Чегодаева. Воспоминания об И. А. Гончарове.

Чегодаева В. М. Воспоминания об И. А. Гончарове // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Отв. ред. Н. К. Пиксанов. — Л.: Художеств. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — С. 103—109. — (Серия литературных мемуаров).

В. М. Чегодаева

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ И.  А. ГОНЧАРОВЕ

По смерти моего дедушки бабушка Елизавета Ивановна Рудольф, поместив своих сыновей в корпус и младшую дочь Екатерину в институт, сама с двумя старшими дочерьми Аделаидой и Эмилией переселилась в Петербург.

 А. Гончарова «Обрыв».

Елизавета Ивановна Рудольф зиму проводила в Петербурге, а на лето уезжала на дачу, в Стрельну или в Ораниенбаум. Как в городе, так и на даче у них постоянно бывал И. А. Гончаров, проводивший у них целые дни, ухаживавший за Аделаидой и Эмилией, кажется, увлекаясь то той, то другой.

Эта почти совместная жизнь с семьей Рудольф продолжалась с начала сороковых годов — лет пять-шесть. Ко времени переезда в Петербург Аделаиде было лет шестнадцать — семнадцать, а Эмилии тринадцать — четырнадцать. Они получили домашнее, но очень тщательное образование: к ним приглашались лучшие местные преподаватели, каждый по своей специальности. Кроме того, при них были гувернантки. В Петербурге Эмилия Карловна продолжала свое образование под руководством брата Елизаветы Ивановны, Шитц, прекрасного преподавателя (сына профессора Шитца), и его жены, хорошо знавшей иностранные языки. Супруги Шитц занимались с нею в течение четырех лет, до выхода ее замуж. Аделаида Карловна была хорошая музыкантша, а Эмилия имела хороший голос (mezzo-soprano), и они брали уроки музыки и пения у тогдашних петербургских знаменитостей, между прочим у артиста императорской оперы Бианки. Обе они были большие рукодельницы, особенно Аделаида Карловна. Сохранилась икона св. Елизаветы, вышитая ею так тонко, что только в лупу можно рассмотреть, что это не нарисовано. Возвратившись в Симбирск после пяти-шести лет жизни в Петербурге, они производили впечатление чисто столичных жительниц, без признаков провинциализма.

В Петербурге Иван Александрович в семье Рудольф был всегда желанным гостем и относился к девицам Рудольф весьма внимательно. Читал свои и чужие произведения, доставал им билеты в оперу, показывал достопримечательности столицы и ее окрестностей (возил их, между прочим, на фарфоровый и стеклянный заводы), вообще, что называется, нянчился с ними. Он часто говорил их матери, которую называл то Елизаветой Ивановной, то, как называли ее дочери, «маменькой»: «Нет, Елизавета Ивановна, это необходимо показать кузинам», или: «Нет, маменька, с кузинами непременно надо съездить туда-то» и т. п. Вообще он покровительствовал им, часто говоря, особенно Эмилии: «Ах, как вы еще молоды и неопытны, кузиночка...» Особенно он увлечен был старшею из них, Аделаидой Карловной, привлекавшею его как своим развитием, начитанностью, так и исканиями «пылкой девичьей души». Это прототип Веры из «Обрыва», тогда как простодушная Эмилия послужила ему натурой для Марфиньки. Первая была выдающаяся красавица, а вторая уже в тринадцать — четырнадцать лет имела вид совершеннолетней.

В семье Рудольф познакомился Иван Александрович и с красавицей, их кузиной, Е. И. Э., которая с своей семьей приезжала на зиму в Петербург из Смоленской губернии. Она, как и Аделаида Карловна, обращала на себя внимание на балах своей красотой, но это была бессловесная красавица. Первым браком она была замужем за кн. Др. С—м, с которым, однако, разошлась, и вышла за своего двоюродного брата, по фамилии тоже Э. Ее черты — в Софье Беловодовой.

здоровья, постоянно кашлявшая, заика, но очень умная и интересная собеседница. Летом, на даче, из окна своей комнаты она целыми вечерами смотрела на освещенные окна дачи Рудольф, где засиживался до поздней ночи Иван Александрович. Только имя ее попало в «Обрыв», так же как и мое имя: когда в 1844 году, в Симбирске, в Троицкой церкви, его брат Николай крестил меня, Иван Александрович сказал ему: «Ты дай это имя своей крестнице, а я назову им героиню своего будущего романа, если не поленюсь его написать»¹. По сведениям, которые до меня дошли, Иван Александрович вообще пользовался большим успехом у женщин, но чем объясняется этот успех — для меня неясно. Несомненно, что он умел настоятельно и усиленно ухаживать, быть интересным, увлекать своими разговорами, прекрасным чтением и т. п. Но обычно он не доводил своих ухаживаний до конца, какая-то осторожность, недоверчивость к себе и другим удерживала его от того, чтобы сойтись с женщиной или жениться на девушке. Если же предмет его выходил замуж, то у него вспыхивала какая-то неосновательная ревность к сопернику.

