Кудринский. К биографии И. А. Гончарова.

Кудринский Ф. А. К биографии И. А. Гончарова // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Отв. ред. Н. К. Пиксанов. — Л.: Художеств. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — С. 86—95. — (Серия литературных мемуаров).

Ф. А. Кудринский

К БИОГРАФИИ И.  А. ГОНЧАРОВА

Бывшая начальница Виленского высшего мариинского училища Александра Яковлевна Колодкина была знакома с Иваном Александровичем Гончаровым. Полагая, что для характеристики наших выдающихся писателей важны все сколько-нибудь интересные эпизоды из их жизни, и пользуясь любезным разрешением госпожи Колодкиной опубликовать некоторые из ее воспоминаний и напечатать имеющееся у нее письмо И. А. Гончарова, мы с ее слов расскажем вкратце историю этого знакомства. Лето 1866 года А. Я. Колодкина проводила, вместе с своей сестрой П. Я., в Мариенбаде. Общество русских на водах было невелико. Большею частью это были больные, приехавшие для поправления здоровья. Здоровые, находившиеся при больных, искали развлечений. При таких обстоятельствах люди обыкновенно знакомятся быстро и охотно. К знакомствам побуждало и естественное чувство землячества, пробуждающееся на чужой стороне.

«Однажды, — рассказывает Александра Яковлевна, — мы обедали в ресторане «Stadt Hamburg» за отдельным столиком. Здесь по преимуществу собиралось русское общество. Неподалеку от нас расположилась группа посетителей. Среди них был Гончаров, которого доктора несколько лет уже подряд посылали в Мариенбад. Он посмотрел в нашу сторону.

— Это непременно русские, — сказал Иван Александрович и пожелал с нами познакомиться.

— Позвольте вам представить: Иван Александрович Гончаров, — сказал А. П. Опочинин, подводя к нам писателя.

— Гончарова не нужно представлять... Его все знают, — ответила я.

Он вежливо поклонился, и мы разговорились. С того дня он приходил к нам каждый день.

Конечно, мне приятно было знакомство с писателем, о котором говорила тогда вся Россия».

Гончаров находился тогда, можно сказать, в зените своей известности. Публике уже были известны его «Обыкновенная история», «Фрегат „Паллада“» и «Обломов». Иван Александрович работал над «Обрывом». Нервы Гончарова в это время были расстроены, и доктора посоветовали ему ездить, после лечения в Мариенбаде, в Boulogne-sur-Mer.

«Отправляясь туда и прощаясь со мной, — рассказывает Александра Яковлевна, — он обратился ко мне с такими словами:

— Не напишете ли вы мне в Булонь несколько строчек. Мне было бы очень приятно получить от вас хоть маленькое письмецо...

Видя в его словах обычную в таких случаях любезность, я, конечно, и не думала писать ему.

После шестинедельного пребывания в Мариенбаде я с своими родными переехала в Париж. В одну из тоскливых минут, какие часто находили на нас в дурную погоду в большом, чуждом нам городе, мне пришло в голову: почему и не написать Ивану Александровичу? К этому побуждала меня и моя сестра.

Хотя, по тогдашним понятиям, и не принято было писать молодым девицам письма мужчинам, но Гончаров мог быть исключением, — и я написала ему несколько строчек по-французски, самого общего содержания, вроде того: как вы поживаете, весело ли проводите время, как здоровье и пр. При этом прибавила, что вспоминаю разговоры и интересные прогулки с ним... Иван Александрович через несколько дней ответил мне следующим письмом¹.

«Boulogne-sur-Mer
ôtel du Petit Pavilion

Перед отъездом моим из Парижа, Александра Яковлевна, вы отняли у меня суровым отказом всякую надежду получить от вас строчку; можете себе представить, как приятен мне был неожиданный сюрприз, сделанный вашим милым письмом. Только вы приписываете ему не ту главную заслугу, какую оно имеет: искренность. До искренности еще не дошла речь, но я смею надеяться, что эта речь впереди, то есть когда вы, узнав меня несколько короче, сложите с себя этот характер сдержанности и учтивой любезности и замените их действительной искренностью. Но я, поспешаю прибавить, этого еще не успел заслужить и потому сознаюсь, что вы не могли написать письма в каком-нибудь другом тоне, как в том, в каком оно написано. Впрочем, самый факт, то есть присылка письма, дает мне право гордиться, что вы не забыли меня и что, следовательно, находили не неприятным мое общество. Я желал бы, чтобы по возвращении моем в Париж вы нашли большое удовольствие в наших прогулках и чтобы вспоминали о них более двух недель потом. Вот видите: вы немного побаловали меня, и у меня является неумеренная претензия, которую я постараюсь всячески оправдать.

