Купчинский. Из воспоминаний об И. А. Гончарове.

Купчинский И. А. Из воспоминаний об И. А. Гончарове // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Отв. ред. Н. К. Пиксанов. — Л.: Художеств. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — С. 192—201. — (Серия литературных мемуаров).

И. А. Купчинский

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОБ И. А. ГОНЧАРОВЕ

В 1880 году Грибоедовская премия за лучшую пьесу автору из начинающих драматургов никому не была присуждена. Так как Иван Александрович Гончаров был в числе судей по присуждению премий¹, а моя пьеса была в числе других пьес, поданных на соискательство премии², то я, приехав в Петербург и интересуясь видеть маститого литератора, под предлогом узнать его мнение о моей пьесе, отправился к нему; он жил на Моховой улице; прихожу, звоню, женщина отворяет дверь, — спрашиваю, дома ли Иван Александрович.

Получается ответ:

— Ушел гулять и возвратится часа через два.

Впоследствии, познакомившись с Иваном Александровичем, я узнал от него, что он каждый день ходит гулять; если он делал прогулку более далекую, чем обыкновенно, то весело говорил:

— А знаете ли, где я был сегодня? Сегодня побывал я вот где. Каково!

Или:

— А я сегодня прошелся до... и ничего, нисколько не утомился.

На следующий день, когда я позвонил у дверей квартиры Ивана Александровича, женщина, пригласив меня в прихожую, спросила мое имя и пошла доложить обо мне Ивану Александровичу. Минуту спустя в дверях соседней комнаты появился Иван Александрович. Он был в халате темно-мусакового цвета.

— Это вы вчера приходили? — спросил он, ответив на мой поклон поклоном и пытливым взглядом окидывая меня.

Я сказал, кто я, и назвал свое имя и фамилию.

— Я приезжий из Москвы и вижусь с вами, Иван Александрович, в первый раз.

— А, так вы не здешний, милости просим сюда, — и он, введя меня в кабинет, указал на кресло возле стола и попросил сесть.

Я сел и положил на стол рукопись, свернутую в трубку, — это была пьеса, бывшая на конкурсе.

— Это что такое? — как-то с беспокойством спросил Иван Александрович.

— Это рукопись...

— А, так вы литератор!.. Извините, я должен предупредить вас, у меня свободного времени очень, очень мало, извините, я свободен каких-нибудь пять минут.

— Да я к вам, Иван Александрович, только спросить ваше мнение...

— О сочинении, о вашем произведении? — поспешно перебил он меня. — Извините, ничего не могу сказать; я вообще мало читаю, а рукописи — только свои. Из печатного — только «Вестник Европы»; печать удобная, крупная; мелкой печати читать не могу, глаза, глаза стали плохи.

Я, Иван Александрович, хочу спросить вас о пьесе, которую вы, по всей вероятности, прочли.

— Когда? Где?

— Вы состоите в числе судей по присуждению премии за лучшую пьесу?

— Да.

— Премия осталась неприсужденною.

— Да и не могла быть присуждена.

— Вследствие того, что все пьесы, представленные на премии, были плохи?

— Не знаю; мы, судьи, решили не читать их.

— Почему?

— Да потому, что условия нам поставили невозможные: помилуйте, премия должна быть присуждена за пьесу автору из начинающих, а между тем от пьесы требовались достоинства, которых дать ей начинающий литератор не может. От пьесы требовались достоинства, какие ей может дать разве только А. Н. Островский. Мы, прочитав условия, решили, что читать присланные пьесы, а их было прислано таки довольно, будет непроизводительный труд, и возвратили пьесы нечитанными. Поставь нам условие — присудить премию за пьесу, которую мы найдем лучшею из присланных; ну тогда, конечно, мы бы прочли пьесы, и премия была бы присуждена.

— В таком случае я не могу знать вашего мнения о своей пьесе. До свидания! — проговорил я, готовясь уехать.

— Чего вы торопитесь уходить? Посидите, — остановил меня Иван Александрович.

— Так оставайтесь, сейчас нам чай подадут, — сказал Иван Александрович и приказал подать два стакана чая.

Я между разговором выпил чай и, поблагодарив хозяина, стал прощаться. Иван Александрович снова остановил меня и приказал, чтобы еще подали чай.

— Иван Александрович, я бы охотно провел с вами лишний час, но мое правило — не злоупотреблять снисходительностью. Вы мне дали срок пять минут, а я уже у вас добрых четверть часа.

