково было мнение и других современников); вместе с тем Гончаров признавал за ним “некоторый критический такт и разумение (особенно в музыке)”, которые позволили ему занять “свой маленький уголок в отделе критики” (Собр. соч. Огонек. Т. 8. С. 486; Литературно-критич. статьи. С. 332).
г. Оно явно было рассчитано на сочувствие адресата — Толстому, конечно, хорошо была известна болезненная подозрительность писателя по отношению к Тургеневу и его творчеству, определившая драматическую конфликтность их взаимоотношений. Письмо интересно сопоставительной оценкой образов Базарова (“цветочки”) и Марка Волохова (“ягодки”) и восприятием личности и значения Тургенева человеком из консервативных аристократических кругов.
Письмо печатается по автографу: ИРЛИ. Ф. 134. Оп. 8. № 44. Слова, прочитанные предположительно, заключены в угловые скобки.
<С.-Петербург>. 9 июня 1879
Глубокоуважаемый даровитейший Иван Александрович!
Добрейший Ваш домохозяин сообщил мне, что Вы имели будто бы намерение несколько дней тому назад посетить меня в Лесном — и что благое намерение не осуществилось потому только, что одна из лошадей Устинова1 захромала и коляску заложить было нельзя.
Сообщение это до крайности меня порадовало, и я даже усомнился в правдивости добрейшего М<ихаила> М<ихайловича>, так как в городе Вы не балуете меня своими посещениями. А между тем я уже давно желал повидаться с Вами и излить все, что накопилось в душе моей по случаю торжественных оваций, доставшихся почему-то на долю одного только Тургенева.
Я не присутствовал при этих торжествах2, потому, во-первых, что меня никто не приглашал, и, во-вторых, что распорядители этих собраний казались мне весьма сомнительного качества — какой-то проходимец, литературный или, вовсе сказать, журнальный хлыщ Гайдебуров3, интриган и литературный отщепенец Григорович4 — болтливые брехуны, поляк Спасович5 и некоторые другие в том же роде. — Хороши представители всероссийской печати! Нечего сказать.
Сто раз брался я за перо, чтобы высказать Вам кое-что о смысле и значении этих торжественных собраний, но вспомнил, что Вы не признаете никакого во мне литературного дарования, — я опасался, что Вы сравните меня с лягушкой, раздувающейся, для того чтобы дорасти до мыслящего человека, и не обратите ни малейшего внимания на задушевное мое послание.
Но Ваше намерение посетить меня дает мне смелость высказаться.
Если бы я попал на обед, данный будто бы избранными русскими писателями в честь Тургенева, — вот что высказал бы я во всеуслышание*1.
Г<оспода>, — ведь не со вчерашнего дня, — сказал бы я, — вы поняли и оценили литературное дарование Ивана Сергеевича. Более двадцати трех лет тому назад, при первом появлении “Записок охотника”, весь русский читающий люд обратил на него взоры. С тех пор каждая строка, выходящая из-под его пера, приветствовалась, как клад, скажу более, как дар небесный. — Отчего же теперь вы как будто встрепенулись и вдруг почувствовали потребность выразить ему чувство особенной признательности и благоговения?
Попытаюсь выяснить этот вопрос.
С каждым новым произведением Тургенева, вплоть до знаменитого и можно сказать рокового для него романа “Отцы и дети”, число поклонников И<вана> С<ергеевича> увеличивалось более и более.
Но тут вдруг произошло что-то неожиданное. В некоторых литературных кругах подняли шум и гам. — Умники наши возопили, стали проклинать почтенного писателя и чуть не объявили его изменником, предателем, отщепенцем. — Отщепенцем!!! От чего? От кого? Порядком никто не объяснил, — но большая часть пишущей братии повернулась к нему спиной. — Дело в том, что на Тургенева вознегодовали в то время за то, что он приподнял маску с нарождающейся тогда породы так называемых . — В Базарове он выставил своеобразный тип недоучившегося семинариста, с развитым до болезненности самомнением, проповедующего грубый материализм, утверждающего, что из праха его будет расти лопух, и уж, конечно, не херувимчик, и отрицающего все родственные и сердечные чувства.
“За дарованную мне жизнь батькой, — рассуждал Базаров, — благодарить мне не приходится. “Не просил я его производить меня на белый свет. Благодарности я ни к нему, ни к кому-либо не ощущаю — а ощущаю часто, что я голоден и что жрать хочется. — Вот и думай только, как прокормить себя, а прочее все вздор. — Все эти шуры-муры да сентиментальности ни к черту не годятся”.
Вот смысл поучений Базарова!
