Иван Гончаров: Никитенко. Из «Дневника».

Никитенко А. В. Из «Дневника» // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Отв. ред. Н. К. Пиксанов. — Л.: Художеств. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — С. 115—130. — (Серия литературных мемуаров).

Июнь 7. Суббота. Обедал в ресторане Донона вместе с несколькими литераторами — Тургеневым, Гончаровым, Некрасовым, Панаевым, Чернышевским и пр.¹. Тут был также недавно приехавший из-за границы художник Иванов. Много было говорено, но ничего особенно умного и ничего особенно глупого. Пили не много. Языков, по обыкновению, был полон юмора.

Июнь 9. Понедельник. Новый обед у Донона — прощальный князю Щербатову², который подал в отставку. Я приготовил было, по желанию некоторых из собеседников, небольшой спич, но князь просил для предупреждения всяких толков не читать его, а взял его на память себе. Обед был грустен...

Сентябрь 10. Среда. Вечером у Гончарова слушал новый роман его «Обломов». Много тонкого анализа сердца. Прекрасный язык. Превосходно понятый и обрисованный характер женщины с ее любовью. Но много такого еще, что может быть объяснено только в целом. Вообще в этом произведении, кроме неоспоримого таланта, поэтического одушевления, много ума и тщательной, умной обработки. Оно совершенно другого направления, чем все наши нынешние романы и повести. Со мною вместе были слушателями его: Краевский, который и купил его для «Отечественных записок», Дудышкин и Майков, издатель детского журнала («Подснежник»). Положено читать продолжение в субботу...

Январь 1. Среда. Обедал вчера у Гончарова, где собралось несколько литераторов, а именно: Тургенев, Боткин, Анненков, Панаев, Некрасов, Полонский, Дружинин. Обед был роскошный и довольно оживленный³. Между прочим, был выпит тост: «в честь лучшего гражданина», которым хотели почтить меня.

«Кладбище»⁴, а затем я с Боткиным отправился в театр, где меня уже ожидала моя семья...

Январь 2. Четверг. ...Литературный обед у Некрасова⁵. Были почти все наши наличные известности: Панаев, Полонский, Чернышевский, Гончаров, Тургенев и т. д. Из московских был Павлов, к которому я питаю антипатию и которого старался здесь избегать, как в Дрездене его жены...⁶ Горбунов читал свои драматические сцены из народной жизни с обыкновенным искусством...

Апрель 30. Четверг. ...Обедал у Дюссо вместе с Гончаровым, Некрасовым, Панаевым, Ребиндером и некоторыми другими. Провожали Тургенева за границу⁷.

Май 19. Вторник. ...Приходил Гончаров проститься. Он едет за границу на четыре месяца. Счастливец. И свобода, и юг, и горы Шварцвальда, и Рейн!..⁸

Март 29. Вторник. Лет пять или шесть тому назад Гончаров прочитал Тургеневу план своего романа («Художник»)⁹. Когда последний напечатал свое «Дворянское гнездо», то Гончаров заметил в некоторых местах сходство с тем, что было у него в программе его романа; в нем родилось подозрение, что Тургенев заимствовал у него эти места, о чем он и объявил автору «Дворянского гнезда». На это Тургенев отвечал ему письмом, что он, конечно, не думал заимствовать у него что-нибудь умышленно; но как некоторые подробности сделали на него глубокое впечатление, то не мудрено, что они могли повториться бессознательно в его повести. Это добродушное признание сделалось поводом большой истории. В подозрительном, жестком, себялюбивом и вместе лукавом характере Гончарова закрепилась мысль, что Тургенев с намерением заимствовал у него чуть не все или по крайней мере главное, что он обокрал его. Об этом он с горечью говорил некоторым литераторам, также мне. Я старался ему доказать, что если Тургенев и заимствовал у него что-нибудь, то его это не должно столько огорчать, — таланты их так различны, что никому в голову не придет называть одного из них подражателем другого, и когда роман Гончарова выйдет в свет, то, конечно, его не упрекнут в этом. В нынешнем году вышла повесть Тургенева «Накануне». Взглянув на нее предубежденными уже очами, Гончаров нашел и в ней сходство со своей программой и решительно взбесился. Он написал Тургеневу ироническое, странное письмо, которое этот оставил без внимания. Встретясь на днях с Дудышкиным и узнав от него, что он идет обедать к Тургеневу, он грубо и злобно сказал ему: «Скажите Тургеневу, что он обеды задает на мои деньги» (Тургенев получил за свою повесть от «Русского вестника» четыре тысячи рублей). Дудышкин, видя человека, решительно потерявшего голову, должен был бы поступить осторожнее; но он буквально передал слова Гончарова Тургеневу. Разумеется, это должно было в последнем переполнить меру терпения. Тургенев написал Гончарову весьма серьезное письмо, назвал его слова клеветой и требовал объяснения в присутствии избранных обоими доверенных лиц; в противном случае угрожал ему дуэлью. Впрочем, это не была какая-нибудь фатская угроза, а последнее слово умного, мягкого, но жестоко оскорбленного человека. По соглашению обоюдному избраны были посредниками и свидетелями при предстоящем объяснении: Анненков, Дружинин, Дудышкин и я. Сегодня в час пополудни и происходило это знаменитое объяснение. Тургенев был видимо взволнован, однако весьма ясно, просто и без малейших порывов гнева, хотя не без прискорбия, изложил весь ход дела, на что Гончаров отвечал как-то смутно и неудовлетворительно. Приводимые им места сходства в повести «Накануне» и в своей программе мало убеждали в его пользу, так что победа явно склонилась на сторону Тургенева, и оказалось, что Гончаров был увлечен, как он сам выразился, своим мнительным характером и преувеличил вещи. Затем Тургенев объявил, что всякие дружественные отношения между ним и господином Гончаровым отныне прекращены, и удалился. Самое важное, чего мы боялись, это были слова Гончарова, переданные Дудышкиным; но как Гончаров признал их сам за нелепые и сказанные без намерения и не в том смысле, какой можно в них видеть, ради одной шутки, впрочем, по его собственному признанию, неделикатной и грубой, а Дудышкин выразил, что он не был уполномочен сказавшим их передать Тургеневу, то мы торжественно провозгласили слова эти как бы не существовавшими, чем самый важный casus belli^*1 был отстранен. Вообще надобно признаться, что мой друг Иван Александрович в этой истории играл роль не очень завидную; он показал себя каким-то раздражительным, крайне необстоятельным и грубым человеком, тогда как Тургенев вообще, особенно во время этого объяснения, без сомнения для него тягостного, вел себя с больший достоинством, тактом, изяществом и какой-то особенной грацией, свойственной людям порядочным высокообразованного общества...

Май 7. Суббота. В час на Английской набережной простились с провожавшими нас знакомыми и отправились в Кронштадт, где на рейде пересели на пароход «Прусский орел», на котором и должны плыть в Штеттин. В шесть часов вечера пароход снялся с якоря, и мы понеслись по волнам Финского залива. Погода была прекрасная и сопровождала нас до самого Штеттина. На другой день, то есть в воскресенье, я уже мог любоваться величественным зрелищем открытого беспредельного моря. Зрелище действительно величественное — без всякого излишества, восторгов и сентиментальностей. Море слегка рябило волнами, и только под колесами парохода оно сердито шумело, слегка вздувалось и рассыпалось серебристой пеной. Ветер был противный, и поэтому мы шли на парах. Иногда он, по-видимому, переменял направление, и тогда тотчас ставили паруса. Я с семейством большею частью сидел за кормою, где мы были защищены от ветра. С нами ехал Гончаров. Вообще общество на пароходе было порядочное. Мы не замедлили сблизиться с генералом Шульманом и его женой и с премилою дамою А. В. Вилламовою...

Май 16. Понедельник. В семь часов утра оставили Берлин и в двенадцать прибыли в Дрезден. Остановились в отеле «Франкфурт», рекомендованном нам Гончаровым, который уже тут нас дожидался. Отель не роскошный, но хозяин очень усердный и услужливый. Придется остаться тут, пока приищем квартиру для детей...

Май 22. Воскресенье. Дни проводим в приискании квартиры и прогулках по городу с Гончаровым, который одержим неистовою страстью бродить по городу и покупать в магазинах разные ненужные вещи. Мы перепробовали с ним сигары почти во всех здешних лучших сигарных магазинах.

На днях ходили в галерею, где я снова наслаждался созерцанием Сикстинской мадонны.

Сегодня ездили за город, в Вальдшлесхен. Чудесные виды. Везде по случаю праздничного дня толпы гуляющего и отдыхающего народа, но все чинно, прилично.

Май 23. Понедельник. Прогулка в Тарант со всей семьей и с Гончаровым в коляске. От самого Дрездена начинается ряд деревень и непрерывно тянется до самого Таранта. Местность, сперва лишь слегка холмистая, вдруг принимает вид горного ущелья, напоминающего виды Саксонской Швейцарии. Самый Тарант прижат в углу к горам. Тут же утес, на котором с одной стороны расположена церковь, а с другой возвышаются развалины какого-то старинного здания, — все это чудо прекрасно! Резвый поток огибает с одной стороны уголок, где приютилась гостиница, и образует из него маленький полуостров. Уголок этот так свеж, уютен и мил, что невольно призывает в нем отдохнуть. Так мы и сделали; спросили земляники, молока. К обеду вернулись в Дрезден.

Май 31. Вторник. Выехал в Киссинген вместе с женою. Гончаров ехал с нами до Плауена, откуда направился в Мариенбад.

Август 13 (25). Суббота. Вчера мы только промелькнули в Париже и сегодня уже прибыли в Булонь, то есть к цели моих настоящих стремлений.

А. Гончаров и Я. К. Грот. Они вместе с нами отправились в отель, где квартируют. Мы тоже там поместились в двух небольших комнатках.

14 (26). Воскресенье. Дождь. Тем не менее мы вместе с Гончаровым и Гротом отправились к океану. Это достойное дополнение к Альпам. Я, таким образом, видел два могущественнейшие создания природы. Прекрасно, величественно, грозно-прекрасно! Там, направо, чуть-чуть белеют меловые берега Англии, а левее — путь в другую часть света. Право, хорошо побывать здесь!

Гончаров взял на себя в Булони, которая ему уже издавна знакома, роль церемониймейстера по отношению ко мне. Он свел меня к океану и, как сам выряжается, «представил ему». Он же руководил мною в устройстве дел моего купанья и рекомендовал мне своего собственного купальщика: это бравый, сильный молодец по имени Паранти.

После мы все с тем же Гончаровым бродили по городу — старинному, с узкими улицами и высокими домами. Были в крепости и на крепостных бульварах, откуда широкий вид на заречную часть города и на океан.

Ночью проехали и Дюссельдорф и Ганновер, не видав их. В пять часов утра в Магдебурге меняли вагоны. Отсюда до Лейпцига гладкая, беспредельная равнина. От Лейпцига до Дрездена уже рукой подать. И действительно, вот он, Дрезден! На станции нас ожидали мои милые дети и И. А. Гончаров также. Радость и восторги неописанные. Мы были в разлуке три месяца и десять дней. Такой продолжительной разлуки ни я, ни дети мои еще никогда не испытывали. Благодаря бога я нашел их здоровыми и веселыми. Мы уже все вместе примчались в Прагерштрассе.

Сентябрь 14 (26). Среда. В Дрездене я стараюсь жить по возможности беззаботно и еще хоть в течение нескольких дней не думать об ожидающих меня в Петербурге всяческих заботах и трудах. Да и погода сильно к тому располагает. Дни светлые, теплые, каких вообще не много в нынешний год выпало на нашу долю за границей. Усердно гуляем то в Гроссгартене, то на Брюлевской террасе; то я бесцельно брожу по городу с И. А. Гончаровым, который продолжает неистово заниматься покупками — в настоящее время особенно сигар и стереоскопных картинок с видами. Сегодня были, между прочим, в зверинце, который, впрочем, очень мал. Оттуда по мосту перешли через Эльбу, обогнули Японский сад и вернулись по другому мосту. Уже смеркалось. Луна сияла по всем своем блеске, и вид с мостов на Дрезден был прекрасен.

Сентябрь 16 (28). Пятница. — это искусная тушевка, уменье оттенять верно каждую подробность, давать ей значение, соответственное характеру всей картины. Притом у него особенная мягкость кисти и язык легкий, гибкий. В новой, сегодня читанной главе начинает развертываться характер Веры¹⁰. На этот раз я остался не безусловно доволен. Мне показалось, что характер этот создан на воздухе, где-то в другой атмосфере, и принесен на свет сюда к нам, а не выдвинут здесь же из нашей почвы, на которой мы живем и движемся. Между тем на него потрачено много изящного. Он блестящ и ярок. Я тут же поделился с автором моим мнением и сомнением.

Май 19. Пятница. Вечером были Гончаров, Щебальский, Струговщиков, Тимковский и прочие. Толки о новом министре (впрочем, еще не утвержденном), графе Путятине. Никакой возможности по этим толкам составить себе какое-нибудь определенное понятие об этом человеке: так разноречивы суждения о нем.

Октябрь 4. Среда. А. Гончарова], который советовал быть осторожным. Вчера он обедал в клубе и слышал, как некоторые порицали меня за то, что я не одобряю подвигов студентов. «А вы их одобряете?» — спросил я его. «Нет», — отвечал он. «Значит, и вас порицали?» Он замялся...

Декабрь 4. Понедельник. Отдал министру записку об университетах. Я рад, что спустил с рук эту бесплодную работу. Между тем мне хотелось сделать дело, полезное для Гончарова. Я предложил министру назначить его членом Главного управления цензуры на место Тройницкого, который сделан товарищем министра внутренних дел и потому выбыл из управления. Конечно, лучшего выбора сделать невозможно. Но что же отвечал мне министр, который сам хорошо знает Гончарова?

Кисловский способен судить о литературных делах — этот невежда, никогда не выходивший из канцелярской рутины! Министр вытесняет Делянова и Воронова и дает ход Кисловскому!

Июль 7. Суббота. Поздно вечером приехал ко мне Арсеньев, и мы вместе составили телеграфическую депешу к Гончарову в Москву, приглашая его скорее вернуться в Петербург. У Валуева есть намерение поручить ему главную редакцию «Северной почты».

Октябрь 22. Понедельник. ¹¹. Обед хорош, но приправленный плохими разговорами и остротами без соли. Удивительно, как люди, слывущие умными, да и действительно умные, могут находить удовольствие в таких пустяках и — гнусностях.

Июнь 6. Четверг. ...Вечером заехал Гончаров. Он слагает с себя редакторство «Северной почты» и делается членом Совета по делам печати. Редактором на место его назначают какого-то Каменского. Итак, в течение года переменилось уже три редактора.

Июнь 16. Воскресенье. Пржецлавский, Турунов. Председателем — он, Тройницкий. Гончаров произведен в действительные статские советники. Ну, я думаю, он очень рад. Ему уже давно хотелось быть превосходительством.

Июнь 18. Вторник. Был поутру в городе. Заходил к Гончарову поздравить его с действительным статским советником. Он очень доволен.

Июнь 21. Пятница. К чаю пришел Гончаров. О производстве его и о назначении членом Совета по делам книгопечатания уже получен указ.

...Первое заседание Совета по делам книгопечатания. Присутствовали: председатель Тройницкий, Пржецлавский, Гончаров, Варадинов, Тихомандритский, я, директор полиции исполнительной Похвиснев и Турунов. Распределены были газеты и журналы для наблюдения¹². Мне достались «Отечественные записки» и «Русский вестник» да газет несколько, — я не определил еще каких. Думаю взять «С-П[етербургские] ведомости», «Голос» и «Московские ведомости».

Замечания о лицах. Пржецлавский к обстоятельствам и к тому, куда тянут сильнейшие.

Варадинов едва ли имеет какое-нибудь убеждение, кроме того, что надобно исполнять волю начальства. В нем много чиновнического; весьма сговорчив со старшими, но с другими бывает упрям, считая упрямство за твердость и кое-какие мыслишки за систему. По цензуре не будет противоречить большинству, а тем более действительным или предполагаемым желаниям лиц авторитетных.

Турунов. Мне кажется, он немного глуповат, как следует быть чиновнику, которого министр считает за слепое орудие. К нему, впрочем, надобно еще присмотреться.

видел лишь в первый раз и потому о нем не могу составить себе никакого понятия. Наружность его тощая, самодовольная, вертлявая — вот и все, что видно с первого раза...

Январь 30. Четверг. ...Заседание в Совете по делам печати. Побито мнение Пржецлавского о недозволении печатать на русском языке известной книги Милля «О свободе». Он очень было распространялся в поддержке запретительной системы печати, как, впрочем, это обыкновенно делает, очевидно желая подслужиться. Более всех против него говорил я, Гончаров и сам председатель. Прочие скромно высказывали свое согласие на наше мнение. Речь была также по поводу статьи «О пище», назначенной для «Современника»¹³. Гончаров отозвался о ней и так и сяк. Положено, чтобы я прочитал эту статью и дал о ней свое мнение.

...Некрасов просил меня очень покорно о поддержке в Совете по делам печати его просьбы по поводу одной статьи, которую ему хочется поместить в «Современнике». И. А. Гончаров, по обычаю своему, уклоняется от этого, сваливая на меня, хотя дело касается до него, потому что он распоряжается «Современником». Я не привык уклоняться и потому сказал, что сделаю что могу и что должно.

В пять часов мы сошлись на тризну по Дружинине в Hôtel de France¹⁴. Тут были, кроме меня: Тургенев, Анненков, Гончаров, Ковалевский Егор, Григорович, Гаевский, Боткин и брат Дружинина. Этот последний очень благодарил меня за мысль, поданную в обществе о дружининской пенсии. Обед был роскошный, но беседа за обедом была совершенно пустая. К концу обеда ударились в разговоры о женщинах и разных отвратительных, скандальных историях. Неужели наши передовые умы не умеют найти лучших предметов для дружеской беседы?

Февраль 7. Пятница. Тургеневым, Гончаровым, Григоровичем, Анненковым и прочими. Интересен был особенно Тургенев. Он много рассказывал любопытных вещей о сношениях своих с заграничными писателями, особенно с Диккенсом. Вот разница между Тургеневым и Гончаровым: один настоящий джентльмен. Он приятен без всяких усилий, прост и благороден. С ним приятно быть и говорить. Гончаров — толстенький, надутенький господин вроде провинциального дворянина. Он непременно хочет давать вам чувствовать, что вы имеете дело с знаменитостью в его особе. Весь же его характер может быть обозначен следующими чертами: эгоист, трус и завистник...

Март 5. Четверг. В Совете по делам печати мои два доклада: один о нелепейшей драме известного литературного чудака Великопольского «Янетерской», которая была в 1839 году напечатана с разрешения цензора Ольдекопа, ее не читавшего, и сейчас после того отобрана у автора и сожжена в присутствии моем и покойного Стефана Куторги. Теперь он решился ее снова пустить в свет и представил рукопись в цензуру...

Другой доклад мой был интереснее: я представил пространную записку. Дело состояло в том, что в «Современнике» назначена была статья «Пища и ее значение», кажется, работы Антоновича. Статья эта открыто проповедует материализм под тем видом, что человеку прежде всего нужно есть, а потом, говоря о труде и несоразмерности вознаграждения за труд, выводит коммунистические и социалистические тенденции. Будь это популяризирование или начала науки, я ни слова не сказал бы против этого, каких бы щекотливых вопросов статья ни касалась. Но это просто прокламирование к людям недалеким умом и знанием о том, что человек и живет, и мыслит, и все делает на свете одним брюхом и что по началам и стремлениям этого брюха надобно переделать и общественный порядок. Сначала рассматривал эту статью И. А. Гончаров, и, по свойственному ему обычаю сидеть на двух стульях — угождать литературной известной партии из боязни быть ею обруганным в журналах и оставаться на службе, которая дает ему четыре тысячи рублен в год, — он отозвался о статье итак и сяк, но более так, чтобы им осталась довольна литературная партия. Он, однако, употребил уловку, впрочем не очень хитрую и замысловатую, хотя принятую, очевидно, с хитрым намерением отклонить от себя решительный приговор: он просил совет назначить еще кому-нибудь из членов прочесть эту статью. Совет возложил это на меня.. Так как я решительно не признаю никаких литературных партий и не боюсь их, да и правительственным властям не намерен угождать, если бы они потребовали чего-нибудь нелепого и противного истинным пользам науки, мысли и просвещения, то и принял намерение в этом случае действовать так, как стараюсь действовать всегда, — по крайнему моему разумению и убеждению. Прочитав со вниманием статью, я убедился в том, что это негодная статьишка из многих в «Современнике» и «Русском слове», рассчитывающая на незрелость и невежество, особенно молодого поколения, и добивающаяся популярности в его глазах проповедованием эксцентрических и красных идей. Чего хочется этим господам? Денег и популярности. Трудиться им серьезно для добывания их нет ни желания, ни надобности. В иностранных литературах и книгах есть все, что угодно: оттуда легко добыть всевозможных прелестей радикально-прогрессивного цвета; они будут у нас новы, и, выдавая их за свои, легко добыть славу великого мыслителя, публициста. Перо же у нас бегает по бумаге довольно скоро. Само собою разумеется, что нельзя же потворствовать в печати этому умственному разврату и эгоизму, которому нет дела до последствий, лишь бы добыть денег и популярности. К сожалению, это печальная и неопровержимая истина. Все это я выразил в моей записке и показал, что правительство не вправе быть индифферентным к таким проявлениям печати, которые потрясают нравственное чувство, особенно у нас, где наука и общественное мнение еще так слабы, что не в состоянии противодействовать ложным и вредным учениям и нейтрализовать их своим влиянием. Совет не только согласился с моим заключением, но определил записку мою послать в здешний и Московский цензурные комитеты.

Забавен был Иван Александрович: он спорил со мною, стараясь доказать, — и, правду сказать, очень нелепо, — что пора знакомить наше общество и с скверными идеями. Он забыл про то, что оно и так хорошо знакомо со многими скверными идеями, но из этого не следует увеличивать зла новым злом посредством печати, которой у нас верят, как Евангелию, что знакомить людей со всеми мерзостями, прежде чем дано им орудие бороться с ними, — значит решительно делать их безоружными и покровительствовать злу. Потом Иван Александрович согласился со мною и даже горячо поддерживал мысль принять мою записку в руководство. Итак, теперь он имеет полную возможность объявить в известном кругу литераторов, что он горою стоял за статью, но что Никитенко обрушился на нее так, что его защита не помогла, — это главное, а между тем он не восстал и против решения совета. И козы сыты, и сено цело...

Март 24. Вторник. ...В первый раз был в «Сельском обществе». Тут встретил много знакомых. Некоторые благодарили меня за речь мою. Обед с музыкой. Я сидел возле Гончарова и Струговщикова: оба угощали меня, один — хересом, другой — шампанским. После обеда открылось заседание. Я не мог дождаться конца: в большой зале, где происходило заседание, было довольно холодно, я боялся простудиться. Все, кажется, недурно.

Заседание в академии, в совете министерства внутренних дел и в совете попечительском. В совете министерства опять побит Пржецлавский — на сей раз Гончаровым — по вопросу об усиленном надзоре за нападением на личности, за карикатурами и прочим. Пржецлавский хотел, чтобы для этого дана была определенная инструкция цензорам...

Октябрь 27. Среда. Был у Гончарова, с которым давно не видался. Он сильно жалуется на беспорядок и великие неудобства нынешнего Совета по делам печати¹⁵. Председательствующий Щербинин, человек ничтожный, силится всем заправлять, а действительный заправитель всего — Ф[укс], агент и соглядатай Валуева.

Вечером происходило у меня чтение, Гончаров читал драму графа Толстого «Смерть Иоанна Грозного», о которой много говорили в публике. Пьеса действительно замечательная по верности характеров Грозного и Бориса Годунова и вообще по искусной обработке. Слушать собралось довольно много гостей, особенно дам...

Декабрь 23. Четверг. Вечер просидел у меня Гончаров. Он с крайним огорчением говорил о своем невыносимом положении в Совете по делам печати. Министр смотрит на вопросы мысли и печати как полицейский чиновник; председатель совета Щербинин есть ничтожнейшее существо, готовое подчиниться всякому чужому влиянию, кроме честного и умного, а всему дают направление Ф[укс] и делопроизводитель. Они доносят Валуеву о словах и мнениях членов и предрасполагают его к известным решениям, настраивая его в то же время против лиц, которые им почему-нибудь неугодны. Выходит, что дела цензуры, пожалуй, никогда еще не были в таких дурных, то есть невежественных и враждебных мысли, руках¹⁶.

Январь 16. Воскресенье. ¹⁷: Находят, что закон этот не имеет никакого отношения к факту. Предостережение «Вести» тоже никем не одобряется. Все говорят, что управление по делам печати находится в очень дурных руках. С нетерпением ожидают, что сделает суд по делу Краевского. Сам товарищ министра видит большой промах в этом деле со стороны министерства. Он с жаром выговаривал это** [И. А. Гончарову], который был тут же и отвечал: что же ему было делать? У него ни горла, ни легких не хватило кричать против решения Совета, да и притом как тут поступать, когда делается внушение свыше, то есть со стороны министра. Тройницкий сильно напал на это последнее выражение. Мне даже жаль стало бедного** [Гончарова].

Март 1. Пятница. Вечер у Боткина Василия Петровича. Граф А. К. Толстой читал свою новую драму — «Царь Федор Иоаннович». Тут были: Гончаров, Костомаров, Майков, Стасюлевич, Тютчев Федор Иванович Трудно судить о сочинении в беглом чтении, да еще не в своем, а чужом. Однако характеры Федора и Годунова показались мне обработанными очень искусно. Автор сумел создать из совершенного нравственного и политического ничтожества, каков Федор, замечательную психологическую фигуру...

Да простит нам высокодаровитый писатель, но этот характер (бабушки в «Обрыве») в заключении является психологической фальшью и клеветою на русскую женщину¹⁸.

Февраль 11. Пятница. ...Вечером сегодня у меня собралось довольно много посетителей... Был также И. А. Гончаров, который начинает, кажется, выходить из своей замкнутости и непомерной тоскливости, несколько месяцев повергавшей его в совершенное одиночество¹⁹.

