Гончаров И. А. Письмо Стасюлевичу М. М., 5 ноября 1869 г. // Стасюлевич и его современники в их переписке / Под ред. М. К. Лемке. — СПб., 1912. — Т. 4. — С. 84—89.
54.
5 Ноября 1869.
Кое-какъ я принудилъ себя прочесть фельетонъ Евгенія Исааковича (Литтературные споры нашего времени)1 — и то потому, что книжка Вѣстника Европы постоянно лежитъ на глазахъ, а я постоянно не сплю по ночамъ — и потому перелистывалъ статейку. А то я ничего не читаю, особенно по русски, и особенно что прямо или косвенно касается меня и Обрыва...2
Мнѣ казалось, что Вы, любезнѣйшій и почтеннѣйшій Михайло Матвѣѣ, какъ о чемъ-то серьёзномъ, что Васъ кажется сердило самихъ — и Вы едва ли не думали, что это можетъ дурно повліять и на другихъ. Теперь я удивляюсь, что Вы приписывали важность статьѣ — и скажу Вамъ, какою она показалась мнѣ. Я хотѣлъ самъ пойти, да не знаю, когда соберусь и найду ли Васъ дома.
Сколько я вижу, молодые критики прежде всего подражаютъ манерѣ
Бѣлинскаго — и конечно мысленно становятся на его мѣсто, забывая, что манера Бѣлинскаго возможна только была при его огромномъ талантѣ и нужна была въ его тогдашнемъ положеніи какого-то литературнаго Марата, которому нужно было сначала посшибать съ мѣста нѣкоторые фальшивые ийи бездарные литературные авторитеты (въ родѣ Греча, Булгарина, Кукольника и нѣкоторыхъ другихъ), чтобы лучи истины и чистаго вкуса могли пробиться сквозь толщу всякой грубости понятій и нравовъ.
Бѣлинскому, въ его роли — не только эстетич. критика, но и универсальнаго публициста, было не до исторіи, до того была горяча его роль: онъ и не зналъ и не любилъ исторіи. Его слишкомъ поглощала злоба дня, чтобы онъ могъ становиться въ объективную роль покойнаго наблюдателя-критика. Ему выпало быть вмѣстѣ и пылкимъ трибуномъ. Онъ имъ и былъ. Но однако онъ никогда не отказывалъ въ симпатіи таланту — даже въ людяхъ ему несимпатичныхъ, напримѣръ — въ томъ же Кукольникѣ, поражая его одной рукой, онъ другой ласково одобрялъ его за повѣсти изъ быта времени Петра I-го, терпѣть не могъ Каратыгина за ходульность — и въ то же время восторгался имъ въ роли Людов. XI. А между тѣѣшнимъ публицистамъ. Вѣдь ему приходилось еще доказывать почти такія истины — что родители не имѣютъ права убивать дѣтей, а чиновники считать казну за свой карманъ, помѣщики смотрѣть на крестьянъ, какъ на собакъ и т. п.
Не мудрено, что онъ былъ такъ раздражителенъ — и вмѣстѣ такъ симпатиченъ и нѣженъ, когда дѣѣнку таланту.
И такъ критики — подражаютъ только его манерѣ, не подражая ему ни въ силѣ, ни въ безпристрастіи, ни въ тактѣ, ни въ серьезномъ отношеніи къ искусству.
Обращаясь къ фельетону Евгенія Исааковича, я замѣчу съ радостью, что онъ менѣе, нежели кто-нибудь въ современной печати грѣшитъ грубостью, раздраженіемъ на словахъ и бранью. Тонъ его приличенъ и мягокъ — и это чуть ли не единственное достоинство фельетона.
Другихъ его статей, кромѣ анализа сочиненій Островскаго, который я также перелистывалъ, я не знаю вовсе — и признаюсь откровенно — не читалъ ничего.
ѣ, направленномъ на Тургенева и на меня (конечно за Базарова и Волохова) — есть много — прежде всего юности, слѣдовательно незрѣлости и противорѣчій. Евгеній Исааковичъ, я полагаю, будетъ писать хорошо критики легкой белльлетристики, когда отрѣшится отъ донъ-кихотства т. е. когда созрѣетъ. Онъ искрененъ — и это большой задатокъ его будущаго пера.
