Обломов. Рукописные редакции. Часть 2. Глава 4.

РУКОПИСНЫЕ РЕДАКЦИИ

Первоначальная редакция главы IV части второй

[Они у<ехали>] Несмотря на поздний час, они успели заехать [к какому-то] к деловому человеку,¹⁶¹⁵ потом Штольц захватил с собой обедать одного золотопромышленника, потом поехали к этому последнему на дачу пить чай¹⁶¹⁶ и¹⁶¹⁷ воротились¹⁶¹⁸ домой к поздней ночи.

— Целый день [на ногах! — ворчал Обломов, — ноги зудят] не снимал сапог: ноги зудят!¹⁶¹⁹ Не нравится мне эта ваша петербургская жизнь <л. 66>, вечная беготня,¹⁶²⁰ [хлопоты, завис<ть>], вечная игра дрянных страстишек, [зависти] жадности,¹⁶²¹ перебиванья друг у друга дороги, [толчки] сплетни, пересуды, клевета, толчки, радость при падении ближнего в грязь, гримаса, когда он опередил нас, стремление к чинам, добывание мест с бессовестным или невежественным отправлением своей обязанности, кичливость с грязью на лице, гордость и смирение тоже перед этой грязью.¹⁶²²

— Ба, да ты [уж] просыпаешься!¹⁶²³ — сказал Штольц, садясь на диван с сигарой. — Ну, продолжай:

        Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное веленье
¹⁶²⁴

— А что ж, это неправда? не так? Разве мы сегодня не видали, как¹⁶²⁵ перед этим Хохоревым жеманились и ежились¹⁶²⁶ все эти франты с стеклышком в глазу, которые глядели на меня¹⁶²⁷ через плечо [и едва сквозь зубы], когда ты меня рекомендовал,¹⁶²⁸ и едва сквозь зубы проговаривали: «Очень рад... приятно...» А что такое Хохорев? Денег много: да они и денег его не увидят, а разве даст он им пообедать да натрут они у него полы ногами... Не правда это?

— Правда, да всё это старо. Ты, сидя в своем углу и не показывая носа никуда, не заметил, что уж этот вопрос решен, к нему привыкли...¹⁶²⁹

— Ты посмотри, — продолжал Обломов, — [есть] ни на ком здесь нет ясного, покойного, человеческого¹⁶³⁰ лица:¹⁶³¹ [за<бота>] у одного забота — завтра в присутственное место зайти,¹⁶³² у другого еще <1 нрзб> внутри, что он нищ <?> и за ним остался товар на бирже, что он опоздал, и он роет себе мозг, как бы отбить у соперника послезавтра,¹⁶³³ третий бледнеет и теряет голову, как бы провести свой проект,¹⁶³⁴ четвертый мучается, бегает, ищет, добивается привилегии на какой-то новый чин, который выдумал для завода, четвертый¹⁶³⁵ отдал свой капитал в предприятие и с ним привязал всего себя туда же,¹⁶³⁶ день, ночь переживает в вечной работе духа, [и о чем] мучительно следит за ним, утром чуть продерет глаза, хватает газеты, [и] глаза бегают, как у сумасшедшего...¹⁶³⁷

— Чудак! — сказал Штольц, — ведь это жизнь!¹⁶³⁸

— Какая же это жизнь!¹⁶³⁹ Разве это жизнь, что вон этот толстобрюхий мещанин нажил четыреста тысяч, — тут бы в затишье куда-нибудь, в родной город, да спокойно доживать, а он каждый день в засаленном зипуне и в личных сапожишках стоит между бревнами и досками да меряет, считает, <л. > бранится...

— Нехорошо только, что в засаленном зипуне, а что он ходит каждый день мерять да считать — это прекрасно: он дело делает.

— А вон Игнатий Иванович рвался из всех сил, чтоб занять теперешнее место, всю жизнь просидел в кабинете, с бумагами, с докладами. Его знают, любят [и деньги есть] — семья большая, детей женил, имение отличное — как бы, кажется, не отдохнуть, а он, что ты думаешь, [ищет] добивается еще какого-то места...

— И прекрасно делает.¹⁶⁴⁰

— Когда же пожить, отдохнуть...

— Да это и жизнь, это¹⁶⁴¹ и отдых. Временный отдых¹⁶⁴² всё равно что сон: переспал человек, и тяжело, и гадко ему [так и разваливается]. От отдыха [он] человек разваливается скорее, нежели от труда. Ты видал ли развалины? Отчего они развалины? Оттого что в них не живут.¹⁶⁴³

— Нет, это не жизнь, а беготня, искажение того идеала, который дала¹⁶⁴⁴ природа целью человеку...

— Какой это идеал?

— Покой.

— Нет, труд.¹⁶⁴⁵ Ну, скажи мне, какую бы ты начертал себе жизнь?

— Я уж начертал.

