Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 9 октября 1886 г. Санкт-Петербург // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 173—176.
1411.
С.-Петербургъ, 9 Октября 1886.
Многоуважаемый Михайло Матвѣевичъ! Вы, если помните, вмѣстѣ съ М. Н. Любощинскимъ, были такъ добры оба, что позволили мнѣ назначить Васъ исполнителями моего, хранящагося у Марка Николаевича, домашняго духовнаго завѣщанія2.
Я еще не предвижу пока скорой кончины, но 74 года моей жизни невольно наводятъ иногда на мысль о ней — и потому — я, на всякій случай, не лишнимъ счелъ оставить у себя въ письменномъ столѣ на Ваше имя это письмо, въ которомъ желалъ бы сдѣлать кое-какія разъясненія по нѣкоторымъ пунктамъ моего завѣщанія.
Напримѣръ: 1) Въ завѣщаніи я предоставилъ въ Ваше полное распоряженіе свой кабинетъ „съ запертыми въ немъ помѣщеніями“, какъ сказано, кажется, тамъ (хорошенько не помню, а подлиннаго завѣщанія подъ рукой нѣтъ). Въ этихъ „помѣщеніяхъ“ т. е. въ столѣѣ и проч. — ничего цѣннаго нѣтъ, а все мелочи, бездѣлушки, что называется, bibelots, которыя можно бы было раздать на память, также, какъ и развѣшанныя по
стѣнамъ (кабинета и залы) картины и гравюры болѣе или менѣе близкимъ моимъ знакомымъ — по Вашему усмотрѣнію. Вы ихъ всѣѣ В. В. Верещагинымъ и состоящій, кажется, изъ 16 превосходныхъ фотографич. снимковъ съ его всѣмъ извѣстныхъ картинъ. Всѣ эти снимки помѣщаются въ большомъ деревянномъ рѣзномъ, на отдѣльной подставкѣ, ящикѣ. Они могли бы занять собою отдѣѣну въ Вашей квартирѣ.
2) Мебель у меня въ кабинетѣ — т. е. письменный столъ, большой патэ-диванъ, шкапъ для книгъ, двѣ этажерки и еще что-то, также и круглый столъ и шкапчикъ съ папками въ залѣ — все это работы когда-то знаменитаго Гамбса: можетъ быть на нихъ найдется охотникъ купить, тогда сумма, вырученная за нихъ должна пойти туда же, куда назначены и всѣ мои гроши т. е. вдовѣ Трейгутъ съ дѣтьми. А если никто не купитъ, то и ихъ можно раздать на память обо мнѣ кому Вы разсудите.
3) Въ числѣ остающихся въ кабинетѣ предметовъ есть три, которые имѣютъ особенную для меня цѣнность и важность. Первый, главный изъ нихъ — пожалованная мнѣ Государемъ Императоромъ3, въ день совершеннолѣтія Наслѣдника Цесаревича4, — серебренная съ эмалью чернильница, съ двумя такими же подсвѣ
Второй — столовые часы, на мраморномъ пьедесталѣ, съ фигурой Марфиньки (изъ романа „Обрывъ“). Часы эти очень хорошо извѣстны Вамъ и тѣмъ осьми лицамъ5, которыя мнѣ подарили ихъ въ годъ моего 50 лѣтняго литературнаго юбилея. (Примѣч. Вотъ этимъ лицамъ особенно желательно мнѣ оставить по какой-нибудь бездѣлкѣ на память).
Третій — двѣ вазы, подаренныя мнѣ съ цвѣтами дамами въ день того же юбилея.
Первый предметъ т. е. пожалованная мнѣ Государемъ чернильница должна бы пойти въ родъ, но у меня рода и племени нѣтъ, хотя и есть два племянника, носящіе мое имя. Но какъ я имъ никакаго наслѣдства не оставляю, то странно бы было завѣщать имъ чернильницу. У Васъ была мысль — отдать ее въ Публичную библіотеку: это мысль хорошая, и если она удобоисполнима, то пусть предметъ этотъ хранится и красуется тамъ, если не будетъ придумано Вами болѣ
[Примѣч. Еслибъ литературный фондъ имѣлъ свой собственный постоянный очагъ, то письменный столъ съ чернильницей, часами и вазами т. е. всѣ три предмета могли бы найти пріютъ тамъ. Письменный столъ такъ великъ, что могъ бы удобно служить для комитетскихъ засѣданій. Впрочемъ это праздная мысль — и конечно неудобоисполнимая, потому что засѣданія
комитета происходятъ на квартирѣ предсѣдателя и у фонда нѣтъ своего угла].