Для этой новой породы людей Тургенев придумал меткое словечко: он обозвал их нигилистами. Кличка эта привилась — да и порода пустила глубокие корни. Но странно, что в это время большинство русской интеллигенции не возмущалось и не догадывалось, по-видимому, до каких последствий доведет подобное подкапывание под основы государственной и семейной жизни.
В настоящее время большинство как будто прозрело или протрезвилось, потому что нигилизм принял уже слишком угрожающие размеры. — Поняли наконец какого рода опасные зверьки, способные на все, даже на политическое убийство, зарождаются в этой милой среде — и вот почему сегодня мы чествуем в лице Ивана Сергеевича не столько литератора, давно уж прославившегося художественными произведениями, сколько мыслителя, [презревшего задолго до настоящей скорбной эпохи суть нигилистической пропаганды — мыслителя,] указавшего на язву, разъедающую частицу государственного общественного тела России. <Но у нас> есть другой мыслитель и деятель такого же крупного размера, такого же закала, как Тургенев, и оказавший обществу не менее важные услуги. — Я не вижу здесь И. А. Гончарова! Где ж он? Отчего его нет во главе представителей русского слова?
В тургеневском Базарове выставлены напоказ цветочки нигилизма, а в Марке Волохове Гончарова указаны уже ягодки или, вернее сказать, вскрыт злокачественный нарост нигилизма. Базаров пластал лягушек под предлогом естествознания, кощунствовал, утверждая, что из праха его вырастет только лопух, и презирал отца и мать. Марк и говорит и действует начистоту. — Он прямо отвергает право собственности, основываясь на изречении Прудона: ”la propriété est un vol”*2, — бесцеремонно запускает лапу в чужой карман, в женщине он видит только самку, с отвратительным цинизмом поблажает грязным своим похотям — и как зверь топчет под себя чистую, прелестную, идеальную Веру.
недолюбливал только своего Базарова, да и от этого чувства отрекся несколько лет тому назад в предисловии к последнему изданию своих сочинений7. Гончаров же твердо и смело выразил ненависть и омерзение к личностям Марковского закала и выставил их к позорному столбу.
Гг. Распорядители! Где же Гончаров? Спрашиваю еще раз. Сыщите его — пошлите к нему депутацию — пусть избранные нами ходатаи поклонятся ему до земли и скажут: “Приди в наше собрание и займи по праву принадлежащее тебе место: стань рядом с чествуемым Тургеневым”*3. Мы же, увидев их бок о бок — рука в руку, преклонимся перед ними и скажем: Великое спасибо Вам, даровитейшие писатели и честные мыслители; большую услугу оказали Вы русскому обществу, указав задолго до настоящей скорбной эпохи язву, разъедающую общественный и государственный наш организм, — и не Ваша вина, если не уврачевали вовремя, на первых порах злокачественности, эту язву. — Благодарим также за то, что во время шатаний отечественной литературы Вы не пошли по ложному пути и доказали в образцовых Ваших произведениях, что изящная словесность не есть фотография, а художественная живопись. — Вы доказали, что для образцового литературного произведения недостаточно смекалки и наблюдательности, а необходимы творчество, ум, образованность и вдохновение. — Вдохновение и божественная искра, а там, где присуща божественная искра, богохульство, грязь, порок и бессердечие восхваляемы быть не могут. — Спасибо Вам, честные деятели, и пр. и пр.
Мне кажется, что подобная речь была бы посущественнее красноречивого, но бесцельного разглагольствования Спасовича и сентиментальных воспоминаний литературного отщепенца Григоровича, трактующих о юных годах Тургенева и самого Григоровича. Как Вы думаете, многоуважаемый Иван Александрович, — какое впечатление произвела бы она на собрание литературных мужей?
Весьма может быть, что исключительные сторонники Тургенева не дозволили бы мне довести речь мою до конца, но при настоящем настроении общества — я полагаю, что те, у кого остался еще пушок на рыльце (по части нигилизма — а таких было порядком), прижали бы хвост, а все благомыслящие, и в том числе сам Тургенев, присоединились бы к моему предложению. К Вам отправили бы депутацию, волей-неволей привезли бы Вас и Вам воздано было бы должное! Тогда торжественное собрание получило бы смысл и значение. — Грамотная Русь поняла бы, что петербургская интеллигенция собралась не ради запоздалого только чествования маститого беллетриста Тургенева, а для выражения сочувствия своего даровитым изобличителям нигилизма. — Нигилисты поняли бы, что настало время благотворной реакции и что лжеучению их наступил конец. Finis nihilismus!”*4 что не могу высказать во всеуслышание.