— Что это такое? Как бы ты жил, чтоб быть по-твоему счастливым?¹⁶⁴⁶

— Как! — сказал Обломов, перевертываясь на спину [и прини<мая>] и глядя в потолок, — да как: уехал бы в деревню.

— Что ж тебе мешает?

— План не кончен. Потом бы уехал не один, а с женой...

— А, вот что. Кто мешает? С Богом.¹⁶⁴⁷ <ше>.] Что ж дальше?

— Ну, приехал бы я в новый [отлично] покойно и изящно устроенный дом... [Я говорю тебе это как мечту, потому что нужны большие размеры, состояние...

— Достанется по наследству. Всё это возможно; наживи.

— Поздно. Ну, потом.] [Зачем же большое состоя<ние>?] Ну, потом в окрестности жили бы добрые соседи, ты например. Да нет, ты не усидишь на одном месте...

— А ты разве навсегда бы поселился и не сдвинулся бы с места?¹⁶⁴⁸

— Ни за что! И из деревни бы не выехал.¹⁶⁴⁹

— Что, если б все так думали, ведь тогда ни пароходов, ни железных дорог не нужно: кто бы стал ездить по ним...¹⁶⁵⁰ <л. 67>

— Кто хочет.¹⁶⁵¹ Мало ли управляющих, приказчиков, купцов, чиновников...¹⁶⁵²

— Ты кто же?¹⁶⁵³

Обломов замялся немного.¹⁶⁵⁴

— К какому же разряду общества [принадлежишь ты] причисляешь ты себя?

В это время Захар вошел, неся кучу тарелок и салфетку.¹⁶⁵⁵

— Что это? — спросил Штольц.

— Барин ужинать, чай, будет...

— Не надо, поди. [Ты слышал]

— Может быть, ты не захочешь <ли> съесть чего-нибудь? — сказал Обломов.

— Я не хочу, — отозвался Штольц.

— Что же вы-то такое? — настойчиво допрашивался Штольц.

— Ах, Боже мой! Ты слышал, Захар назвал меня.¹⁶⁵⁶

— Барин! — повторил Штольц и захохотал.

— Ну, джентльмен, [что ли].¹⁶⁵⁷

— Нет, нет, ты не джентльмен, ты барин! — [заме<тил>] продолжал с хохотом Штольц, — джентльмен не протянет ног слуге, чтоб¹⁶⁵⁸ натягивал чулки, и не позволит причесывать себя.¹⁶⁵⁹

— Да, англичанин так не позволит из скаредности,¹⁶⁶⁰ потому что там¹⁶⁶¹ не очень много слуг, а русский...

— Джентльмены везде одинаковы.¹⁶⁶² Но, однако,¹⁶⁶³ продолжай дорисовывать мне идеал твоей жизни. Ну, добрые приятели вокруг: что ж дальше? Ну, как бы ты проводил дни свои?

— Ну вот, встал бы [рано] утром, — начал Обломов, подкладывая руки под затылок, и по [всему] лицу разлилось выражение покоя [и лени]: он мысленно был уже в деревне, — погода прекрасная, небо синее-пресинее, [без обла<ков>] ни одного облачка. Одна сторона дома¹⁶⁶⁴ обращена [была] у меня балконом на восток, к саду,¹⁶⁶⁵ другая [к сл<ужбам>] на двор, [к служб<ам>] на кухню, сарай, конюшни.¹⁶⁶⁶ В ожидании, пока проснется жена, я надел бы шлафрок и походил по саду,¹⁶⁶⁷ там уж нашел бы садовника — поливали бы цветы, подстригали кусты, деревья.¹⁶⁶⁸ Вот отворяется <л. 67 об.> [и окно на] дверь на балкон — как грациозное явление:¹⁶⁶⁹ «Чай готов!» — говорит она. Какой поцелуй, какой чай, в покойном кресле, около стола, на котором и сухари, и сливки, и чего-чего не наставлено.¹⁶⁷⁰

— Потом?

— Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талию, углубиться с ней в бесконечную длинную темную аллею¹⁶⁷¹ и выйти к речке, к полю... Река чуть плещет, колосья волнуются от ветерка,¹⁶⁷² сесть в лодку, жена правит...¹⁶⁷³

— Да ты поэт!¹⁶⁷⁴ — посмеиваясь, сказал¹⁶⁷⁵ Штольц. — Потом?¹⁶⁷⁶

— Потом можно зайти в оранжерею,¹⁶⁷⁷ посмотреть персики, виноград, сказать, что подать к столу, потом воротиться, слегка позавтракать и ждать гостей. А тут то записка к жене от какой-нибудь Марьи Петровны, то книга, то ноты, оттуда прислали¹⁶⁷⁸ ананас в подарок, или у самого в парнике созрел чудовищный арбуз, пошлешь к доброму приятелю к завтрашнему обеду и сам туда отправишься... А на кухне в это время так и кипит: повар в белом как снег фартуке и колпаке суетится, [то] поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять тесто, там выплеснет воду... ножи так и стучат... крошат зелень... там вертят мороженое.¹⁶⁷⁹ Но гости едут: ты...¹⁶⁸⁰ с женой...

— Ба, ты и меня женил.

— Непременно; еще два-три приятеля, всё одни и те же лица. Начнем¹⁶⁸¹ разговор, [смех], шутки¹⁶⁸² или искренняя, теплая беседа — до чаю.¹⁶⁸³

— Обломовщина! Обломовщина! — закричал Штольц, хлопая в ладони и помирая от смеха. — Как жили отцы и деды, так и ты! Ты и меня хочешь туда же...

[ — Извини, не как отцы.] Обломов почти обиделся.

— Извини, не как отцы и деды, — сказал он, вдруг перевернувшись лицом к Штольцу и опершись на локоть, — я [меня<юсь>] применяюсь к веку:¹⁶⁸⁴ <л. 68>, считала бы тальки да разбирала деревенское полотно, разве била бы девок по щекам? ты слышишь — ноты, книги, рояль, изящная мебель [за обедом мороженое, трюфли, повара бы взял из школы какого-нибудь клуба или посланника].

— Ну а ты сам?

— И сам я прошлогодних бы газет не читал, в колымаге не ездил, ел бы не лапшу и гуся, а [взял] выучил бы повара в Английском клубе или у посланника.

— Ну, потом?

— Потом [дожда<лись бы>] [полдень] свалил бы¹⁶⁸⁵ жар, уселись бы пить чай на террасе — или нет, еще лучше:¹⁶⁸⁶ отправили бы телегу с самоваром, с десертом в березовую рощу, а не то так в поле, на скошенную траву, разостлали бы между стогами ковры, и там [с гаванной] блаженствовать вплоть до окрошки и до бифстекса. Мужики идут [едут] с поля,¹⁶⁸⁷ завидели господ, шапки долой,¹⁶⁸⁸ низко кланяются... А бабы деревенские, а девки¹⁶⁸⁹ с загорелой шеей, с открытыми локтями, с [торопли<во>] робко опущенными, но лукавыми глазами, слабо, для вида¹⁶⁹⁰ только, обороняются:¹⁶⁹¹ тс... жена чтоб не увидала. Боже сохрани!

И [оба с] сам Обломов, и Штольц покатились со смеху.

— [А на поле] Сыро [темн<о>] в поле,¹⁶⁹² темно, пар,¹⁶⁹³ как море,¹⁶⁹⁴ висит над рожью, лошади вздрагивают плечом и бьют копытом — пора домой. В доме уж засветились огни, на кухне стучат в пятеро ножей.¹⁶⁹⁵ Гости все¹⁶⁹⁶ по флигелям, по павильонам. А завтра разбрелись кто удить, кто с ружьем, а кто просто сидит себе...

— Просто, ничего в руках? — спросил Штольц.

¹⁶⁹⁷ носовой платок, что ли, или там...

— Обломовщина! Обломовщина! — почти с отвращением сказал Штольц.¹⁶⁹⁸

— Что ж, нехорошо?¹⁶⁹⁹ Тебе не хотелось бы так пожить?¹⁷⁰⁰ — спросил Обломов, — не правда, хотелось бы?¹⁷⁰¹

— И весь век так? — спросил Штольц.

— До седых волос, до гробовой доски. Согласись, ведь это рай земной...¹⁷⁰² <л. 68 об.>

— Нет, это не рай, а обломовщина!¹⁷⁰³

— Далась обломовщина: ну что ж, пусть обломовщина, если она удовлетворяет идеалу счастья, покоя...

— А труд? — вдруг спросил Штольц.

— Какой труд? — [спросил] повторил, оторопев, Облом<ов> и принял самую скромную позу.

— Дело?¹⁷⁰⁴

— Дело? — повторил Илья Ил<ьич>. — Ведь дела есть: с садовником сколько возни, повар придет — с ним часа полтора провозишься...¹⁷⁰⁵

— Это дело? — иронически спросил Шт<ольц>.

— Ну, книги?¹⁷⁰⁶ — продолжал Облом<ов>, торопливо отыскивая в уме, нет ли еще чего-нибудь. — Мы бы получали всё новые, [жена читала бы по-французски вслух,¹⁷⁰⁷ газеты бы выписывали]. Помилуй, чего же еще?

— А имение? Продажа, покупки, отправление хлеба, счеты, опекунский совет?¹⁷⁰⁸ «тысящи яко две помене» — вот бы [мороженое] обеды, приятели да мебель и потеряли свой цвет...

— Да ведь у меня был бы приказчик, — в сильном раздумье сказал Обломов. — Он бы ходил ко мне каждый день с докладом: [как не <дело>] это не дело, что ли, видишь? Что ж, завести эдакую контору, как здесь. Когда же пожить-то, попользоваться-то жизнью...