Бумагъ т. е. рукописей у меня никакихъ нѣѣтъ для печати. Останется куча частныхъ писемъ ко мнѣ, не представляющихъ никакаго интереса для постороннихъ лицъ. Я просилъ бы Васъ покорнѣйше пригласить Софью Александровну Никитенко разобрать всѣ мои бумаги и письма — съ тѣмъ, чтобы она посмотрѣла, нѣтъ ли между письмами и прочими бумагами какихъ-нибудь документовъ, контрактовъ (напримѣръ, въ шкапчикѣ съ папками), которые надо сберечь. А прочее все попросите ее сжечь и никому не ввѣрять: тамъ все пустяки. Въ письменномъ столѣ, въ особой картонкѣ у меня хранятся: 1) Двѣ расписки Государ. Банка — на капиталъ по облигаціямъ Восточн. 2-го займа — 30 облигацій по тысячѣ рублей каждая, всего на 30 тысячъ рублей и 2) Расчетная книжка того же Банка по безсрочнымъ вкладамъ на 10 тысячъ рублей (теперь въ Октябрѣ 1886 года); 3) Расписки на 1-й и 2-й съ выигрышами займы — всего 14 билетовъ (5 перваго и 9 — втораго). Тамъ же находится и книжка на полученіе пенсіи изъ Главнаго Казначейства.
Всѣ ѣщаніи съ обозначеніемъ чиселъ и номеровъ. Коротенькія памятныя записки о томъ же я постоянно ношу съ собой въ бумажникѣ.
Затѣмъ все находящееся у меня на квартирѣ, мебель, вещи, платья, бѣлье, серебро, чашки, плошки, мѣха, словомъ все, кромѣ вышепоименованнаго, прошу предоставить, согласно завѣщанію моему, извѣстной Вамъ моей экономкѣ и нянькѣ — Александрѣ Ивановнѣ Трейгутъ, съ дѣтьми. Между прочимъ золотые мои часы съ таковою же цѣпочкой прошу отдать сыну ея, Василью.
Можетъ быть, Софья Алекс. Никитенко пожелаетъ что-нибудь взять изъ моихъ вещей или картинъ, или, напримѣръ, этажерку съ вещами, не то какія-нибудь книги на память обо мнѣ — надѣюсь, Вы предоставите ей въ этомъ свободу. Кое-какія вещи дѣвочка Саня, старшая воспитанница моя, дала мнѣ
Я выше упомянулъ о племянникахъ своихъ: ихъ два — Александръ и Владиміръ Николаевичи Гончаровы, дѣти покойнаго моего роднаго брата. Я имъ ничего не завѣщаю, потому что не считаю этого нужнымъ и справедливымъ. Я подробно объясняю причины въ особомъ письмѣ на имя Марка Ник. Любощинскаго, приложенномъ къ моему завѣщанію.
Племянники мои — не только взрослые люди, но почти уже старики. Старшему уже за 40 лѣтъ. Я уѣхалъ съ родины болѣе 50 лѣтъ тому назадъ, братъ мой тамъ женился, сестры вышли замужъ — какая же мнѣ ѣмъ, видѣлъ изрѣдка и вдругъ долженъ отдавать имъ свой маленькій запасъ грошей: тутъ не только справедливости, а просто смысла нѣтъ.
Надѣюсь впрочемъ, что они, какъ порядочные люди, и сами это понимаютъ
и не пойдутъ совать свой носъ и разнюхивать, не осталось ли послѣ меня грошей. Они сами съумѣютъ стать на ноги и найти свой путь, что, кажется, уже и сдѣлали.
А я, отъ старости и скуки, занялся тройкой чужихъ, случайно попавшихся мнѣ подъ руку дѣтей, отдалъ ихъ по школамъ — и считаю долгомъ предоставить имъ, по окончаніи ученья, небольшія деньги, какія послѣ меня останутся, чтобы облегчить имъ первые шаги въ жизни.
Вотъ все, что я хотѣлъ сказать въ дополнительномъ письмѣ къ моему завѣщанію. Надѣюсь, что Вамъ и Марку Николаевичу не придется много хлопотать съ моими дѣлами. Взять да перевести деньги на имя Трейгутъ съ дѣтьми, отдать имъ все въ квартирѣ и только6. Сдѣѣ — съ свойственною Вамъ точностію и Вы меня обяжете буквально по гробъ и за гробъ жизни.
Прощайте. Вы будете читать это письмо, когда меня не будетъ.
Всегда Вашъ, какъ былъ здѣсь, такъ буду и тамъ преданный
Иванъ Гончаровъ.
Сноски
1 На конвертѣ, запечатанномъ сюргучомъ, написапо: „Его Превосходительству Михайлѣ Матвѣевичу Стасюлевичу. Отъ Гончарова въ собств. руки послѣ моей смерти“.
2 Сенаторъ Любощинскій умеръ въ 1889 г. и вторымъ душеприказчикомъ былъ назначенъ профессоръ Алексѣй Герасимовичъ Полотебновъ.
3 г.
4 Нынѣ императора Николая II.
5 „Девять музъ“, какъ назвалъ ихъ Гончаровъ: К. К. Арсеньевъ, А. Ѳ. Кони, А. Ф. Кларкъ, М. М—чъ, Я. П. Полонскій, А. Н. Пыпинъ, В. Д. Спасовичъ, Е. И. Утинъ и кн. Д. Н. Цертелевъ.
6 На дѣлѣ оказалосъ все это далеко не такъ просто и скоро. М. М—чъ минутами никакъ не могъ себѣ проститъ, что согласился взять на себя неожиданно осложнившіяся обязанности душеприказчика. См. письма Полотебнова въ этомъ томѣ и Забѣлина во II томѣ.