Гончаров И. А. Письмо Стасюлевич Л. И., 10 августа/30 июля 1868 г. France // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 44—46.
19.
France. Boulogne sur mer. Hôtel du Petit Pavilion.
10 Августа
————— 1868. Понедѣльникъ.
30 Іюля
Я не рѣшался напоминать Вамъ о себѣ, Любовь Исааковна, опасаясь, не безъ основанія, потревожить Вашъ покой, уединеніе и леченіе моими письмами, большею частію, отражающими не занимательное ни для кого, и только горестное для меня самаго расположеніе духа. Оно было таково, что я рѣшился купить револьверъ, но не сошелся въ 7 франкахъ въ цѣнѣ и отложилъ до возвращенія отсюда въ Парижъ.
За то я напугалъ и наказалъ тремя или четырьмя письмами Михайлу Матвѣевича: наказалъ бы и пятымъ, но вѣроятно онъ, вѣрный всѣмъ своимъ намѣреніямъ и обѣщаніямъ, въ настоящую минуту уже состоитъ не при Вѣстникѣ Европы, а при Васъ, и потому я, безъ особенной боязни потревожить Васъ, воспользуюсь даннымъ мнѣ ѣстѣ косвеннымъ образомъ и къ нему. Если же его еще нѣтъ, то конечно онъ уже подъѣжаетъ къ Швальбаху.
Прежде всего скажу о томъ, какъ я все благодаренъ Вамъ за Ваше доброе вниманіе ко мнѣ самому и участіе къ моему труду, какъ мнѣ работалось около Васъ обоихъ и какъ хотѣлось бы пожить подолѣе въ Вашемъ обществѣ, въ прохладныхъ углахъ зелененькаго Швальбаха. Я увѣѣ три недѣли я двинулъ бы романъ почти совсѣмъ къ концу. Къ несчастію изъ разныхъ угловъ этого Швальбаха выскакивали по временамъ, а потомъ появились въ Висбаденѣ и въ Парижѣ, нѣкоторыя личности, которыя и въ отечествѣ успѣвали надоѣдать мнѣ и выводить изъ терпѣѣмъ, и что мнѣ придется отказаться печатать и то, что давно уже написано. Впрочемъ опеку надъ печатаніемъ всей первой половины т. е. до тѣхъ главъ, которыя я Вамъ читалъ, я предоставилъ Михайлѣ Матвѣевичу. Если онъ найдетъ мои сомнѣнія неосновательными и препятствій не предвидитъ, то тѣмъ лучше: я буду радъ и за него, и за себя.
Но вотъ бѣда: я ни строки не получилъ отъ него, съ тѣхъ поръ, какъ онъ воротился въ Петербургъ, и не знаю, довезъ ли онъ мои рукописи въ цѣѣ Ал. Ник. для переписки? Сомнѣвается ли онъ вмѣстѣ со мною въ успѣхѣ печатанія, или относитъ мои сомнѣнія къ порожденіямъ хандры и галлюцинаціямъ разстроенныхъ нервъ? Ничего не знаю. Это правда, что я самъ поставилъ и его, и Софью Александровну въ сомнѣніе двумя отчаянными письмами, въ которыхъ рѣшительно отказался и писать дальше, и пускать въ свѣтъ свое новое чадо. У меня у самаго сдѣѣземъ больше.
Я потомъ эти письма немного исправилъ другими и теперь ожидаю отвѣта на нихъ сюда, оставивъ въ Парижской гостинницѣ свой здѣшній адресъ.
Надѣюсь, и Вы, Любовь Исааковна, и Михайло Матвѣевичъ, не поскучаете бросить мнѣ и сюда нѣсколько добрыхъ, ласковыхъ словъ, которыми я такъ много дорожу и которыя меня ободряютъ, поддерживаютъ во мнѣ надежды etc., потому что я вѣрю въ искреннее расположеніе Васъ обоихъ ко мнѣ.