Февраль 8. Пятница. «Складчиной»²⁰. По этому поводу было собрание, и избрали в издательский комитет меня, Гончарова, Краевского и Некрасова; князя Мещерского — казначеем и Ефремова — секретарем. По поводу этого возникла буря. «Московские ведомости», по обыкновению своему, приписали этому делу какое-то зловредное направление. Теперь сторонники их, или, лучше сказать, их сеиды, кричат, зачем в комитет назначены Некрасов и Краевский... красные. Один из таковых напал на Гончарова, а сегодня и на меня. Гончаров, который тоже был у меня, учинил сильный отпор, а я объявил, что мне нет дела ни до Краевского, ни до Некрасова, а дело в том, что надобно помочь страдающим от голода, и, например, Краевский необходим, как мастер издательской механики. Выходит, что у нас ни одно благое начинание не может обойтись без того, чтобы его не осквернили те же самые люди, которые должны были бы ему содействовать...

Март 3. Воскресенье. У Гончарова, который сам приезжал просить меня на вечер. У него происходило чтение «Кассандры», переведенной Майковым из Эсхила. Нечего и говорить, что перевод прекрасный и чтение вышло очень занимательное, тем более что не было и длинно. Здесь познакомили меня с Лесковым, автором известного и, как говорят, очень хорошего романа «Соборяне»…

Ноябрь 6. Четверг. К. Толстом. Я пришел рано, когда обедня еще не начиналась. Тут было несколько литераторов: Гончаров, Краевский, Стасюлевич, Миллер (Орест), Костомаров. А. К. Толстой был одним из даровитейших наших поэтов и моим хорошим знакомым.

ИЗ «ДНЕВНИКА»

Никитенко Александр Васильевич (1804—1877) — литературный и общественный деятель умеренно-либерального направления; профессор Петербургского университета, академик; в течение многих лет служил в различных учреждениях цензурного ведомства и Министерства народного просвещения и редактировал правительственные
органы — «Журнал Министерства народного просвещения» и газету «Северная почта». Начиная с пушкинских времен, А. В. Никитенко был лично знаком со многими писателями. В 1847—1848 годах он был официальным редактором «Современника». К этому времени, по-видимому, и относится его личное знакомство с Гончаровым, ставшее особенно близким в период службы Гончарова цензором Петербургского цензурного комитета, а затем в Министерстве внутренних дел.

Последние годы жизни А. В. Никитенко жил в Павловске, почти не встречаясь с Гончаровым. В статье «Мысли о реализме в литературе» (1872) он неодобрительно отозвался о романе Гончарова «Обрыв», что не могло не сказаться в какой-то мере и на их личных отношениях.

А. Никитенко подготовляла к печати «Дневник» своего отца, Гончаров имел намерение написать в качестве предисловия к нему очерк жизни и деятельности А. В. Никитенко. М. И. Семевский вспоминал: «Весною 1888 года в С.-Петербурге Иван Александрович прочел нам этот очерк, и мы находимся еще и теперь под живым впечатлением мастерской его характеристики... Сердечно желаем видеть помянутый очерк в печати» («Русская старина», 1888, № 12, стр. 775—776). Но очерк в печати не появился, и рукопись его неизвестна.