Имел место, между прочим, такой случай. В него была влюблена молодая девушка, гордость которой делала ее сдержанной, но есть основания полагать, что Иван Александрович знал об этой любви. Для нее он был идеалом.

Выйдя замуж за другого, она вошла было в колею семейной жизни, свыклась с мужем и была хорошей женой. Через четыре-пять лет после этого она вновь встретилась с Иваном Александровичем, и это смутило ее покой: снова вспыхнула прежняя страсть, которой она не могла преодолеть. Она уже не могла больше жить с мужем и оставила последнего, предполагая, вероятно, что Иван Александрович догадается, что с ее стороны — это жертва ради него. Но он не догадался или сделал вид, что не догадывается, и молодая женщина бросилась в воду. Когда ее спасли, то на ее груди нашли связку писем Гончарова. Говорят, до конца жизни она была верна этой любви... Я думаю, что если бы она, преодолев свою гордость, сама первая призналась ему в любви, то, вероятно, получила бы такой же ответ, как Татьяна от Онегина. Так же безрезультатными были его ухаживания за «кузиночками». Притом женитьба на которой-либо из них была бы соединена с большими препятствиями как вследствие существовавшего между ними свойства, так и потому, что мать Ивана Александровича едва ли примирилась бы со второй невесткой-лютеранкой. Поэтому, когда в Петербурге мой отец, Михаил Михайлович Дмитриев, занимавший в то время должность чиновника особых поручений при петербургском гражданском губернаторе, начал ухаживать за Аделаидой Карловной, то бабушка Елизавета Ивановна очень недвусмысленно дала понять Ивану Александровичу, что cousinage est dangereux voisinage^*1, чем тот был очень огорчен и после чего стал реже бывать у Рудольф. Мой дед Михаил Александрович Дмитриев был тогда обер-прокурором сената. Знакомство между Дмитриевыми и Рудольф было старинное. Бабушкина мать, вдова профессора Щитца, Марья Филипповна, была дружна с сестрами Ивана Ивановича Дмитриева, моими прабабушками. Одна из них, Наталья Ивановна, жила в симбирском Спасском женском монастыре, и я ее там навещала. Она, указывая мне на портрет своего брата, говорила: «Ты должна быть достойна такого прадеда», придавая при этом больше значения его звезде и мундиру министра юстиции, чем его литературной деятельности. Нерасположение Ивана Александровича к Дмитриевым нашло отражение в его письме к своему брату от 29 декабря 1867 года, где он говорит, что его удивляет помещение в сборнике биографий таких сочинителей, как Михаила Дмитриева (мой дед Михаил Александрович) или великолепного действительного тайного советника Ивана Ивановича Дмитриева².

своей матери и сестер, и относился к ней холодно и не совсем дружелюбно, так как судил о ней по отзывам своей матери и сестер, настроенных по отношению к ней враждебно.

Мы все очень любили тетю Лизу, эту добрейшую, самоотверженную, деликатную женщину, совершенно не способную назвать Ивана Александровича «Ванькой Каином»³, какую грубость приписывает своей матери в своих воспоминаниях Александр Николаевич Гончаров. Напротив, она питала к писателю большое уважение и дорожила его мнениями и советами; но она обижалась за мужа, к которому Иван Александрович относился покровительственно-снисходительно и даже насмешливо. Она, напротив, всегда говорила нам и своим сыновьям, что Николай Александрович очень умный и образованный человек, но его мало кто понимает; на его счет она не допускала никакой шутки. Она была всегда довольна, когда он отправлялся к Языковым, и говорила: «Там его понимают, там его среда». Судьба соединила Елизавету Карловну с Николаем Александровичем как-то странно. Идя в гимназию из дому, он почему-то постоянно проходил мимо дома Рудольф, делая [прогулку]. Она влюбилась в него из окна. Но когда их просватали и она узнала жениха поближе, узнала, что это за тюфяк, то ужаснулась, но не посмела отказать ему, боясь строгой матери, и до конца жизни оставалась хорошей семьянинкой, верной женой, заботливой хозяйкой и нянькой ему и детям. Ей приходилось не только заботиться о воспитании детей и нести все домашние заботы, но и устраивать даже служебную карьеру своего мужа, который, при всем своем образовании, был плохим преподавателем и постоянно рисковал потерять место: бедная тетя Лиза ездила хлопотать за него в Казань, к попечителю округа, искала защиты и у Ивана Александровича. Положение ее в семье Гончаровых было безотрадное. Ее свекровь, Авдотья Матвеевна, была человек малообразованный и довольно грубый, с деспотическими наклонностями. Сестры мужа были не чужды провинциальных недостатков, сплетен и пересудов и по отношению к тете Лизе были настоящие «золовки-колотовки».