— Да что ты это, как мальчишка: выучил урок — да и бегать. У тебя жизни сшиты из двух каких-то безобразных половин, как бывает маскарадное платье: одна красная, другая желтая — в одной помучился, поработал до какого-то срока — а там взял да и лег — ах ты... [ну]

— Ну, что — я?

— Что? Обломов — больше ничего!

— Что же мне делать? Каким еще быть!¹⁷⁰⁹ Значит, я создан так.

— Нет, извини, вспомни, разве ты был таков? Вспомни, что ты говорил десять лет тому назад. Я тебе не только напомню слова, укажу каждое место, где ты что говорил.

— Что ж я такое говорил? — задумчиво спросил Обломов, отыскивая в памяти, <л. 69> что он мог говорить своему другу, кроме того, что сказал теперь.

— А говорил, что не похоже на нынешние твои слова, — помнишь, какую кучу книг накупил ты на триста рублей, хотел изучать камеральные науки, бредил политической экономией. Где у тебя груды переводов? [Из] Ведь ты почти всего Сея перевел. Помнишь, ты читал Робертсона, Юма? Где у тебя всё это? Я не вижу ничего.

— Захар куда-то подевал, где-нибудь тут же в углу валяется.¹⁷¹⁰

— Помнишь, ты¹⁷¹¹ [готовил себя на сл<ужбу>] готовился проходить службу, не хотел сидеть в Петербурге, называл здешних чиновников франтами, белоручками, хотел изрезать Россию вдоль и поперек, поехать посмотреть Сибирь...

— Да, кажется, точно ведь мы собирались, — припомнив, сказал Обл<омов>.

— Как же: не ты ли твердил, что России нужны головы и руки, что стыдно забиваться в угол, когда нас [зовет торговля, хлеб] зовут огромные поля, берега морские, [когда] призывает торговля, хлебопашество, русская наука. Надо открывать [русские] закрытые источники, чтоб они забились русской силой, чтоб русская жизнь потекла широкой рекой и смешала волны свои с общечеловеческой жизнью, чтобы разливалась свободно своими путями в русской сфере, в русских границах, чтобы исполин восстал от долго<го> сна... что ты идешь окунуться в это мирское море с головой и отдаешь всего себя... я говорю твои слова — сам я, ты знаешь, так никогда не говорил. У тебя тогда и лицо было не такое сонное, и глаза сияли, и не лежал [так] ты...¹⁷¹²

— Ужели это всё так было? — сказал Обл<омов>, сидя на постели. — Да, да,¹⁷¹³ помню, что я точно... кажется... Как же, — сказал он вдруг, вспомнив прошлое, — ведь мы, помнишь, Андрей, сбирались сначала изъездить вдоль и поперек Европу, исходить Швейцарию пешком, обжечь ноги на Везувии, спуститься в Геркулан — как же?

— А не ты ли¹⁷¹⁴ плакал,¹⁷¹⁵ глядя на гравюры рафаэлевских Мадонн, Корреджиевой «Ночи», на Аполлона Бельведерского: «Боже мой! Ужели никогда, никогда не удастся взглянуть на оригиналы и онеметь от [священного] ужаса, что ты стоишь перед произведением Микеланджело, Тициана, попираешь почву Рима? <л. 69 об.> Ужели провести век и видеть эти мирты, кипарисы и померанцы в оранжереях, а не <на> их родине? Не подышать воздухом Италии, не упиться синевой неба... не проехать в гондоле...»¹⁷¹⁶

— Помню, — сказал Штольц,¹⁷¹⁷ — ты заплакал тогда и подал мне руку.¹⁷¹⁸ Что ж, Обломов? Я два раза был в Италии,¹⁷¹⁹ я обошел¹⁷²⁰ пешком Швейцарию, видел ледники и пропасти,¹⁷²¹ в Париже и Лондоне жил по годам: я исполнил свой обет — [я знаю Р<оссию>] видел Россию вдоль и поперек¹⁷²² — что ж ты не сделал этого... Или ты считаешь обет свой¹⁷²³ за юношеское увлечение, за пустой бред горячки?.. [или умер ты?] Нет, ты [сознательно] разумно [говори<л>] развивал свою идею: ты хотел не верхоглядом пробежать по трактирам Европы, ты [гов<орил>] считал это приготовительным курсом к изучению России, [к боле<е>] необходимостью к правильному и глубокому пониманию России;¹⁷²⁴ [в возделывании ее] к методическому и добросовестному разработыванию русской жизни, ее источников, сил,¹⁷²⁵ — [что ж ты] зачем же ты обманул [сво<ю>] меня,¹⁷²⁶ свою совесть, изменил своему долгу, обязанности? Это не горячка молодости, а благодетельное зерно, которое бросил было ты заблаговременно, да потом грубо и затоптал сам...¹⁷²⁷ Вставай, еще не ушло время: может быть, в последний раз протягивается к тебе рука опытного друга; если ты оттолкнешь ее и теперь и останешься в этой сфере, она задушит тебя...

