• Приглашаем посетить наш сайт
    Гаршин (garshin.lit-info.ru)
  • Гончаров — Стасюлевичу М. М., 23 июля/4 августа 1868.

    Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 23 июля/4 августа 1868 г. Paris // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 41—43.


    17.

    23 Іюля                                
    ———— 1868. Вторникъ.
    4 Авг.                                

    Paris, Rue Neuve St-Augustin, 48, Hôtel d’Orient.

    Теперь уже вѣроятно Софья Алекс. успѣла побывать у Васъ, дорогой Михайло Матвѣевичъ, и Вы съ нею передали другъ другу мои письма. — Въ одномъ изъ нихъ я лишалъ себя и Васъ всякой надежды видѣть романъ напечатаннымъ, а потомъ, успокоившись немного, хоть на время, въ другомъ предоставилъ Вамъ это дѣло т. е. печатайте если хотите и если не встрѣтите препятствій, а я отступаюсь, какъ отъ всякой активной роли въ дѣлѣ печатанія, такъ и отъ продолженія романа. Буду, по указанію Вашему, какъ-нибудь поправлять то, что Вы укажете въ первыхъ частяхъ, но у самого нѣтъ уже болѣе бодрости и силы. Здѣсь теперь и погода хороша, и комната моя покойна, я не слышу шума, но напрасно хочу принудить себя — мнѣ не пишется. Тоска и смертельное безпокойство преслѣдуютъ меня и я жалѣю; что я не уѣѣ такъ необходимы, мнѣ ѣхать нельзя — и я не трогаюсь съ мѣста. Я прошу Васъ — сдѣлайте мнѣ одолженіе: когда воротитесь въ Швальбахъ, дайте мнѣ оттуда знать, въ который день Вы будете въ Кельнѣѣроятно Вы черезъ Кельнъ поѣдете назадъ съ Любовью Исаковной) — или во Франкфуртѣѣдете черезъ Франкфуртъ, на обратномъ пути, чтобы я пріѣхалъ туда же вмѣстѣ воротиться въ Россію.

    Я все больше и больше падаю духомъ и предвижу много непріятностей. При такомъ расположеніи духа писать нельзя и мнѣ больно, что пропало даромъ мое лѣто и что я не доведу романа до желаемаго конца, который такъ близко. Лѣсничій уже появился было, Бабушка должна явиться сейчасъ. Ея очередь пришла, но у меня падаютъ руки.

    Вотъ о чемъ еще прошу Васъ убѣдительно. Софья Алекс. писала мнѣ вчера, что она больна, утомлена, нездорова: — у ней лихорадка и тикъ. Не обременяйте ее перепиской, тѣмъ болѣе, что надежды нѣтъ на окончаніе, слѣдовательно нѣтъ надобности и мучить ее. У ней и безъ того больная сестра на рукахъ, и кромѣ того привередливый отецъ и нервозная мать. Прошу только Васъ запечатайте мои новыхъ 28 листовъ, что я Вамъ далъ, своей печатью и отдайте ей на сохраненіе.

    Начатый отрывокъ Бабушка я уже просмотрѣлъ, но поправилъ немного. Кое-что вставилъ, кое-что исключилъ, но немного. Мнѣ кажется, особенно теперь, послѣ нѣкоторыхъ поправокъ, что большаго разлада съ этой бабушкой и съ той, какою она является послѣ, нѣтъ. Я не вычеркнулъ тѣ провинціяльныя лица, къ которымъ она ѣздитъ съ визитами. Это можно сдѣлать и

    послѣ однимъ почеркомъ пера, если Вы найдете нужнымъ. A мнѣ самому — все равно. И если совсѣмъ не кончу, то и вовсе не будетъ разницы, такъ какъ она не явится въ той громадной роли, какую я было ей назначалъ.

    Получилъ я письмо отъ доброй Варвары Лукинишны. Она занимается, въ мое отсутствіе, моими домашними дѣлишками — и всякий разъ придумываетъ что-нибудь, чтобы мнѣ было удобнѣе и покойнѣе. И теперь придумала было старый, истаскавшійся коверъ въ кабинетѣ на полу покрыть, по совѣту обойщика, сверху новымъ, такимъ же недорогимъ (такъ назыв. войлочнымъ), чтобъ ногамъ было теплѣе, такъ какъ подо мной никто не живетъ. Да еще нашла, что надо перебить шерсть на диванахъ и покрыть ихъ новой матеріей, а въ старой, отъ ветхости, завелась моль.

    Къ чему сіе? Другое дѣло, еслибъ я былъ увѣренъ, что съ Января, какъ по маслу, пойдетъ печататься романъ — тогда я позволилъ бы себѣ эти, почти необходимыя перемѣѣ денегъ и на нынѣшнюю неудавшуюся поѣздку — все это тяжелымъ камнемъ ляжетъ мнѣ въ карманъ. Я долго не оправлюсь отъ этого денежнаго удара и боюсь финансоваго кризиса въ своихъ дѣлахъ.

    Не весело это письмо: что дѣлать. Еслибъ Вы знали, каково у меня на душѣ, то удивились бы, какъ я изъ двухъ вопросовъ, to be, or not be, (см. прошлое письмо) давно не выбралъ второго.

    Прощайте. Жду нѣѣете до нѣкоторой степени тайной меня немного ободрять: жаль, что не въ Вашей власти совершенно меня успокоить.

    Пишите мнѣ сюда. Еслибы и нашла на меня счастливая минута и я рѣшился бы ѣхать купаться, то письма перешлютъ туда, гдѣ я буду. Здѣсь мнѣ, по крайней мѣрѣ, покойнѣе, нежели гдѣ-нибудь. Никто меня не знаетъ и не занимается мною. По крайней мѣрѣ я не вижу этого. — А то и на водахъ покоя нѣтъ.

    А вотъ и смѣ е. поставили Горчаковъ вмѣсто моей фамиліи, я уже Вамъ писалъ.

    Такъ какъ въ Киссингенѣ и Швальбахѣ я требовалъ прежде всего непремѣѣстныхъ Вамъ бумагъ, то, кажется, меня и принимали все за какого-то важнаго человека. „Ай, ай — so viel geschrieben — und alles hier!“ говорилъ Киссингенскій слуга, видя мои бумаги, и помогая мнѣ укладывать чемоданъ. А Швальбахскій хозяинъ, заставшій меня въ моей маленькой комнаткѣ за бумагами же — съ улыбкой спросилъ: „Staatsgeschäft?

    Все это очень естественно, но въ то же время и не совсѣм просто. Кто-то тутъ немного хлопочетъ о томъ, чтобы подрывать мою добрую репутацію и честное имя и сдѣлать изъ меня какого-то Хлестакова или Чичикова. У меня есть на то не одно доказательство.

    Прощайте, почтеннѣйшій Михайло Матвѣевичъ: скверно, скверно мнѣ.

    Вашъ  Гончаровъ.

    Можетъ быть я перешлю съ почтой, а можетъ быть и съ кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ листовъ восемь, которые не отдалъ Вамъ въ ШвальбахѣБабушку. А не то такъ вручу лично, если свидимся въ Кёльнѣ.

    Раздел сайта: