Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 7 августа/27 июля 1868 г. // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 43—44.
18.
7 Авг.
———— 1868. Пятница.
27 Іюля
Я уже много писалъ Вамъ писемъ, дорогой Михайло Матвѣевичъ — и одно не походило на другое. Потерпите ужъ и это письмо, а можетъ быть, и нѣсколько другихъ, такихъ же. Въ нихъ Вы конечно лучше всѣхъ прочитаете, и мой характеръ (скорѣе темпераментъ), и мои недуги, и все дурное, и хорошее, что во мнѣ есть. Сегодня меня грызетъ такое отчаяніе, что я не шутя — сомнѣваюсь въ возможности вынести это, а завтра съ тучами вмѣстѣ удаляются и предчувствія — и я опять — хоть немного успокоиваюсь. Я успокоился бы и совсѣмъ, но и у меня есть свои недуги, глупости, непріятности и т. д. отъ меня независящія. Но оставляю это до другаго, болѣе плачевнаго письма, такъ какъ я не могу поручиться, что завтра не перейду въ другое расположеніе духа, и слѣдов. въ другой тонъ. Зачѣмъ забѣгать впередъ? Это все отъ того, что у меня на душѣ все таки не покойно. До свиданія съ Вами въ Швальбахѣ я былъ очень покоенъ, даже слишкомъ (для писанья романа, требующаго легкаго раздраженія т. е. пріятнаго волненія), а начиная съ Висбадена до Парижа включительно, я утратилъ то доброе спокойствіе, которымъ наслаждался еще въ Киссингенѣ, и пріобрѣлъ тревоги, подозрѣнія и предчувствія, отрывающія меня отъ дѣла и просто мѣшающія жить.
Это грустно потому, что на это лѣто я возлагалъ лучшія и послѣднія свои надежды, полагая кончить романъ вполнѣ. И какъ немного осталось: двѣ три недѣли хорошей погоды и тишины у моря — и вотъ я у цѣли. Вчернѣ было бы кончено все: затѣмъ оставалась бы обработка. Это уже не трудъ, а удовольствіе. Трудности преодолѣны: Вы въ Швальбахѣ слышали мое чтеніе, и за исключеніемъ начала и длиннотъ въ новыхъ листахъ остальными были довольны.
Я лихорадочно торопился кончить, довести до послѣдней страницы, опасаясь какой-нибудь неожиданной помѣхи, чтобы опять не затянулось на цѣлые годы. Отъ этого я и ставилъ ни во что, все что читалъ Вамъ и Толстымъ, потому что впереди видѣлъ лучшее, то что обрабатывалось во мнѣ девять лѣтъ. Мнѣ хотѣлосъ бы прочесть все вдругъ лучшимъ знатокамъ и тонкимъ цѣнителямъ, а потомъ и печатать, исправивъ то, что они бы мнѣ заметили.
Съ цѣлью скорѣе дописать я бросился и за границу (въ Петербургѣ мнѣ не пишется), боясь встрѣчъ съ знакомыми. И чѣмъ лучше, короче и пріятнѣе были знакомые, тѣѣ былъ дорогъ каждый день, теплый, ясный. Я все боялся не кончить и воротиться къ осени съ неоконченнымъ. П. А. Валуевъ звалъ меня въ какое-то уединеніе работать, но я
боялся развлеченій въ его новомъ для меня обществѣ, среди семейства. Уѣхалъ отъ этого и изъ Киссингена скорѣе нѣсколькими днями, потому что съ Дворомъ наѣхало бы конечно много Русскихъ, и между ними знакомыхъ, и помѣшали бы мнѣ, отвлекли бы меня отъ тетрадей, можетъ быть, на долго.
Кончить все до послѣдней строки — и потомъ прочесть сначала Вамъ, потомъ Тютчеву, Толстымъ, Боткину — и кто еще изъ друзей литературы захотѣѣчанія, повѣрить Ваше впечатлѣніе — исправить — и потомъ — что угодно.
И вотъ на половинѣ ровно у меня явилось безпокойство, предчувствія, стала мнѣ опять сниться чья-то вражда, недоброжелательство, какой-то злой смѣхъ, вредъ... Я пробовалъ здѣсь писать, но вяло, сонно довелъ до 40-го листа — и остановился передъ фигурой Бабушки. Не знаю, что скажетъ Boulogne sur mer, куда хочу ѣхать завтра. Если же письмо застанетъ Васъ въ Петербургѣѣ отвѣтъ въ эту самую Boulogne sur mer, France — poste restante или по Парижскому адресу. Мнѣ доставятъ.
Надѣюсь, Вы не забудете увѣдомить меня, довезли ли въ цѣѣ Алекс.?
Я хотѣлъ Вамъ послать исправленную Бабушку по почтѣ: также точно какъ хотѣѣ ѣдь они до осени не понадобятся, а по почтѣ было бы слишкомъ дорого послать. Лучше самъ привезу или пошлю съ кѣмъ-нибудь изъ знакомыхъ, которыхъ конечно много встрѣчу въ Парижѣ.
ѣ представьте, и письменно, и лично мой душевный поклонъ, вмѣстѣ съ тѣлеснымъ.
Будьте же здоровы, Михайло Матвѣѣ, какъ всегда.
Вашъ И. Гончаровъ.