— Ничего, ничего, — улыбаясь, сказал Иван Александрович, — у меня свободного времени найдется довольно, — и, заметя мой недоумевающий взгляд, продолжал: — Извините, я, сказав вам, что у меня нет свободного времени, сказал неправду. Вы удивлены?

— Да, есть таки.

— Я это сказал, чтобы иметь возможность поскорее отделаться от гостя, если это понадобится. В данном случае этого не надо: вы не из таких посетителей, каких я остерегаюсь.

— Очень рад это слышать.

— Да, да, есть люди, которых я дал себе слово избегать. Один случай со мной был такой, которого я никогда не забуду. Может быть, я тут и ни при чем, а все-таки совесть меня тревожит. Вот тут, как повернете, выйдя из моей квартиры, к Невскому, есть бакалейная лавочка; я, как иду гулять, каждый раз прохожу мимо нее. Однажды, проходя, я заметил у дверей ее приказчика, молодых лет парня; он поклонился мне, я ему, и с этого времени мы стали с ним размениваться поклонами каждый раз, когда я проходил мимо, — иду ли я из дома — приказчик у дверей и кланяется, возвращаюсь ли — опять то же; заметно было, что он, зная время моего прохода мимо лавки, старался не пропускать его. По прошествии месяца такого моего знакомства с приказчиком мне однажды утром прислуга докладывает, что меня спрашивает какой-то неизвестный. Я приказал просить, — смотрю, входит приказчик бакалейной лавки, знакомец по шапкам; в руках его — сверток бумаг. Войдя, он молча поклонился и стал у дверей.

«Что вам угодно?» — спросил я.

«Да вот, я к вам, Иван Александрович; как вы порешите?» — робко произнес приказчик и подал мне сверток бумаг.

«Это что?» — спросил я.

«Это, Иван Александрович, мои сочинения, я стихи-с пишу, товарищи хвалят, да и сам я полагаю, что они складные, а впрочем, может, и не того... Будьте так добры, явите божескую милость, прочтите мои стихи и скажите мне о них свое суждение».

«Хорошо, я прочту; этак через неделю приходите».

Приказчик ушел.

Стал я просматривать стихи, — никуда не годятся, ни строки поэзии — одно рифмоплетство, и только.

Через неделю приходит приказчик.

«Прочитали-с?» — спрашивает.

«Прочитал; хорошего в ваших стихах, по-моему, мало, и мой вам совет — оставить сочинительство и заниматься своим делом», — отвечал я.

Он молча взял обратно рукопись, молча поклонился и ушел.

видать; проходит еще неделя — его все не видать; захожу купить нарочно какую-то мелочь, спрашиваю о приказчике, — и что же узнаю?! Он в доме умалишенных, и причина помешательства — сочинение стихов. Это меня сильно поразило. Мысль, уж не я ли с своим резким приговором стал причиной его несчастья, долго не давала мне покоя, и я дал слово по возможности избегать знакомства с начинающими литераторами и не браться судить их произведения. Из разговора с вами я понял, что вы не из тех, знакомства с которыми я избегаю.

— То-то вы, Иван Александрович, если я не ошибаюсь, с некоторым беспокойством посматривали на это, — я дотронулся до принесенной мной пьесы, бывшей на конкурсе.

— Да, да, — улыбаясь, сказал Иван Александрович, — вы угадали, я побаивался, чтобы вы не навязали мне читать свое произведение, с тем, чтобы потом дать вам свой отзыв о нем. Это что же у вас?

— Пьеса, бывшая на конкурсе.

— Которую предстояло мне читать?

— Да. Комедия в четыре акта.

— Велика, принесите-ка мне что-нибудь одноактное. Есть?

— Есть-то есть, только не знаю, когда могу вам принести: они у артиста Нильского.

Надо заметить, мои одноактные пьесы уже более месяца были у Нильского для прочтения, и он все только обещал прочесть их и не только не читал, но и не возвращал, отзываясь недосугом. Я перестал заходить к нему, оставя выручку пьес до великого поста.

— Зачем? Прочесть дали? Напрасно! Авторы дают артистам читать пьесы, а они не только не читают их, но случается, что и затеривают. Не знаю, как ваши, московские артисты, а наших, питерских я знаю. Нильский ваши пьесы до второго пришествия не прочтет.

— А ведь, пожалуй, Иван Александрович, мне спорить с вами не придется: мои пьесы у Нильского уже около двух месяцев, месяц я ходил за ними без результата и оставил выручку их до поста, — полагаю, что Нильскому неловко будет тогда сослаться на недосуг.

— Вот, вот, видите — не прав ли я... — и Иван Александрович рассмеялся.

— Я уже просил его возвратить пьесы нечитанными — не возвращает.