Впервые — «Русская старина», 1888—1892. Публикуется по изданию: А. В. Никитенко, Дневник, тт. I—III, Гослитиздат, М. 1955—1956.
Стр. 115. Обед был организован, по-видимому, Н. А. Некрасовым для примирения редакции «Современника» с И. С. Тургеневым, обидевшимся на статью Н. Г. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous».
115. Князь Г. А. Щербатов, будучи с 26 августа 1856 года по 18 июля 1858 года председателем Петербургского цензурного комитета, являлся непосредственным начальником цензора Гончарова и находился с ним в хороших отношениях. Гончаров бывал частым гостем на вечерах у Щербатова и от его имени приглашал петербургских литераторов посещать его пятницы, с той целью, чтобы председатель цензурного комитета имел возможность лично познакомиться с редакторами журналов и с писателями, что являлось одним из проявлений показного либерализма Г. А. Щербатова.
Стр. 116. «Роскошный» литературный обед был дан Гончаровым по поводу предстоящего выхода из печати первой части романа «Обломов», публиковавшегося в «Отечественных записках».
Стр. 116. Имеется в виду стихотворение Н. А. Некрасова «Я посетил твое кладбище...», написанное в 1849 году и напечатанное в № 9 «Современника» за 1856 год.
Стр. 116. По установившейся традиции Некрасов отмечал выход каждого номера «Современника» литературным обедом.
Стр. 116. Известной поэтессы Каролины Карловны Павловой.
116. По-видимому, С. А. Никитенко, подготовлявшая первую публикацию «Дневника», здесь допустила ошибку в датировке И. С. Тургенев выехал из Петербурга 29 апреля 1859 года, — 30 апреля было уже датировано его письмо из Крестов (возле Пскова) к графине Е. Е. Ламберт (И. С. Тургенев, Полное собрание сочинений и писем. Письма, т. III, изд-во АН СССР, М. — Л. 1961, стр. 298). Обед состоялся, вероятно, 27 или 28 апреля 1859 года.
Стр. 116. Гончаров выехал за границу вместе с Вл. Н. и Ек. П. Майковыми 22 мая 1859 года.
Стр. 116. «Художник» — одно из предполагаемых Гончаровым названий («Эпизоды из жизни Райского», «Райский», «Вера») будущего романа «Обрыв». Окончательное название роман получил летом 1868 года, когда Гончаров вместе с М. М. Стасюлевичем находился в Швальбахе («М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», т. IV, СПб. 1912, стр. 32).
121. Летом 1860 года Гончаров, находясь за границей, напряженно работал над романом «Обрыв» и по возвращении в Петербург опубликовал из него два отрывка: «Портрет» и «Бабушка» («Отечественные записки», 1861, №№ I, 2). Образ Веры по первоначальному замыслу но многом не соответствовал тому, который появился в окончательном тексте романа. Сам Гончаров в письме к Ек. П. Майковой (апрель 1869 года) признавался: «У меня первоначальная мысль была та, что Вера, увлеченная героем, следует после, на его призыв, за ним, бросив все свое гнездо, и с девушкой пробирается через всю Сибирь» (И. А. Гончаров, Собрание сочинений, т. VIII, Гослитиздат, М. 1955, стр. 398).
Стр. 122. Обед был дан Гончаровым по случаю вступления его с 29 сентября 1862 года в должность главного редактора «Северной почты».
Стр. 123. На первом заседании совета Гончарову было предусмотрено наблюдение над «Современником», «Русским словом» и несколькими второстепенными изданиями…
124. Статья М. А. Антоновича «Пища и ее значение» предназначавшаяся для «Современника», после запрещения ее к печати Петербургским цензурным комитетом поступила на рассмотрение Совета по делам книгопечатания, ввиду протеста редактора журнала Н. А. Некрасова. Заключение о статье было поручено сделать
И. А. Гончарову, который в своем отзыве от 27 января 1864 года находил возможным дозволить печатание статьи с некоторыми исключениями («Северные записки», 1916, № 9, стр. 149—150). Однако, на заседании совета 30 января Гончаров просил дать эту статью на рассмотрение еще кому-либо из членов совета. После отзыва А. В. Никитенко статья была запрещена (см. его запись от 5 марта 1864 года).
Стр. 124. На похоронах А. В. Дружинина и на обеде в его память произошло примирение Гончарова с Тургеневым после разрыва их отношений в 1860 году (подробнее см. на стр. 11—12).
Стр. 127. В это время Никитенко не служил в Главном управлении по делам печати. Недовольный новой цензурной политикой, он вынужден был уйти в отставку 28 августа 1865 года.
Стр. 128. Более обстоятельную характеристику деятельности Главного управления по делам печати, данную А. В. Никитенко, см. на стр. 19.
128. А. А. Краевский был привлечен к суду за опубликование статьи И. А. Острикова «Остзейский край со стороны религиозной нетерпимости» («Голос», 1865, 2 декабря), в которой вскрывался ряд фактов преследования раскольников «со стороны неразумных ревнителей православия». Цензурное ведомство усмотрело в статье «восстание против правительства» и потребовало на этом основании ссылки Краевского в каторжные работы. Так как судебная палата не согласилась с подобной квалификацией, дело по протесту прокурора было, перенесено в сенат, который 27 мая 1866 года определил подвергнуть Краевского двухмесячному аресту на военной гауптвахте, Острикова — трехдневному («Материалы о цензуре и печати», т. III, ч. 1, стр. 12—64).
Стр. 129. Это суждение А. В. Никитенко получило развитие в его статье «Мысли о реализме в литературе» («Журнал Министерства народного просвещения», 1872, № 1, стр. 53—54).
Стр. 129. Удрученное состояние Гончарова было вызвано резко отрицательными отзывами критики о романе «Обрыв».
Стр. 129. Литературный сборник «Складчина», составленный из трудов русских литераторов в пользу голодающих Самарской губернии, был издан в Петербурге в 1874 году.