Обломов слушал его почти с ужасом, глядя на него встревоженными [сознательными] глазами. Он [вдруг] заглянул¹⁷²⁸ как будто в пропасть — и вздрогнул.

— Стой, Андрей, не режь меня: вот опять моя рука — иду за тобой, куда поведешь. Но не покидай меня на дороге, не уставай вести и выведи на [свежий] простор, где я мог <бы> вздохнуть свободно, освежить голову и душу.¹⁷²⁹ Ты правду говоришь: теперь или никогда больше. Еще год — и никакая сила не поднимет меня. <л. 70>

— Помню я тебя юношей, тоненьким, живым,¹⁷³⁰ как ты каждый день с Пречистенки ходил в Кудрино,¹⁷³¹ — там, в садике, — ты не забыл?¹⁷³²

¹⁷³³ рядом на диване со Штольцем; несмотря на усталость, на сон, который одолевал его, лицо у него вспыхнуло и глаза заиграли, лишь только Штольц напомнил Кудрино.¹⁷³⁴

— Забыть? Нет, не забыл, Андрей, и никогда не забуду этих двух сестер. Им я поверял эти мечты, перед ними разыгрывались мои [молодые] силы, прекрасные чистые мысли, свежие чувства, безгрешные мечты.¹⁷³⁵ Перед ними развивался мой [светлый] взгляд на жизнь, который так помрачился, так погас — и отчего? Ни бурь,¹⁷³⁶ ни потрясений не было в моей жизни, не терял и не приобретал я ничего,¹⁷³⁷ а так... — Он вздохнул. — Знаешь ли, Андрей, в жизни моей не загоралось никакого ни [живи<тельного>] спасительного, ни разрушительного огня. [Это] Она не была никогда утром,¹⁷³⁸ на которое постепенно падают краски, огонь, которое потом превращается в день¹⁷³⁹ и пылает жарко, и всё кипит и движется в [этом] ярком полудне, и потом всё тише и тише, всё бледнее, и всё естественно¹⁷⁴⁰ гаснет к вечеру. Нет, жизнь моя началась с погасания. С первой минуты, когда я сознал себя, когда я почувствовал свою силу, я почувствовал, что я уже гасну. Гаснул¹⁷⁴¹ я [писав] над писаньем бумаг в канцелярии, гаснул потом, читая [ту] в той куче книг, о которой ты говорил, истины, с которыми не знал, что делать, гаснул потом [сидя] [в бесе<де>] с приятелями, [где] слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню,¹⁷⁴² гаснул и губил силы с Ниной,¹⁷⁴³ воображая, что люблю ее, гаснул в хождении¹⁷⁴⁴ по [ули<цам>] [по здешним улицам] Невскому проспекту среди енотовых шуб и бобровых воротников, [среди толков о] на вечерах, в приемные дни, гаснул среди здешнего радушия,¹⁷⁴⁵ которое оказывали мне как сносному жениху, гаснул и тратился по мелочи,¹⁷⁴⁶ переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, [гаснул в борьб<е>] [ожидая периодическ<и>] определяя весну привозом устриц и омаров, [зиму и] осень и зиму — [приемом] положенными днями, лето — излеровскими гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой.¹⁷⁴⁷ <л. 70 об.> И так пятнадцать лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше. Да и я ли один: смотри, Михайлов, Петров, Семенов, Ананьев, Филатьев, Васильев, Иванов, Федоров, Алексеев, Степанов... да не пересчитаешь! [У них состоялся]

— Они служат, работают, добывают [насущный] хлеб, — заметил Шт<ольц>, — про них нельзя сказать того же.

— Служат, да, но как!¹⁷⁴⁸ Михайлов двадцать лет сряду [записы<вает>] линюет всё одну и ту же книгу да записывает приход и расход, Петров с тетрадкой всю жизнь поверяет, то же ли число людей пришло на работу, Семенов наблюдает, чтобы анбары с хлебом были вовремя отперты и заперты и чтоб кули были верно показаны в графах, а Ананьев [бере<жет?>] [сд<увает>] вот уж сороковой год сдувает пыль с старых дел...¹⁷⁴⁹ [А ведь и они мечтали] [Михеев попросился в Си<бирь>] А ведь и они мечтали^{1750 1751} рукава, чтоб разработывать эти источники...

— Ну, что ж помешало? — спросил Штольц.

— Что ж? Погорячились, погорячились, а потом получили [свои] места, завелись семействами, да и сели. Ананьев получает тысячу двести рублей, Семенов полторы. Кто враг себе?¹⁷⁵² Куда еще ехать? Какого еще источника нужно? Вон Михеев рвался всё в Сибирь, добился наконец, поехал, да теперь письмо за письмом и пишет: пустите, ради Христа, назад...