Здѣсь я пока никого не вижу, и кажется, и нѣтъ Русскихъ. Да еслибъ и были, то этого узнать нельзя. Городъ большой, отелей много, купаться ходятъ въ разное время, отъ 7 часовъ утра до 6 вечера, слѣдовательно встрѣтиться можно только случайно. Курлистовъ никакихъ нѣтъ. Обѣдаю я одинъ, à la carte, ни съ кѣмъ не говорю, живу въ двухъ клѣткахъ, обращенныхъ — одна къ морю, другая къ скаламъ, гдѣ шуму нѣтъ. Можно бы и писать — я и писалъ, но боюсь, что выходитъ вяло, сонно. А написанъ уже 41 листъ и бабушка наконецъ узнала, что случилось съ Вѣрой на днѣ обрыва (объ этомъ обо всемъ, по данному слову, надѣюсь — Вы никому ни слова, пока напечатается. Извините, что напомнилъ). Еслибъ еще недѣли двѣ три покоя да хорошей погоды, можно бы и точку поставить. Но у меня впереди все какія то мрачныя предчувствія на яву, а когда сплю, то снятся дурные сны, да душатъ кошемары. Здѣсь я другую ночь сплю худо: приписываю это грозамъ. Сегодня проснулся ни съ того, ни съ сего — и чувствую,
что задыхаюсь буквально: вдругъ слышу издали два-три громовыхъ удара. Вотъ и причина: отъ этого мнѣ было тяжело и вчера, что сегодня будетъ гроза. И я половину ночи не спалъ. Просто отъ одного этого житья нѣтъ. Я хотѣлъ бы пожить съ мѣсяцъ въ Парижѣ; тамъ я написалъ въ отели листовъ десятокъ. Но опротивѣлъ мнѣ и Парижъ. И я полагаю сдѣлать вотъ что: вернуться отсюда, не черезъ Парижъ, а черезъ Брюссель и Кельнъ въ Берлинъ (теперь есть отсюда дорога въ Кале) и домой, лишь только возьму 12 или 15 ваннъ. Этотъ мой маршрутъ черезъ Кале, Брюссель и Кельнъ — покорнѣйше прошу держать въ секретѣ отъ всѣхъ и всякаго, пока не ворочусь: ибо въ Парижѣ ѣлъ нѣкоторыхъ господъ, которымъ обѣщалъ вернуться, а между тѣмъ встрѣчи съ ними хочу избѣгнуть. — Я забылъ сколько времени пробудете Вы съ Мих. Матв. въ Швальбахѣ и когда поѣдете назадъ въ Россію: если не очень скоро т. е. около 12, 14 или 15 нашего Августа, то я бы былъ счастливъ съѣхаться съ Вами въ Кельнѣ и воротиться вмѣстѣ. Надѣюсь, Вы скажете мнѣ объ этомъ словечко. Если же Вы возвращаетесь раньше этого срока, то я, какъ горькій сирота, вздохну глубоко. Мнѣ иногда Вы оба чудитесь здѣсь, sur la plage, какъ чудились и въ Парижѣ. Не заѣдете ли Вы туда, тогда бы я сейчасъ туда же прикатилъ.
Извините за болтовню — и ради Бога возьмите трудъ, или поручите Михайлѣ Матв. увѣдомить меня — каково Ваше здоровье? Прошла ли слабость, помогаетъ ли желѣѣроятно все разсыпалось въ стороны: только бы не сюда, а то мѣшать станутъ. Я отговаривалъ и въ Киссингенѣ и въ Швальбахѣ всѣхъ знакомыхъ, кромѣ Васъ, ѣхать сюда. Отговорилъ Небольсина, отговаривалъ и хорошенькую сосѣдку въ Швальбахѣ, совѣтуя ѣхать въ Остенде — не знаю, послушаются ли?
И. Гончаровъ.