Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 30 мая 1868 г. Берлин // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 7—11.
3.
30 мая 1868. Четвергъ. Берлинъ, Britisch hôtel.
Милый, добрый, несравненный Михайло Матвѣевичъ — протягиваю Вамъ обѣ руки издали и кричу — благодарю, благодарю, хотя въ тоже время потихоньку думаю: да не смѣется ли онъ надо мною — какъ будто всѣ сговорились жечь меня крапивой безпощаднаго смѣѣетесь надъ тѣмъ что Богъ мнѣ далъ — это бы значило бить меня по самому больному или (какъ въ „Ѳедорѣ Іоанновичѣ“ сказано) смертельному мѣсту. Райскій — это моя подложечка. И я успокаиваюсь.
Я докатился, какъ будто не выходя изъ своей комнаты — благодаря прежде всего Вамъ, потомъ В. В. Кистеру1 (которому пишу сегодня же), благодаря всей этой, внезапно, какъ теплыя волны окружившей меня ласкѣѣ, вниманію добрыхъ людей. И я самъ становлюсь добрѣе, лучше. — Причина этого улучшенія, кромѣ того, лежитъ и въ надеждѣ на довершеніе моего труда, — въ этомъ вся тайна! — Даже прусскіе кондукторы и тѣ показались мнѣ добрѣе обыкновеннаго: мое желтое, безсонное, усталое лицо было должно быть краснорѣчиво — едва я сказалъ, что мнѣ нездоровится и нуженъ покой, нѣтъ ли молъ мѣстечка въ пустомъ вагонѣ, онъ довольно апатично вывелъ свиту
или лакеевъ герцога Нассау изъ купе, а меня пустилъ туда — и всего-то за два талера. И я хотя едва подремалъ, но былъ покоенъ до самаго Берлина и что, Вы думаете, дѣлалъ? А то что Вашъ подарокъ, книжечка, уже вся исписана замѣтками на память — а что еще послѣ того, что я Вамъ говорилъ — прибавилось — я и сказать не могу, духъ замираетъ. Задача становится все глубже, значеніе ея растетъ — и мнѣ дѣлается страшно самому — дай Богъ силъ выполнить, и я умру покойно, хоть тотчасъ, послѣ своей подписи — нѣтъ неправда: прежде хочу прочитать Вамъ, Толстымъ, Тютчеву2, Боткину3 (обѣѣнитель и еще кое-кто, теперь еще не могу припомнить кого — (это пока все мечты, надо прежде выполнить) кружокъ небольшой, тѣсный, но избранный, сливки ума и вкуса. — А потомъ если всѣ благословятъ — поднести торжественно Вамъ, моему литературному пестуну. Но прежде просить умную и добрую С. А. Ник.4 взять чадо на свои руки, пересмотрѣть, водворить внѣшній порядокъ — она знаетъ мой уродливый почеркъ и все мои привычки — ...
Что это за мечты лѣзутъ, — да, лѣзутъ: фантазія — это своего рода такой паровикъ, что дай Богъ только, чтобъ котелъ не лопнулъ! Вонъ тутъ вчера за обѣдомъ сидѣ5 — докторъ (а кельнеръ сначала назвалъ его Цикауеръ) — я не знакомъ съ нимъ, а то бы попросилъ какого-нибудь calmant. А то я своею разсѣянностью (т. е. сосредоточенностью) похожу не много на съумашедшаго — и на меня глядя — улыбаются, а я просто поглощенъ теперь вполнѣ передо мной развившейся задачей до самаго до конца: перспектива вся открылась передо мной до самой будущей могилы Райскаго, съ желѣзнымъ крестомъ, обвитымъ терніемъ. Молчите пока передъ всѣми о моихъ откровеніяхъ Вамъ и о рыданіяхъ тоже: надъ послѣдними не смѣйтесь, мне ужъ и самому совѣстно ихъ, а первыя спрячьте подъ замокъ Вашего слова. Богъ дастъ отопремъ подъ красной — или точнѣе оберткой Вѣстника и вторую половину.
Я ѣду въ Киссингенъ въ воскресенье — и вотъ что намеренъ сдѣлать: прежде всего заняться тщательно первой половиной т. е. прочесть, просмотрѣть, переправить, чтобы сдать Вамъ по условію въ Сентябрѣ. Теперь, кажется, я могу это сдѣлать, потому что знаю, что должно быть во второй половинѣ и слѣдовательно знаю — что оставить, что исключить.