Вы предоставляете мне угадать, почему пишете мне по-французски, а не по-русски. Я бы желал предположить какую-нибудь мелкую и невинную причину, например, нелады с «ѣ» и «е» или отвращение к запятым, наконец, наивную боязнь некоторых дам писать к литераторам, но такие причины слишком ниже вас — вы чересчур умны и ложный стыд в незнании запятых вам не к лицу. Я боюсь другой, горшей причины: французская речь лучше помогает быть любезным в принятых формах, нежели русская, не обязанная быть в то же время искренней. Впрочем, эта причина, при неопределенных, неустановившихся отношениях, законная и почти неизбежная. Я уверен, что после новых, очень немногих прогулок со мною вы перейдете на русскую речь.

Русских женщин я считаю лучшими из всех, и не по одному только патриотизму, а и по строгому, долговременному изучению их: язык есть самое живое и чуть ли не единственное выражение национальности. Женщина, постоянно говорящая и пишущая на чужом языке, всегда бы осталась для меня незнакомою, как бы я часто ни видал ее.

Вы полагаете, что я здесь попал в вихрь большого света и даже участвую в балах. Большого света здесь нет: англичан много, но из них мало порядочных, а большая часть приезжает, или спасаясь от долгов в Англии, или для торговых сделок, или покутить неделю в чужом городе, или, наконец, бегут от английской дороговизны.

В балах я участвую тем, что проклинаю разъезд экипажей всякий раз, когда дается бал в Casino, находящемся против моей отели. Один раз я, увлеченный известным вам бароном², пошел в концерт, в котором участвовала Carlotta Патти, но, прослушав пропетую арию из Верди, ушел, не дождавшись другой.

Я живу здесь очень уединенно, даже перестал ходить в table d’hôte^*1, потому что некоторые англичане, и особенно англичанки, узнав, что я один русский во всей Булони (барон уехал), думают, что мне скучно, и стараются развлекать меня разговором, и притом английским. Я отвык почти совсем от языка, — и труд ломать голову над английскими фразами меня тяготит.

Сегодня особенно сюда наехало множество народа из Англии и из окрестностей Булони, даже из Парижа. Здесь празднуют нынешний день и совершают громадный крестный ход в честь Notre Dame de Boulogne^*2, причем епископ торжественно благословляет море. В процессии участвуют, как мне сказывали, до восемнадцати епископов и до тысячи девиц (toutes les vierges de Boulogne et des environs^*3, сказывала мне одна благочестивая душа). А я думаю, что стольких епископов во всей Франции нет. Не знаю, наберется ли столько девиц в Булони и ее окрестностях.

Но как я и эту процессию видел раз пять, то и не тороплюсь из своей комнаты, а провожу время гораздо приятнее, то есть пишу вам.

Очень жалею, что вы не написали мне нумера дома, где вы живете, что необходимо здесь, и потому я посылаю письмо к хозяевам своей парижской отели для доставления вам.

Между прочим я роюсь в своих тетрадках и по временам прибавляю новую страницу³. Если охота не пропадет заниматься, то я, быть может, останусь здесь лишнюю неделю, хотя чувствую, что от работы, при морских купаниях, делаются приливы крови к голове. Если они не прекратятся, я надеюсь в непродолжительном времени лично поблагодарить вас за дорогое, милое внимание. А теперь прошу вас передать выражение моего почтения вашей сестрице, поклон племяннице и принять уверение в моей преданности.

И. Гончаров».

В скором времени в Париж приехал Гончаров. «Мы, — рассказывает А. Я. Колодкина, — целой компанией часто гуляли с Иваном Александровичем по городу, устраивали недалекие загородные прогулки. В театре Гончаров ни разу не был за все это время. Только раз удалось затащить его на концерт в Елисейские поля... Но концерт, по-видимому, не производил на него никакого впечатления: он зевал и скучал.

Он развлекал нас своими рассказами и шутками, остроумными замечаниями, на которые был большой мастер. Он обладал способностью одним выражением метко охарактеризовать человека и что угодно.

в тех случаях, когда они были малолюдны. Черты обломовщины видны из письма. Подобно своему Илье Ильичу, он «проклинает разъезд экипажей», когда дается бал в Казино, уходит, «не дождавшись другой арии из Верди», «живет уединенно, даже перестал ходить в table d’hôte», предпочитает «не трогаться из своей комнаты», предполагает, что у него «пропадет охота заниматься»; его «тяготит труд ломать голову над английскими фразами».