— А что?

— Беда, не приведи Бог, тоска. После расскажу, что с ним случилось, — видишь ли, не я один задремал. Я еще благословляю судьбу, что [не просил] нужда не коробила меня, что я не продавал [своей совести] своих порывов, которые ты хочешь разбудить теперь, а понемногу затаил, как драгоценность, которой никто не хотел оценить...¹⁷⁵³

— Ну, кончим, пора спать, Илья.¹⁷⁵⁴ Завтра поедем хлопотать о паспорте за границу, потом — собираться...

— Как завтра? — вдруг спросил Обл<омов>.¹⁷⁵⁵

— Да как же, когда же успеем? — говорил Штольц, — через две недели надо ехать. [Сначала]

— Да куда это, братец, помилуй, вдруг так...¹⁷⁵⁶ — говорил Обломов, переходя на постель. — Дай хорошенько обдумать и приготовиться...<л. 71> [Какого тебе еще] У меня вон платья нет: надо заказать, потом белье, надо сообразить, что взять с собой...¹⁷⁵⁷ Помилуй, просто куча хлопот, — месяца через три...

— Какое платье, белье — ничего не бери, в чем есть, в том и поезжай. В Берлине в два часа тебя оденут и обуют.¹⁷⁵⁸

— А квартира, а Захар, а Обломовка — ведь надо распорядиться, — [с отчаянием] защищался Облом<ов>. — И что это тебе вдруг так приспичило [говори] за границу¹⁷⁵⁹ непременно? Ну, на будущий год,¹⁷⁶⁰ благословясь,¹⁷⁶¹ уладили бы все дела да и поехали себе, не торопясь. Что горячку-то пороть?¹⁷⁶² Надо наконец ум-то расшевелить,¹⁷⁶³

— Уж я всё сообразил: сначала в Вену¹⁷⁶⁴ поедем: там у меня дело есть, а потом в Париж...

— Терпеть не могу Австрии,¹⁷⁶⁵ — перебил Обл<омов>, — ни за что не поеду.¹⁷⁶⁶ Ты поезжай-ко¹⁷⁶⁷ туда один, а я прямо в Париж...¹⁷⁶⁸

Штольц¹⁷⁶⁹ с упреком поглядел на Обломова.¹⁷⁷⁰

— Теперь или никогда! — повторил он его слова, — помни, Илья.¹⁷⁷¹

Он пожал ему руку,¹⁷⁷² взял свечку и ушел в гостиную.

Обломов остался в темноте, на диване, подперев голову коленками. Долго сидел он в одном положении, закрыв глаза, боясь заглянуть в этот омут, который вдруг отверзся перед ним. Наконец вскочил и, [в т<емноте>] натыкаясь в темноте на стулья, на столы, [с шумом] сдернув что-то со стола халатом, с шумом, с грохотом добежал до постели и, как камень, упал лицом [навз<ничь>] на подушки и погрузился мыслию в эту бездонную пропасть сомнений, вопросов, оглядок, в эту новую сферу, куда его [повергла] так неудержимо [ста<лкивала>] толкала рука друга.

— Я, за границу! в Италию, в Париж! [Нет, это невозможно] Невозможно: это шутка, сон!¹⁷⁷³ Через две недели меня не будет здесь! Эта комната, эти подушки... Я возьму их с собой, и одеяло возьму! — вдруг [сказал] решил он. — <л. 71 об.> В почтовом экипаже — слышите, что выдумал! Ведь они и ночью едут. А ночью наткнешься на [что-<нибудь>] кого-нибудь... в яму попадешь! Тут шоссе, конечно; да оно такое узенькое, рядом — около самого колеса — канава идет: ну, как туда! А море: [ух, батюшки] я — на море! Качка: вон на картинках всё рисуют корабли, на боку лежат, вода такая зеленая, противная на вид, из нее торчат головы и руки утопающих, сто человек плывет... [Поди-ка, на бочонке доберись до берега...] Господи! Что это вдруг за камень упал на меня! День и ночь ехать! Сидя спать! Нет, нет, Андрей, ты пошутил: с квартиры еще я могу как-нибудь съехать, — говорил он, — Захар и Тарантьев перевезут, а за границу...

Он даже засмеялся¹⁷⁷⁴ при мысли, до какой степени это невозможно.