Между тѣмъ это немного успокоитъ раздраженіе и на время отведетъ въ сторону напоръ фантазіи. А потомъ примусь и за вторую половину, сдавъ первую на попеченіе Ваше и Софьи Алекс. — Принудьте ее, ради Бога (Вы умѣете принуждать — я это знаю) взять у Васъ хоть рублей 300 изъ моихъ
будущихъ денегъ за ея прошлую и будущую возню съ моими тетрадями. Вѣдь у нея нѣтъ ни работы теперь, ни гроша денегъ — а она молчитъ и страдаетъ. Можно быть и должно — ревнительницей долга, но зачѣмъ же во имя только абстрактной идеи, быть его жертвой безъ всякой надобности? Орлеанская дѣвственница прекрасна только тогда, когда она необходима, а безъ надобности она была бы — донъ-Кихотъ въ юбкѣ. Я полагаюсь на Ваше умѣнье, Михайло Матв., и Вы окажете мнѣ этимъ истинное благодѣяніе. Я у ней въ долгу, какъ въ шелку — во всѣхъ отношеніяхъ (какъ и у многихъ). — Дружба ея ко мнѣ — это неоплатный долгъ, о немъ я и не говорю. Но онъ не долженъ ее лишать права на вознагражденіе за трудъ, а трудъ не въ одной только перепискѣ, а въ постоянной вознѣ съ тетрадями. Я уже писалъ ей, что она моя — литературная Агафья Матвѣевна (вдова въ Обломовѣ; у меня много разныхъ Агафій Мат., каждая по своей части — я ей писалъ это).
Вамъ и нѣтъ возможности и некогда, какъ и мнѣ самому (если я буду писать 2-ю половину) возиться съ тетрадями первой половины т. е. водворять въ нихъ порядокъ. Да этого никому, кромѣ ѣлаютъ — дѣло тутъ не въ перепискѣ (переписывать можетъ для печати подъ ея руководствомъ писецъ — но непремѣнно подъ ея руководствомъ), а важно то, что она знаетъ мѣстность — и все, pѣшительно все, что касается до романа. И пусть съ этого и начнется ея сотрудничество у Васъ: а Вамъ останется только изрѣдка руководить ее крупными совѣтами, а самому много не безпокоиться и отъ журнала не отвлекаться. Но только пригласить ее подъ однимъ условіемъ, чтобы она за прошлое или будущее — какъ хочетъ, но немедленно, вмѣстѣ съ этимъ предложеніемъѣлалось между Вами такъ, чтобъ Александръ Вас. и ея домашніе не знали, что она копается съ моими тетрадями6. Скажите просто, что переводитъ что-нибудь для Васъ. Вы все это умѣете — и я полагаюсь на Васъ. Хотя это ея занятіе начнется, можетъ быть, съ Сентября, но деньги она должна взять сейчасъ — иначе оскорбить меня и я съ великою печалью долженъ поручить эту работу кому нибудь другому.
Такъ и потрудитесь рѣшительно объявить ей — и даже я уполномочиваю Васъ (какъ дѣлаютъ дипломаты) „прочесть ей эту мою ноту къ Вамъ“.
Я не знаю, будетъ ли Дворъ въ Киссингенъ — и пересталъ уже этого бояться: боялся я толпы русскихъ, отъ которыхъ некуда будетъ дѣться. Въ Маріенбадѣ, въ 1857 году — я написалъ много, потому что мало было знакомыхъ, а въ следующіе годы — очень мало, такъ много было знакомыхъ. Все люди добрые, внимательные, и вниманіе свое доказывали тѣмъ, что — мѣшали. Да я и самъ увлекаюсь желаніемъ поговорить, то съ тѣмъ, то съ другимъ — и сосредоточенность пропадаетъ. Я даже, можетъ быть, вотъ что сдѣлаю — полечусь въ Киссингенѣ, переправлю и сдамъ Вамъ первую половину, а писать
вторую уѣду куда-нибудь въ Швейцарію, или иное мѣсто, но въ уединеніе — и если найду одного, двухъ добрыхъ людей, этого и довольно, чтобъ не соскучиться и не одичать, поговорить вечеромъ, а утро — писать. Впрочемъ еще не знаю — какъ оно выйдетъ.