Александра Яковлевна с улыбкой, между прочим, вспоминает о поездке с Гончаровым на ярмарку в Сен-Клу.

«Нам, молодым людям, — рассказывает Александра Яковлевна, — естественно, хотелось поглядеть на людей, потолкаться на ярмарке. Мы сказали о своем намерении Ивану Александровичу и пригласили его. Но он — ни за что...

— И с какой стати вы туда поедете? — начал он нас отговаривать. — Вы, молодые девушки, и вдруг на ярмарку... Чего вы там не видели!.. Там рабочие, разные сапожники, извозчики...

Мы стояли на своем. Видя наше настойчивое желание ехать, Гончаров решил провожать нас.

— Не могу же я допустить, чтобы вы ехали туда одни. Я буду вашим кавалером... Едем, так и быть, но только ради бога не пароходом.

После путешествия на фрегате «Паллада» у Гончарова на всю жизнь явилось отвращение к морским путешествиям и вообще к передвижению водой. Он не скрывал этого отвращения. Мы отправились по железной дороге.

Ярмарка действительно оказалась каким-то адом: масса народа, сутолока, беготня, шум, разные возгласы, крики... Продавцы леденцов выкрикивали пронзительно: «Voilà le plaisir!» Et les gramais repondaient: «N’en mangez pas, cela fait mourir!»^*4

— А что?.. Не говорил я!.. — ворчал писатель, идя за нами. — Ну, скажите, пожалуйста, кто из интеллигентных девиц в наше время ездит на ярмарку?..

Недовольство Гончарова усилилось, когда нужно было переходить с поезда на поезд чрез небольшой подъем по ступенькам... К тому же пошел дождь, что уже окончательно испортило настроение Ивана Александровича.

Успокоился он только в вагоне, отвозившем нас обратно в Париж. Усевшись с комфортом в углу вагона, он знал, что его теперь не побеспокоят никакими неожиданностями, шутил по поводу ярмарочных впечатлений и все задавал нам язвительный вопрос — много ли приятных впечатлений мы вынесли из ярмарки?.. А когда мы стали обедать в отеле «De France», Гончаров окончательно развеселился.

— Александра Яковлевна, — обратился он ко мне, — вы такая поклонница Пушкина, верно знаете его стихотворение «Ангел»? Скажите...

Я начала:

В дверях эдема ангел нежный
Главой поникшею сиял,
А демон мрачный и мятежный
Над адской бездною летал.
............
«Прости, — он рек...

— Теперь позвольте, — перебил в этом месте Гончаров и, держа бокал с шампанским, продолжал:

...Тебя я видел,
И ты недаром мне сиял:
Не все я в мире ненавидел⁴,
».

— Пойдем в Лувр, — предложил Иван Александрович.

Хотя мы бывали в Лувре не однажды, но этот музей не наскучит, сколько бы раз его ни посещать. Дошли до комнаты, где на пьедестале высится Венера Милосская. Иван Александрович, хотя и не раз ее видел, пришел в необычный для него восторг и, глядя на классическую статую, продекламировал:

Цветет божественное тело
Неувядаемой красой

Ты вся полна пафосской страстью,
Ты веешь негою морской,
И, вея всеподобной властью,
Ты смотришь в вечность пред собой⁵.

Он особенно часто развивал мысль о том, что молодости дается даром то, к чему как к окончательному итогу стремится наука и искусство... но молодость не умеет ценить своих благ. Эту мысль он обыкновенно закреплял соответствующими выдержками из «Фауста»:

Отдай же годы мне златые,
Когда я сам вперед летел,
Когда я песни молодые

Он считал Гёте великим сердцеведом. Из «Фауста» ему особенно нравилось то место, где Мефистофель спрашивает Фауста: «Каких ты желаешь благ?»... А Фауст отвечает: «Я желаю их всех, потому что желаю молодости»...

Себя Гончаров называл «старцем преклонным, но не благочестивым»... Ему было тогда пятьдесят четыре года».

Прошло лето. В двадцатых числах сентября А. Я. Колодкина вместе с Гончаровым возвращалась в Россию.

«При выезде из Парижа, — говорит Александра Яковлевна, — знакомые поднесли мне букеты. Один из них был в красивой коробке. «Это все ваши трофеи?..» — заметил Иван Александрович и, в свою очередь, поднес мне ананас, который я вложила в коробку. На одной из станций Гончаров принес сигары, дает мне и просит их спрятать. Он в это время много курил. Я вложила сигары в ту же коробку. Через некоторое время Иван Александрович спрашивает, где сигары.