Будучи непризнанным литератором, мне негде <предстать>. Тридцать лет подвизаюсь я на литературном поприще (напрасно теряя время, по Вашему мнению). — Писал я и в “Северной пчеле”, и в “Голосе”, и в “Современнике”, и в “Отечественных записках”, и в “Московских ведомостях”, и в “Русском вестнике”, — словом сказать, почти во всех органах печати. — Ныне меня отовсюду вытеснили и, как паршивую овцу загнали во французскую газету9. — А между тем, не в укор будь Вам сказано, я скажу, как Галилей: E pure si muove!*5 е. я чувствую, что в мозгу мысли копошатся и просятся наружу, а вылить их некуда — <1 нрзб.> нет!
е. в какой-либо мелкий трущобный листок) и тем паче — добрые люди затопчут! Просто горестно и обидно — до слез обидно — да ничего не поделаешь! Никто руку помощи подать не хочет.
Простите, что натрудил Ваше зрение чтением моих каракуль; впрочем, может быть, Вы и не прочтете всего — как не захотели одолеть рукописи последнего злосчастного моего романа “Поклонение Золотому тельцу”. И примите уверения искреннего моего сочувствия и неизменной, вечной преданности.
Ф.
Лесной, Малая Спасская, дача № 1.
P. S. С восторгом прочитал в “Новом времени” выписки из Вашей статьи, появившейся в “Русской речи”10. Слава Богу! Наконец-то решились Вы прервать преступное Ваше молчание. К сожалению “Р<усской> речи” я не получаю здесь и статьи Вашей в полном составе еще не читал! — Кстати. — Я предлагал Навроцкому свой роман и получил в ответ, что он уже запасся беллетристическим материалом на 5 месяцев11. — Как это мило! Не правда ли? Значит, <не>12 “Русской речи” не знает даже о моем существовании — не знает, что в течение более тридцати лет имя мое и псевдоним появлялись почти во всех газетах и журналах13. — Иначе как же объяснить, что он отдает предпочтение сочинениям каких-нибудь новобранцев, вероятно, недоучившихся семинаристов. Это тем более странно, что в письме моем я уведомил его, что в романе я затронул и развил, менее или более удачно психиатрический научный вопрос о мономании — поверхностно еще исследованной в нашей литературе. (До этих глав Вы рукопись не дочитали). Подобное пренебрежение во сто раз хуже ядовитейшей критики. — Там по крайней мере ругают и часто вздор говорят — а тут и говорить с Вами не хотят!!
1 Михаил Михайлович Устинов — владелец дома, в котором жил Гончаров (Моховая ул., д. 3).
2 г. в петербургском ресторане Бореля. Чествования писателя на этом и других обедах в Москве и Петербурге вызвали полемику в печати и в переписке современников.
3 Редактор-издатель газеты “Неделя” Павел Александрович Гайдебуров (1841—1893) выступил с речью на обеде в честь Тургенева 13 марта 1879 г.
4 Д. В. Григорович также был в числе ораторов на обеде 13 марта. Об ироническом отношении к нему Гончарова и других современников см. в наст. томе: — А. Н. Майкову, п. 11, примеч. 16.
5 Известный юрист В. Д. Спасович был одним из организаторов обеда 13 марта.
6 Грейг (1827—1887) — министр финансов с 1878 г.; так же, как и Толстой, окончил Пажеский корпус.
7 Подразумевается статья Тургенева «По поводу “Отцов и детей”», впервые напечатанная в Собрании сочинений писателя (1869) и вошедшая в последующие издания (1874, 1888). В этой статье Тургенев дал новые положительные характеристики Базарова, что вызвало критические отклики современников. См. об этом: Тургенев. Соч. Т. 14. С. 465.
8 церк.-слав.).
9 В последние годы жизни Толстой сотрудничал в петербургской газете “Journal de S.-Pétérsbourg”, выходившей на французском языке.
10 Речь идет о рецензии на статью Гончарова “Лучше поздно, чем никогда” (Новое время. 1879. № 1169. 2/14 июня 1879 г.). В ней содержались многочисленные выдержки из названной статьи, опубликованной в журнале “Русская речь” (1879. № 6).
11 Писатель Александр Александрович (1831—1914) был редактором-издателем журнала “Русская речь” (1879—1882). Предложенный ему роман Толстого “Поклонение Золотому тельцу” не был опубликован.
12 Частица “не” пропущена; восстанавливается по смыслу.
13 Толстой писал под разными псевдонимами (Ростислав, Горский, Феофлистов и др.).
Сноски
*1 6, попав в государственные люди, завладел словом. Кроме этой ораторской практики, я часто говорил на многочисленных артистических банкетах также в качестве старейшего музыкального критика и деятеля. (Примеч. Ф. М. Толстого).
*2 собственность есть кража (фр.).
*3 Далее: по одесную8 <>.
*4 Конец нигилизму! (лат.).
*5 <она> вертится! (итал.).