Я думалъ, думалъ — чего же мнѣ бояться въ Киссингенѣ: записаться можно и въ сюртукѣ; я и въ Петерб. дѣѣ (а сверху пальто), притворюсь передъ швейцаромъ, что будто я во фракѣ, распишусь, да какъ заяцъ отъ крыльца и удеру, чтобъ не воротили. И изловчился въ этомъ искусствѣ. А въ Киссингенѣ, можетъ быть, придворный этикетъ и не позволитъ мнѣ даже и записаться: на это, кажется, нужно имѣть извѣстный чинъ, званіе или положеніе, а у меня этого нѣтъ7. Стало быть — авось мнѣ можно затеряться въ толпѣ ѣть на эту первую русскую женщину8, и по мѣсту, и по многому другому — какъ мы съ Вами знаемъ. Вы больше, я мало — потому что Вы позднѣе меня занимались съ Н. А...9 и знаете больше.
Сочиненіе мое, которое Вы теперь знаете не по однимъ только тетрадямъ, но и по новой программѣ — должно носить посвященіе (Вы угадываете конечно какое) русскимъ женщинамъ, стало быть и ей первой. Но прошу Васъ таите это про себя и никому ни слова: я осмѣлюсь выставить это посвященіе женщинамъ — только когда готова будетъ и вторая половина и когда Вы и другіе (Толстые, Тютчевъ, Боткинъ, князь Вяземск.10) скажутъ, что претензія моя оправдывается удовлетворительнымъ исполненіемъ моей идеи, а то — если ничего не выйдетъ, а я заранѣе объявлю эту претензію и не сдѣѣлаю дѣла — я умру со стыда11. Не погубите же меня, мой новый, но болѣе дорогой многихъ старыхъ друзей — другъ — и ни слова никому до тѣхъ поръ.
Вкладываю записочку къ В. В. Кистеру въ Ваше письмо (а Вы возьмите трудъ передать или переслать ему) вотъ по какой причинѣ — я посылаю за разъ три или четыре письма, не франкируя (чтобы вѣрнѣе дошло и чтобы не тащиться мнѣ за марками на почту, потому что въ гостинницѣ я не повѣ Кистера я видѣлъ мелькомъ, я одолженъ имъ, выражаю ему благодарность, да еще и заставляю платить — положимъ, всего двугривенный — да тутъ невѣжливости на 100 рублей.
До свиданія, до свиданія. Пишите мнѣ теперь же въ Киссингенъ —
poste restante — скажите о полученіи письма, а также и о томъ, все ли Вы также охотно и радушно расположены къ моимъ тетрадямъ — эта охота грѣетъ меня — и я ей начинаю верить. Не давайте мнѣ остывать.
Всегда Вашъ
Гончаровъ.
Мысленно романъ дописанъ весь до конца: ахъ, еслибъ и немысленно — и такъ, какъ онъ снится во мнѣ, — Боже, какое счастіе!
Сегодня не могу, а завтра буду писать въ Карлсбадъ къ графу Алексѣю Конст. Толстому и къ Валуеву12 — мнѣ нужно писать послѣ
Сноски
1 Владимиръ Владимировичъ, нач. спб. станции Варшавской ж. дороги.
2 Ѳедоръ Ивановичъ.
3
4 Софія Александровна Никитенко, дочь извѣстнаго цензора, профессора и литератора, очень близкая къ Гончарову, котораго глубоко уважала и искренно была ему предана.
5 Николай Ѳедоровичъ.
6 Зная болтливость А. В. Никитенка, Гончаровъ боялся пріобщить его къ своей тайнѣ.
7 Въ 1863 г. Гончаровъ получилъ чинъ дѣйствительнаго статскаго совѣтника, съ которымъ и вышелъ въ отставку въ 1867 г.
8 Императрица Марія Александровна.
9 Наслѣдникъ Николай Александровичъ. Мнѣ нигдѣ не удалось найти никакихъ точныхъ свѣдѣній о занятіяхъ Гончарова съ наслѣдникомъ. Изъ писемъ его къ брату („Новое Время“ 1912 г. № 13017) видно, что занятія происходили въ 1858 году.
10
11 Такого посвященія впослѣдствіи не было сдѣлано.
12 ѣсто редактора правительственной газеты „Сѣверная Почта“, занимаемое И. А. нѣсколько мѣсяцевъ въ 1862—63 гг.