— Ха-ха-ха, потому что забыл, куда положил.

— Я видел, куда он их положил, взяв у меня.

— Ну так вы их получите невредимыми: они лежат там, идите и берите.

— Но Нильский говорит, что уже начал читать, одну немного не дочитал.

— Неправда. Он ее и в руки не брал, — уверенно произнес Иван Александрович.

На следующий день я был у Нильского и выручил пьесы не без курьеза.

Не успел я дернуть ручку колокольчика у дверей Нильского, как они распахнулись. Отворивший мне их с низкими поклонами заговорил:

По всему было видно, что ожидалось какое-то сиятельство и человек, так как я перед тем долго не был у Нильского, забыл меня и принял за другого. Войдя в гостиную, я взглянул на верхнюю полку этажерки, — пьесы мои, слегка покрытые пылью, лежали там: их Нильский туда при мне положил два месяца тому назад.

Не прошло и двух-трех минут, как Нильский поспешно вошел; он был не в халате, как обыкновенно принимал меня, а в черной паре и, еще не входя в комнату, проговорил:

— Виноват, ваше сиятельство, заставил вас ожидать... Войдя в комнату, он смешался и прибавил:

— Ах, это вы! А мне сказали, что пришел князь. Он на днях привез мне свою пьесу для прочтения, и я ему назначил сегодня срок.

— То-то и человек ваш принял меня не по-прежнему — весьма приветливо величал сиятельством, пригласил в гостиную и бегом отправился с докладом к вам. Что же, вы прочли княжескую пьесу?

— Дела по горло, а надо было прочесть — обещал.

— А мои? Конечно, давно прочли?

— Ах, извините, начал, начал, немного осталось дочитать... на днях кончу.

— Мне они нужны, вы, пожалуйста, возвратите мне их, хотя они не прочтены.

— Да мне немного осталось дочитать, как-нибудь зайдете — они будут готовы.

— Не трудитесь дочитывать, я останусь доволен и тем, что вы их начинали читать.

— Если уж так вам скоро нужны пьесы, то, пожалуй, я вам их возвращу, не дочитав. — И Нильский вышел, но спустя несколько минут возвратился заметно в замешательстве.

— Вы за пьесами ходили? — спросил я.

— Да... Они у меня в кабинете... или в спальной...Я брал их читать. Пожалуйста, придите на днях... Я их приготовлю.

— Чтобы вас еще раз не беспокоить, я могу пьесы сейчас получить: они, мне помнится, вами вот тут положены, — и я, сняв с полки пьесы, стряхнул с них пыль.

— А... да... я... их брал читать... и... — сконфуженно проговорил Нильский; я поспешил проститься и ушел.

— Выручили пьесы? — был вопрос Ивана Александровича, когда я к нему пришел.

Я рассказал, каким образом выручил.

— Ну вот, вот, не прав ли я?.. Долго бы вам пришлось выручать пьесы, — сказал Иван Александрович и, взглянув на мои пьесы, прибавил: — Чтобы не терять времени, я пьес читать не буду. Вы их при моем письме отнесете к Юркевичу, от него зависит прием и постановка на Александрийском театре. Хотя я с Юркевичем знаком мало и редко вижусь, но, по всему заметно, он благоволит ко мне: как только ставят новую пьесу, так Юркевич шлет мне билет, ложу или кресло, хотя я и не бываю. У меня к Юркевичу письмо готово. Я прошу его помочь вам провести ваши пьесы на сцену Александринского театра. Надеюсь, Юркевич мою просьбу исполнит.

Юркевич встретил меня в прихожей и довольно холодно спросил, что мне надо.

Я сказал, что пришел с письмом от Ивана Александровича, и вручил Юркевичу письмо. Он ушел, но по прошествии нескольких минут появился в дверях кабинета и уже ласково заговорил:

— Вы от многоуважаемого Ивана Александровича, очень, очень приятно с вами познакомиться. Как себя чувствует наш знаменитый романист? Как его здоровье? Не помню, когда его видел; очень, очень благодарен вам: благодаря вам я имею счастье получить письмо от Ивана Александровича. Сюда, в мой кабинет, пожалуйте, — проговорил Юркевич, вводя меня в кабинет, — пожалуйста, садитесь и извините меня, я только прочту, письмо.

Я сел. Юркевич начал читать письмо; оно было на целом листе, Юркевич читал его медленно, раза три прерывал чтение и, обращаясь ко мне, улыбаясь, говорил:

— Уж извините, позвольте дочитать, сами знаете, от кого письмо — ведь оно от нашего маститого писателя.