Укажу нѣкоторыя противорѣчія. Напримѣръ — онъ или они т. е. молодые критики — сколько я слышу, нападаютъ на меня за Волохова, что онъ — клевета на молодое поколѣніе, что такаго лица нѣтъ, что оно сочиненное. Тогда — за что же такъ сердиться? Сказать бы, что это выдуманная, фальшивая личность — и обратиться къ другимъ лицамъ романа и рѣшить, вѣрны ли они — и сдѣлать анализъ имъ (что и сдѣлалъ бы Бѣлинскій). Нѣтъ, они выходятъ изъ себя за Волохова, какъ будто все дѣло въ романѣ въ немъ!
ѣмъ невѣрна и что они сердятся какъ будто за правду. Отъ этого и пишутъ двѣ статьи въ одномъ журналѣ (въ Отеч. Зап.), когда романъ еще не появился отдѣльной книгой, значитъ тревожатся, чтобы книга не имѣла успѣха!
Однако Евгеній Исаак. упрекаетъ меня, что я изобразилъ только крайности: значитъ, эти крайности были. А я скажу въ отвѣтъ: что же и изображать, когда авторъ относится еъ своимъ героямъ съ отрицаніемъ? Обыкновенно преслѣ е. уродливости. Добрыя, положительныя черты не преслѣдуютъ и почти не изображаютъ. Вѣдь критики не сердятся на меня, что я изобразилъ крайности Райскаго, этого представителя (не скажу другаго поколѣнія) другаго воспитанія? Но вѣдь у меня показаны крайности всѣхъ лицъ, кромѣ Тушина, лица дѣйствительно придуманнаго. Это пока pium desiderium, и то неудачный!
Потомъ въ фельетонѣ, и во всей особѣ ѣмъ произведеніямъ искусства, которыя льстятъ его любимымъ тенденціямъ, хотя бы въ нихъ и мало было искусства. Напримѣръ, какъ онъ прославляетъ Андре Лео, госпожу, почти совсѣмъ бездарную, съ перомъ скучнымъ и вялымъ, за то только, что она предалась вопросу объ эмансипаціи женщинъ, подбирая жалкія крохи послѣ такого таланта, какъ Жоржъ-Зандъ!
Затѣмъ въ фельетонѣ повторяется болѣе или менѣе то, что высказали въ свое время Бѣлинскій и Добролюбовъ: — это ничто иное, какъ анализъ ихъ главныхъ критическихъ положеній о нѣѣлинскій, не обрекали искусства, какъ дѣлаютъ юные критики, на одну только рабскую роль выражать непремѣнно ту или другую современную тенденцію, которая только сегодня поступила на очередь, не опредѣлилась, не высказалась, за которую препираются еще сами публицисты, не зная, куда наклонится та или другая чаша вѣсовъ. Бѣлинскій, и въ разгарѣ своей трибунной полемики, умѣлъ становиться въ положеніе объективнаго наблюдателя произведеній искусства, наслаждаться его творческими явленіями и сознавался въ этомъ печатно, не скрывая своихъ увлеченій и не проповѣдуя крестоваго похода противъ этой стихійной силы человѣ
Да и нашъ юный другъ горячъ къ искусству, увлекается и музыкой, покупаетъ картины, ходитъ въ музеи — но только у него, какъ у многихъ или юныхъ, хотя горячихъ и искреннихъ поклонниковъ, или у не-юныхъ и не-искреннихъ ревнителей его (для которыхъ искусство есть только цѣль и котораго они не чувствуютъ) у него, говорю я, есть карбункулъ, который жжетъ и мѣшаетъ относиться къ искусству безпристрастно. „Служи искусство вотъ этому вопросу — говорятъ они — или иначе ты — не искусство!“
Ну, это не совсѣмъ такъ — и съ такимъ карбункуломъ эстетическимъ критикомъ быть нельзя.