В их доме тетя ходила «по одной половице». В лице своего мужа она не видела поддержки и защиты: это был человек безгласный и находился под башмаком матери, и если бы не Трегубов, то хоть бы вон из семьи. Последний был очень внимателен к ней и умел сглаживать грубость Авдотьи Матвеевны, но тут другая беда: ревность к красивой, образованной невестке. Не любила Авдотья Матвеевна тетю и за ее лютеранство и во время ее болезни, когда она была в бессознании, даже совершила обряд присоединения её к православию. Поэтому, когда представилась возможность Николаю Александровичу занять квартиру в здании гимназии, тетя рада была переехать туда, предпочитая скромную жизнь в казенной квартире сытому довольству в семье Гончаровых, хотя она была избалована привольной жизнью в родной семье Рудольф. Тетя Лиза была очень хорошенькая, стройная, с чудными, умными серыми глазами. Как уже сказано выше, дедушка Карл Федорович не жалел средств на образование своих дочерей, и тетя Лиза, как ее сестры, кроме гувернантки, имела учителей по каждому предмету и была образованная женщина. Она, как и Аделаида, была в душе художница и великолепно рисовала. По своему душевному складу она была сходна с Аделаидой Карловной — с такими же неясными исканиями, неопределенными запросами... Поэтому понятно сильное впечатление, произведенное на нее Н. Г. Чернышевским во время пребывания последнего в Симбирске: Чернышевский ежедневно бывал у нее и вел с нею продолжительные беседы⁴, «развивал» ее, так что создалась даже насчет их отношений сплетня, тревожившая и без того ревнивого Николая Александровича. Эти беседы смутили душевный покой тети Лизы; «новое слово» Чернышевского на ее страстную, впечатлительную натуру произвело сильное влияние. «Я жадно прислушивалась к его речам, — рассказывала она потом, — но многое шло вразрез с моими понятиями; я плакала по ночам, в моем мозгу все перевернулось» и т. п. Впоследствии она часто вспоминала эти свои разговоры с Чернышевским, говоря по тому или другому поводу: «Для меня это не новость, Чернышевский давно это говорил, только тогда я не могла себе всего уяснить». Да и семейные заботы не позволяли ей сосредоточиться на многих вопросах. Но вообще этот эпизод в ее жизни не прошел для нее бесследно, хотя она и не пристала к новым взглядам; этот ее надлом не ускользнул потом от внимания Ивана Александровича.

возненавидела Володю еще до рождения, как будущего соперника ее первенца в отношении земных благ. Но на образование того и другого, без различия, она не жалела средств, тратя на них все свои личные доходы.

Елизавета Карловна была высоконравственная женщина, и хотя за ней ухаживал Д. Д. Минаев⁵üter’ши⁶, и если Г. Н. Потанин сплетничал на ее счет, то, конечно, наслушавшись от ее золовок.

Иван Александрович не жил с тетей Лизой и совершенно не знал ее, как только по отзывам матери и сестер. Например, в письмах к брату пишет: «Нельзя доверять деньги женщинам, чтобы не истратили на тряпки»⁷⁸. На тетю еще надо было удивляться, как она сводила концы с концами. Если бы Иван Александрович жил с тетей столько же времени, сколько с ее сестрами Аделаидой и Эмилией, то он ее бы оценил и так же полюбил, как их, которых он хорошо узнал, наблюдал и с которыми, как со своими «кузиночками», сроднился.

В письмах к брату он осудил ее за заботу о выборе рода службы сыновьям и пишет: «Когда же они сами будут хотеть?» Но он сам же натолкнул ее на эту заботу, написавши Саше: «Смотри, палеонтология — наука не хлебная, суп из костей допотопных животных не питателен» и т. п. Тетя и посоветовалась или написала Ивану Александровичу, нельзя ли в инженеры или что-то в этом роде. В письмах к брату он всегда проявляет к ней внимание, просит его «кланяться жене», так же как и семейству Рудольф, например: «мое почтение Елизавете Ивановне, твоим belles-soeurs и beau-frère» (12 августа 1862 года). Когда он узнал о несчастии с ней, писал брату, что он «душевно опечален этим». И заметил: «Поклонись ей и изъяви глубокое мое соболезнование, да сделай дружбу, уведомь поскорее, лучше ли ей и кончится ли повреждение ноги благоприятно, без последствий» (письмо от 1 декабря 1855 года).

Тем не менее в этих письмах видно, что он не особенно высоко ценил ее как мать и хозяйку, не особенно высоко ставил ее женственные и нравственные качества, ставя ее гораздо ниже своей покойной матери.

Характерно, что (в этом и другом случае) он проводит параллель с своей матерью, женщиной необразованной, но обладавшей недюжинным практическим умом.

^*1 Двоюродное родство — опасное соседство (франц.).

Примечания