Три раза во время чтения письма повторял это Юркевич, а я, слушая его извинения, думал: «Если он с таким уважением относится к Ивану Александровичу, то непременно исполнит его просьбу: пьесы мои будут на сцене Александринского театра».

Окончив чтение письма, Юркевич аккуратно сложил его, вложил в конверт и, спрятав в ящик письменного стола, сказал:

— Иван Александрович рекомендует мне ваши пьесы, просит провести на сцену Александринского театра; очень рад познакомиться с вами; у нас теперь, исключая А. Н. Островского, почти ничего нет, мы очень, очень рады новинкам. Только вы, того, на первый раз дайте нам что-нибудь маленькое, одноактовое, скорее рассмотрим.

Я подал Юркевичу две одноактовых пьески, прося его, прежде представления в комитет, прочесть их.

— Да, да, так я и сделаю, а вы к нам в комитет во едину от суббот понаведайтесь.

При свидании с Иваном Александровичем я передал ему свой разговор и процедуру чтения письма.

— Теперь вас можно поздравить со вступлением ваших пьес на сцену Александринского театра, — сказал Иван Александрович, выслушав меня.

— Да, но только благодаря вам. Я слышал, что без протекции на сцены образцовых театров трудновато попасть.

— Говорят, но всему, что говорят, верить нельзя. Хорошее и без протекции может проложить себе дорогу.

— Да, разве за малым исключением, вы правы, — немного подумав, согласился Иван Александрович.

«Во едину от суббот» я наведался в комитет и спросил Юркевича. Он вышел ко мне и, как бы видя меня впервые, спросил, что мне надо.

Я сказал.

— Ах, извините, это вы... Я ваши пьесы передал в комитет, пожалуйте во едину от суббот.

«во едину от суббот», и проходил я в комитет полтора месяца, каждую субботу.

Результат моих хождений «во едину от суббот» был таков, что мне секретарь комитета «во едину от суббот» возвратил пьесы, передавая от имени Юркевича, что комитетом мои пьесы не одобрены.

Когда я шел из комитета, меня догнал какой-то господин, лицо которого мне было как будто знакомо, но где я его встречал, я припомнить не мог. Остановив меня, незнакомец сказал:

— Вы меня не знаете, я занимаюсь в комитете, который вы только что оставили. Полюбопытствовал, прочел ваши пьески и скажу без лести: они хороши и могли бы быть приняты, но вам что прежде всего нужно, деньги или слава?

— Конечно, деньги.

— Нет, их подал Юркевич по рекомендации Ивана Александровича.

— Положим, рекомендация веская... Но... Эх, если бы вы сами от себя явились к Юркевичу и предложили ему купить пьесы в собственность.

— То что же?

— Он бы у вас купил, дал бы им другое название, поставил бы свое имя. И вы имели бы удовольствие видеть свои пьесы на сцене Александрийского театра.

— Если не верите, испытайте: поручите кому-нибудь из знакомых продать Юркевичу вашу пьесу — конечно, не из тех, которые были у него, и чтобы сделка была без свидетелей, — и я ручаюсь, он купит пьесу, а затем под другим названием, с именем Юркевича появится на сцене.

Наконец, Иван Александрович, мое хождение в комитет «во едину от суббот» кончилось, — сказал я Ивану Александровичу, после того как мне были возвращены пьесы.

— Приняты? Поздравить? Очень рад, — пожимая мне руку, весело проговорил Иван Александрович.

— Нет, возвращены неодобренными, — сказал я и передал слышанное от чиновника комитета.

если не рубли, то гроши, а драма — за малым исключением — самый неблагодарный труд, драму, не принятую на сцену образцовых театров, редакторы и читать не станут, издатель не возьмется и даром издать, а если издаст, то она у него заваляется. Антрепренеры провинциальных театров по большей части люди или неразвитые, малограмотные, боятся сметь свое суждение иметь о пьесах и пьес, не игранных на столичных сценах, и в руки не берут, или хотя и имеющие понятие о литературе, но по лености тоже не возьмут в руки пьесы неизвестного автора и ставят пьесы хотя никуда не годные, но игранные в столицах. Драматическое писать можно прежде всего для своего удовольствия, а дальше — будь, что будет. Вот хотя бы взять и это: уж на что больше иметь было вам шансов на то, что ваша пьеска будет принята, а между тем... Нет, еще раз скажу вам: пишите рассказы, пишите повести, а драмы — между прочим, и ждите иного времени.

Весной я уехал из Петербурга, и когда потом, спустя несколько лет, опять пришлось мне быть в нем, Ивана Александровича уже не было в живых.

Примечания