Боже мой, что вы сделали!..

— Помилуйте, все мои сигары пропахнут ананасом...

По дороге останавливались на несколько часов в Кёльне, где осматривали Кёльнский собор, — и, конечно, купили одеколону... Более продолжительную остановку сделали в Берлине. Берлин осматривали внимательно, посетили берлинские достопримечательные места».

«Помнится, — рассказывает по этому поводу Александра Яковлевна, — в Крольгартене какая-то певица пела Норму. Гончаров по этому поводу вспомнил, как его Ольга в «Обломове» пела «Casta Diva» и как она понимала Норму, «выплакивавшую сердце».

— Ольга — ваш идеал? — спросила я.

— Неудачный! — ответил писатель».

В Петербурге он часто бывал у А. Я. Колодкиной, которая жила тогда в своей семье на углу Большой Итальянской и Екатерининского канала, в доме Енгалычевой.

«Однажды, придя в мою комнату, — говорит Александра Яковлевна, — писатель спросил позволения покурить и удивился, что у меня пепельницы нет.

Писатель поблагодарил за внимание и, придя в следующий раз, принес и оставил у меня на столе небольшую, правильной формы, отшлифованную перламутровую пепельницу. Эту пепельницу он привез из своего путешествия. Другую пепельницу, в виде краба, он подарил моей сестре».

Пепельница, конечно, хранится А. Я. Колодкиной как дорогая память о писателе. Есть также у нее и «Обломов», поднесенный автором с собственноручной надписью: «Александре Яковлевне Колодкиной на память дороги от Парижа до Петербурга. Сентябрь 1866 г. От автора». Александра Яковлевна вклеила в начальную страницу книги миниатюрный портрет писателя, тоже подаренный ей Гончаровым. Портрет вклеен так, что под ним приходится заглавие книги — «Обломов».

— Разве похож? — спросил Гончаров, увидя книгу.

— Вполне... — ответила Колодкина.

«Фрегата „Паллады“», поднесенном А. Я. Колодкиной, Гончаров сделал другую надпись: «В память кругосветного путешествия по Парижу, Кёльну и Берлину».

Конечно, Александра Яковлевна в настоящее время не помнит всех разговоров с Гончаровым, бывших сорок лет тому назад, но некоторые его выражения сохранились у нее в памяти.

В то время было известно, что некоторые редакторы предлагали Гончарову по пятьсот рублей с печатного листа.

— Что же вы не пишете? — спрашивала его Александра Яковлевна.

— А вы полагаете, что писатель — сапожник... получил заказ — и сейчас же скроил...

— Конечно, ум... это хорошо... но в ум не поцелуешь…

В Гончарове в это время преобладало — по воспоминаниям А. Я. Колодкиной — какое-то особое настроение, которое можно назвать сентиментально-эгоистическим. Он очень любил посентиментальничать, но его сентиментальность отличалась эгоистическим характером, чего он и не скрывал. Иногда на него, впрочем, находили минуты пессимизма, и тогда он говорил о бренности всего существующего и о неизбежности общего для всех конца.

В следующем, 1867 году он опять уехал в Мариенбад. В этом году сестра тоже звала Александру Яковлевну за границу, но судьба распорядилась иначе.

Она приехала погостить к другой своей сестре, М. Я. Кузьминой, в Вильну. Здесь в это время открылось Высшее мариинское женское училище. Попечитель виленского учебного округа искал для училища, которое должно было занять выдающееся место в Северо-Западном крае, начальницу. Выбор пал на Александру Яковлевну, молодые годы которой не помешали ей занять эту должность.

 Я. Колодкиной на службу.

— Что ее заставило уйти в училище? — спрашивал он сестру Александры Яковлевны, с которой встречался в Петербурге. — Вероятно, большое вознаграждение?..

— Начальница получает всего пятьсот рублей в год. Это еще более удивило Гончарова. Он прислал А. Я. Колодкиной свою карточку с любезной надписью. Колодкина поблагодарила...

Больше они не встречались.

«Об Иване Александровиче у меня остались самые приятные воспоминания», — так закончила свой рассказ о Гончарове А. Я. Колодкина.

    ^*1 Общий стол (франц.).

  ^*2 Булонской божьей матери (франц.).

^*3 (франц.).

    ^*4 «Вот лакомство!» А мальчишки уличные кричали: «Не ешьте этого, от этого умирают!» (франц.).

Примечания