Я понимаю Ваше затрудненіе, любезнѣйшій Мих. Матв., при помѣщеніи такаго фельетона въ Вашемъ журналѣ, гдѣ и Тургеневъ, и я нашли такую
привѣѣчу. Вамъ конечно не легко сказать этимъ двумъ авторамъ, хотя бы и устами юнаго критика: „подите къ чорту, Вы стары, никуда не годитесь, какъ это сказано у Евг. Ис., и ничего не можете писать, нужды нѣтъ, что Васъ рвутъ изъ рукъ въ руки и читаютъ, что у Васъ, кромѣ Базарова и Волохова — есть и другія лица etc.“
Въ Вашемъ журналѣ, гдѣ помѣщались наши сочиненія (и только въ немъ одномъ) и можно было надѣяться найти болѣе сознательное, серьезное, строгое, зрѣлое и безпристрастное отношеніе къ искусству вообще, а къ тѣмъ авторамъ, которые помѣщали тамъ, въ особенности.
Конечно и Тургеневъ улыбнется этому фельетонному взгляду, и я съ улыбкой пожму руку Евг. Исаак. за этотъ его критическій фельетонный букетъ, куда онъ вставилъ два три пахучіе цвѣтка въ привѣтствіе обоимъ авторамъ, но вѣдь послѣ этого обоимъ намъ уже нельзя и надѣяться явиться опять въ гости къ Вамъ съ новымъ произведеніемъ, еслибъ оно было. Но у меня къ счастью нѣтъ — и потому между Вами и мною поэтому и разлада быть не можетъ. Слѣдовательно — vogue la galère; пусть ратуетъ юный критикъ, тѣѣе ему простора, что я, кажется, на дняхъ приступлю къ приготовленію отдѣльнаго изданія къ Январю или Февралю — и конечно надежды мои основываю не на благосклонности юныхъ критиковъ и журналовъ!
А propos о журналахъ. Сейчасъ прочелъ я въ газетахъ указъ о пересмотрѣ законовъ печати! дай Богъ, чтобы коммисія не сходила съ той степени свободы печати, какая была уже дана и какою довольствовалась наша литература и общество и при которой, за исключеніемъ мелкихъ и неизбѣжныхъ волненій во всякомъ дѣлѣ, никакихъ пертурбацій не было!3
Печать выполняла свое дѣѣчательно тихо и — благородно, сильно помогая Правительству въ его дѣлахъ. Составъ коммисіи, кажется, прекрасный. Про К. Урусова говорятъ много хорошаго; Похвиснева45 я знаю лично — это знающіе и опытные люди — и всѣ, кажется, таковы. Но Боже мой! Зачѣ6 Это лѣнивый, неспособный человѣ
Фукса, этаго законодателя и дипломата изъ Фонарнаго переулка — и Фуксъ, конечно, косвенно будетъ тутъ гадить!
Фуксомъ запахло — это скверно, ибо самъ Капнистъ безъ него ничего не сдѣлаетъ. Но авось общая мудрость и благонамѣренность коммисіи преодолѣютъ всякое зло! Ахъ, еслибъ какой-нибудь патріотъ подшепнулъ имъ, чтобы они по возможности оставили печать какъ она была — а она была прочно и покойно устроена!
Кланяюсь Вамъ и Любови Исааковнѣ — и не знаю, когда увижусь — все еще нездоровъ. Жму Вашу руку.
И. Гончаровъ.
Сноски
1 Въ XI кн. „В. Е.“ 1869 г.
2 ѣ Е. И. Утина „Литературные споры нашего времени“, написанной въ видѣ анализа положеній старой и новой литературной школы, приведу нѣсколько выдержекъ.