— Да, — думал он, — побалуй его теперь, он потом и в Сибирь потащит меня, и на Кавказ, и в Крым... Нет, я лучше кончу план... Завтра же за архитектором пошлю... Шатайся, пожалуй, а дела в деревне запустишь...¹⁷⁷⁵ А ведь хорошо и за границей... — думал он, — в самом деле хорошо: и на Волге уж не то, что здесь,¹⁷⁷⁶ а в Италии?... Во Франции увижу Лувр, Версаль, Трианон, там, где жили^{1777 1778} еще не [угасл<и>] стерлись следы Средних веков... а в Швейцарии, в горах, послушать [па<стушеский> горн] мотив пастушеской песни — [не то что] Кеттли — на родной сцене... а... Как же я без Захара? Я его возьму, непременно возьму.¹⁷⁷⁹ Сапог, говорят, [надо бы] надо взять: там дрянные. Завтра закажу три пары... Но как же, — вдруг потом опять спрашивал себя, — сегодня здесь, завтра там: тут не опоздай, там спеши, вдруг с моря [да на] на железную дорогу: говорят, недавно поезд свалился куда-то в овраг... [Да и не высидишь] И не высидишь целый день... Нет, Андрей, нет, — ты так <л. 72> только, ты пошутил... — приговаривал Обломов, сбрасывая туфли и скидывая халат. — Ведь, между нами сказать, [ты воспитан] ты не нежного воспитания, ты... вон этот... «другой», как Захар называет: тебе что?... А я... Да нет, ты пошутил... ты завтра опомнишься, пожалеешь меня... У меня и дорожного платья никакого нет... А слово? — вдруг опять придет ему в голову, — и грозная необходимость ехать являлась ему как близкая наступающая действительность — и лоб покрывался потом... — Боже мой! какая неосторожность! Что я наделал! — говорил он. — Душенька, милый Андрей! — шептал он умоляющим голосом, — скажи, что ты пошутил... что ехать не надо и зачем...¹⁷⁸⁰

Он вздохнул и начал забываться сном...

— Утро вечера мудренее... — [заключил он и заснул] говорил он. — Обломов... щина... обломовщина...¹⁷⁸¹ — вот оно что! Какое слово: точно клеймо, жжется... Прочь, прочь, обломовщина! — И заснул. <л. 72 об.>

Сноски

— Что продолжать-то: это ли жизнь! Подличать, гнуться перед кем, перед чем и из чего?

— Климат-то какой! — перебил Штольц, — вон и у тебя лицо измято, а ты и не бегаешь, всё лежишь!

— Ни у кого нет ясного, покойного взгляда: все заражаются друг от друга какой-нибудь мучительной заботой, тоской, все [от чего<-то> мучаются, все] болезненно чего-то ищут, и добро бы истины, пользы, — нет, бледнеют от успеха товарища.

— И я давеча вытаращил! — заметил Штольц.

— Помилуй, — [заметил] продолжал Обломов. — Этот чуть мне глаз не выцарапал: и пошел об Людовике-Филиппе, точно как будто он родной отец ему! К нему пристал и этот маленький, у которого во рту точно ватой подбито, [да вдвоем пристали ко мне, хоть плакать. Этот о митинге, об О'Коннеле, да черт бы их подрал совсем! и умник их, главный-то, что всё в идею-то возводит, — <л. 66 об.> препустой малый] этот вдруг пристает, как я думаю, отчего французский посланник уехал из Рима: что за народ? И главный-то умишко у них препустой малый...

— А что? — небрежно спросил Штольц.

— Помилуй, — продолжал Обломов, — как всю жизнь обречь себя на ежедневное заряжанье всесветными новостями и кричать неделю, пока не выкричится, рассуждает, решает, соображает... всякий день всё у него новое, всё разное [то Али-паша...].

— А тебе бы хотелось всякий день одно и то же...

— Помилуй, да это публичный крикун... Сегодня [Али] Ахмет-паша корабль послал в Константинополь — и он ломает себе голову зачем, завтра не удалось Дон Карлосу — и он в ужасной тревоге, там роют канал, [того посадили] тут отряд войска послали на Восток — батюшки, загорелось, лица нет, бежит, кричит, как будто на него войско-то идет... И все купаются в омуте лжи, [перед] обманывают себя и других, [обедают, макают в одну солонку] едят из одной солонки и тайно ненавидят и предают друг друга, [и самое лучшее, [чем] когда] язвят, подкапываются или совершенно равнодушны один к другому — и это самое лучшее. <л. 67>

— Он боится развалиться...

— От чего развалиться, от отдыха? — спросил Обломов.

— Ты видал развалины? — спросил Штольц.

— Ну так что ж?

— Отчего они развалины?

— Я почем знаю? оттого что давно выстроены.

— Нет, оттого что в них не живут, ну, так что же, продолжай!

— Что делать, не судьба! — сказал Обломов, — состояния нет!

— Помилуй, а Обломовка! Триста душ!

— Так что же! Чем тут жить, с женой... Да тут с голоду умрешь.

— Вдвоем, с голоду умрешь: помилуй — чего тебе еще?

— А дети пойдут?

— Детей воспитаешь, сами достанут: умей направить их так...

— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сказал Обломов. — Да и, кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится: с женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет тебе каких-то баб [старух] в дом... загляни в любое семейство, какие-то родственницы не родственницы, не экономки, если не живут, так ходят каждый день чай пить, обедать... Так как же прокормишь с тремястами душ такой пансион...

