Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 1/13 августа 1868 г. France // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 46—21.
20.
1/13 августа 1868. Среда.
France. Boulogne sur mer. Hôtel du Petit Pavilion.
Третьяго дня отправилъ я къ Вамъ т. е. виноватъ, къ Любови Исаковнѣ письмо, а вчера получилъ Ваше изъ Петербурга, многомилостивый Михайло Матвѣевичъ!
За чѣмъ это — прежде всего скажу — Вы въ письмѣ изъ Россіи произнесли слово Обрывъ: или не вѣѣ, что письма мои пишутся не къ однимъ только моимъ корреспондентамъ, а читаются и другими читателями? Когда нибудь повѣрите.
Благодарю Васъ за добрыя и ласковыя слова и утѣшенія. Но — что дѣлать, что дѣлать! Я жертва и глупыхъ обстоятельствъ, и дурной погоды. Теперь особенно я худо сплю, чувствую тяжесть и буквально задыхаюсь — отъ того, что по горизонту шляются громовыя тучи, не разрѣшаются дождемъ и только давятъ бѣдныхъ людей, въ томъ числѣ и меня многострадальнаго.
Листы мои (съ 29 по 41) валяются въ новомъ, купленномъ въ Парижѣ портфелѣ (Serviette) съ замочкомъ и не тянетъ меня къ нимъ. А тянетъ домой — и я повторяю мою покорнѣйшую просьбу, изложенную въ письмѣ къ Любови Исааковнѣ, дать мнѣ знать, когда Вы соберетесь оба въ Россію, поѣдете ли черезъ Франкфуртъ или Кельнъ, въ какой день туда или сюда прибудете, чтобы и я могъ, если Вы не сейчасъ собираетесь назадъ, присоединиться къ Вамъ и отправиться вмѣстѣ. Мнѣ все опротивѣло: и Парижа я видѣть не могу: всѣ ѣ хозяевами мелочныхъ лавокъ, смотрящіе на все человѣчество, какъ на субъектъ для собиранія грошей — скука, мелочь и гадость. А больше негдѣ жить и незачѣмъ. Даже никогда не поѣду и въ Италію — и никуда, а сяду въ углу Устиновскаго дома въ Моховой, если только меня оставятъ въ покоѣ, и не стану ничего дѣлать, ниже поправлять и первой половины романа. Не къ чему мнѣ. А еслибъ и сталъ, то единственно для Васъ только, такъ какъ Вы имѣли неосторожность возложить на него особенныя, и кажется напрасныя надежды, да еще разсказали кое-кому о Вашемъ пріобрѣтеніи.
Здѣсь жара и волнъ нѣту: только сегодня мнѣ удалось поймать ихъ съ десятокъ, а первые два дня море — какъ Лиговка1, не колышется. Теперь правда реветъ вѣтеръ, но того и гляди къ утру стихнетъ. Я думаю, мнѣ ваннъ 15 будетъ довольно за глаза. Три я уже взялъ, остается ваннъ 14 или около того. У меня здѣсь дѣлаются приливы. Я поѣхалъ бы въ Парижъ и пробылъ бы тамъ Сентябрь, если погода хороша — ибо тамъ пишется мнѣ въ ясные дни. Но къ несчастію, Швальбахъ и Висбаденъ испортили все дѣѣ готовятся разныя затѣи. Ужъ около меня сильно юлилъ гарсонъ, узнавая, куда да какъ я отправлюсь и проч. и проч. и очень смутился, когда я вдругъ спросилъ его: „кто его обо мнѣ спрашивалъ?“
Скажите, пожалуйста, отдали ли Вы, Михайло Матв., Софьѣ Александровнѣ мои новые листы для переписки? Оставили ли запечатанныя тетради у себя?
Впрочемъ — гдѣ бы они и онѣ не были, я уже не предвижу болѣе конца, какъ предвидѣлъ его въ началѣ лѣта, хотя, кажется, и немного уже осталось.
Еще прошу одного извѣстія: когда Вы завезли мой чемоданчикъ домой, замѣтили ли Вы моего маленькаго друга, мою Мимишку? Цѣла ли она и облаяла ли Васъ: вѣдь послѣднее значитъ, что здорова.
Не знаю, какъ совѣститься и какъ благодарить Васъ за Ваше снисхожденіе и внимательность ко мнѣ: и зачѣмъ это Вы сами завозили мое тряпье домой? Ни о чемъ не безпокоясь, послали бы человѣка — а то сами! Это добродѣтель!
Любовь Исааковна: поздравляю Васъ не только съ идеальнымъ редакторомъ, не только съ отличнымъ профессоромъ, но и съ добродѣтельнымъ мужемъ. Только не приказывайте ему читать всѣ
предоставляется право и вмѣняется въ обязанность писать оригинальныя статьи историческаго содержанія, или перенести перо въ область критико-художеств. произведеній. Стыдно тратить слишкомъ много такихъ силъ, какія у него есть, на черную работу!
Скучно и гадко мнѣ — простите меня оба и пожелайте... ужъ и не знаю, право, чего! Мнѣ ничего самому не хочется, или хочется скорѣѣ никто туда не проникалъ и чтобы меня самого никуда не таскали!
Ив. Гончаровъ.
1 Рѣчка въ Петербургѣ.