„Самое странное въ озлобленномъ отношеніи людей сороковыхъ годовъ къ людямъ шестидесятыхъ заключается именно въ томъ, что эти люди сороковыхъ годовъ точно забыли, какую роль играли они сами, когда были молоды и когда представляли собой, по крайней мѣрѣѣніе недовольныхъ“. Немного нашлось людей, которые сохраняли настолько нравственной силы, чтобы не только не отстать отъ потока новыхъ идей, новыхъ конечно только для русскаго общества, не только бодро взглянуть на выводы тѣхъ самыхъ идей, которыя шевелились уже въ людяхъ сороковыхъ годовъ, но еще дальше прокладывать путь, очищать дорогу новымъ мыслямъ, новымъ понятіямъ, новому міросозерцанію. Эти немногіе люди сороковыхъ годовъ, безъ всякаго сомнѣнія, всецело принадлежатъ молодому поколѣнію, которое мы вовсе не думаемъ опредѣѣлаютъ то, что человѣкъ принадлежитъ новому или старому поколѣнію въ обществѣ, а извѣѣстное міросозерцаніе, которое подсказываетъ, въ какую категорию долженъ быть причисленъ тотъ или другой человѣкъ“. Послѣ этого повторенія мыслей, высказанныхъ еще Добролюбовымъ, Утинъ указалъ на успѣхъ новаго общества, осязательно выраженный въ индиферентности его къ ненужнымъ людямъ, — „блистательный образчикъ которыхъ представила намъ недавно мастерски начерченная фигура Райскаго“. Настоящихъ новыхъ людей все еще не нарисовано; нарисованные же не есть новые люди, а люди непонятые старыми писателями. „Мы полагаемъ, что они просто не справились съ этими типами, и это тѣѣе естественно, что вѣрно схватить всѣ стремленѣнія и идеалы молодого поколѣѣмъ болѣе, что цѣльныхъ типовъ новаго времени еще очень немного, и они не нашли еще надлежащаго мѣста въ действительной жизни. Мы даже охотно допускаемъ, что идеи и стремленія новаго времени не симпатичны писателямъ стараго направленія, но и за это мы не станемъ винить ихъ, а скажемъ только, что въ этомъ именно, въ этомъ отсутствіи сходства и въ разницѣ ѣнію“.
„Вмѣстѣ съ законченною ролью Лаврецкихъ, Бельтовыхъ, Рудиныхъ и ихъ послѣднимъ словомъ Обломовымъ (этимъ мастерскимъ типомъ, этой славой Гончарова), закончилась, собственно говоря, и прежняя роль писателей стараго направленія. Они внесли въ русскую литературу несколько новыхъ лицъ, они представили намъ русское общество предшествовавшаго періода въ яркихъ образахъ, всего этого слишкомъ достаточно, чтобы имена ихъ навсегда остались дороги въ исторіи русской литературы. Мы не станемъ говорить, виноваты или невиноваты писатели стараго направленія, что порвалась связь ихъ съ живою частью русскаго общества; мы не принимаемъ на себя роль судей и потому не желаемъ ни обвинять никого, ни оправдывать. Очевидно только, что, изображая молодое поколѣѣ Базарова или еще болѣе грубой фигурѣ Марка Волохова, писатели старшаго возраста показали, что они имѣютъ мало общаго съ стремленіями людей новыхъ идей, и что они значительно потеряли то чутье, которое прежде не допускало ихъ рисовать ни одного фантастическаго типа. Такъ или иначе, старые типы износились, исчерпаны, прежняя роль старыхъ писателей выполнена, и для русской литературы уже нѣѣтъ какъ наступила новая эпоха“.
Это послѣѣсто статьи, очевидно, и задѣло Гончарова за живое.
3 Н. Урусову поручено было составить особую комиссію для выработки новаго закона о печати, или, какъ говорили въ обществѣ — о молчаніи. Работы ея не внесли ничего новаго ни въ ту, ни въ другую сторону.
4 Михаилъ Николаевичъ.
5 М. Н., сенаторъ.
6 Петръ Ивановичъ, тогда редакторъ „Правительственнаго Вѣстника“; эту хлѣбную должность онъ получилъ главнымъ образомъ за свое „литературное образованіе“, выразившееся въ двухъ конфиденціальныхъ его трудахъ: „Краткое обозрѣніе направленія періодическихъ изданій и газетъ и отзывовъ ихъ по важнѣйшимъ правительственнымъ и другимъ вопросамъ за 1862 годъ“, изданное въ концѣ г., по распоряженію министра народнаго просвѣщенія, А. В. Головнина, и „Собраніе матеріаловъ о направленіи различныхъ отраслей русской словесности за послѣднее десятилѣтіе и отечественной журналистики за 1863 и 1864 г.“, напечатанное въ 1865 г., по распоряженію министра внутреннихъ дѣлъ, П. А. Валуева, принявшаго вмѣстѣ съ цензурнымъ вѣдомствомъ и полезнаго критика — гр. Капниста. Обѣ ѣ конфиденціальнаго руководства, всѣмъ цензорамъ.