— Сейчас же в ломбард, — сказал Обл<омов>, — и жил бы процентами.

— Там мало процентов: отчего ж бы куда-нибудь в компанию, вот хоть в нашу...

— Нет, брат, меня не надуешь.

— Как, ты бы и мне не поверил?

— Ни за что: не то что тебе, а всё может случиться: ну, как лопнет — вот и без гроша... То ли дело в банке...

— Ну хорошо — что ж бы ты стал делать?

— Захар! — закричал он. Пришел Захар, с сонными глазами.

— Кто это такой лежит? — спросил Штольц.

Захар вдруг проснулся и [с тупым любопытством] стороной взглянул на Штольца, потом на Обломова.

— Как кто? Разве вы не видите?

— Что за диковина: это... барин, Илья Ильич. — Он усмехнулся.

— Хорошо, ступай.

— Джентльмен есть такой барин, — педантическим голосом произнес Штольц, — который сам надевает чулки и сам же снимает с себя сапоги!

— Да ты мне рисуешь одно и то же, что бывало у дедов и отцов.

— Нет, не то, — сказал Обломов, почти обидевшись, — где же то?

— Не отвлекайся, не отвлекайся, — перебил Штольц.

— Ну, — продолжал Обл<омов>, — да тут и конец...

— Ты подумай, что ты не увидал бы ни одного бледного, страдальческого лица, никакой заботы, ни одного вопроса о Сенате, о бирже, об акциях, о докладах, о приеме у министра, о чинах, о прибавке столовых денег [и никогда]. Представь, тебе никогда [никому] не понадобилось бы переезжать с квартиры! Уж это одно чего стоит — и это не жизнь?

— Это не жизнь! — говорил Штольц.

— Что ж это, по-твоему?

— Это... обломовщина! [ — сказал Штол<ьц>.-] [Обломовщина!]

[ — Обломовщина, — повторил Илья Ильич в сильном раздумье. — Помилуй, разве только я один такой? Чего ж тебе нужно еще? Что ж, по-твоему... обломовщина?]

— О-бло... мовщина! — медленно произнес Илья Ильич, удивляясь этому новому слову и разбирая его по складам. — Облом...

Он странно и пристально глядел на Штольца.

— [Какой же] Где же [тот] идеал жизни, по-твоему, что же не обломовщина? Разве [не все к этому стремятся] не все ищут того же, о чем я мечтаю...

— Не все, и ты сам, лет десять, [пом<нишь>] не того искал в жизни...

— Чего же я искал? — с недоумением спросил Обл<омов>, погружаясь мыслию в прошедшее.

— Где твои книги? твои переводы? — спросил Штольц.

— Захар куда-то дел, — отвечал Обл<омов>, — тут где-нибудь в углу лежат.

(твои слова), работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни художников, поэтов — все эти замыслы тоже Захар сложил в угол... Помнишь, ты хотел после книг объехать чужие края, чтоб лучше знать и любить свой... Вся жизнь — мысль и труд, — повторял ты со мной, — труд хоть безвестный, темный, но непрерывный, и умереть с сознанием, что сделал свое дело... а? в каком углу лежит это у тебя? Рядом зачеркнутый набросок к последующему тексту: Восток и проч. За границу.

— Зато ты смотри какой худой, Андрей; побереги себя: долго ли расстроить здоровье.

— Не беспокойся: вон ты и не худой, а куда годишься. А я и здоров оттого, что всё на ногах... Правка не доведена до конца.

— [А!] Ужасно! — сказал Штольц, слегка вздохнув, как будто при нем резали человека.

— Оставь их в покое [они], — перебил Штольц, — они не мечтали об источниках России, они [сиде<ли?>] делают свое дело: надо же кому-нибудь и за кулями смотреть, пыль с мешков сдувать: они не плачут и не рвутся [а просто] [а получа<ют?>] <не закончено>

— [Поед<ем>] Да, поедем куда-нибудь отсюда...

— Выдумал, тарантас: до [Берли<на>] границы мы поедем в почтовом экипаже или на пароходе до Любека, как будет удобнее. А там во многих местах железные дороги есть...

— Так что ж будет? — спросил Шт<ольц> — Зачем?

— Как так! — всё изумляясь более и более, спросил Штольц. — К какому делу?

— Ну то есть к движению, к обществу... там и газеты все есть, народу много: не дадут лежать. А потом выберут в старшины, так знаешь, сколько дела: что твоя служба: отчеты да... А потом бы... Все деловые люди там...

— [Хорошо, сначала в Обломовку, — согласился Штольц, — но помни, Илья] [Помни, Илья: теперь или никогда! — сказал Штольц.] В Обломовке ты сядешь да и заснешь: тебя надо вдруг [совсем разбудить] отрезвить, потом уж Обломовка неопасна будет. Но... помни, Илья, теперь или никогда! — заключил Штольц.