Суперанский. Болезнь Гончарова. Часть 1.

I. НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ

При определении характера И. А. Гончарова, его духовного строя, принято указывать на его здоровую наследственность, на его происхождение из купцов, природа которых не подвержена деморализирующему влиянию культуры: “дух (его. — М. С.) не помрачен пресыщением и излишествами ряда предков”, — говорит один из его биографов¹¹. Обнародованные в последнее время документы говорят о его наследственности другое.

Правда, мы не имеем полной генеалогической картины, которая дала бы нам возможность подробно выяснить физическую и психическую наследственность писателя. Но нам известны некоторые положительные и отрицательные черты его ближайших родственников. Так, мы знаем, что его дед Иван Иванович Гончаров уже выделился из серой среды провинциального купечества и в первой половине XVIII в. дослужился до чина капитана. Как мы уже отметили в другом месте, “это был человек хорошо грамотный, любознательный, интересовавшийся редкими явлениями природы и общественною жизнью, любитель религиозной литературы”¹². Как Иван Иванович, так и его отец умерли в глубокой старости.

Отец писателя занимался коммерческими предприятиями. О нем сохранилось известие, что он был «человек ненормальный, меланхолик, часто заговаривался, был очень благочестив и слыл “старовером”»¹³. Он дожил до 65 лет. Был дважды женат, причем во второй брак вступил уже пятидесяти лет с девицей Авдотьей Матвеевной Шахториной, которой в то время было девятнадцать с половиной лет. Это была умная, практичная, очень деловая женщина, любящая, но строгая мать, не дававшая детям никакой поблажки, прибегавшая иногда, по обычаю того времени, и к таким педагогическим средствам, как телесное наказание. Отличительной чертой ее характера была справедливость, за которую ее уважали и любили окружающие. Дети сохранили о ней наилучшие воспоминания¹⁴. На И. А. Гончарова — “этот большой ум”, как характеризует его Достоевский¹⁵, — она не только оказала влияние в качестве воспитательницы, но и органически передала ему свойства своего интеллекта.

От этого брака у него было шестеро детей, из которых две дочери умерли вскоре после рождения. Из оставшихся же в живых старшим был Николай (1808—1879), за которым следовали Иван Александрович (р. 1812 г.) и две дочери, Александра (1815—<1896>)¹⁶ и Анна (1898).

Старший брат Ивана Александровича, Николай, обладал обширными знаниями в области литературы, хорошо знал немецкий, французский и английский языки, знал наизусть некоторых русских и иностранных писателей. Но этот даровитый и очень образованный человек был психически ненормален. По внешности, “он имел вид чисто провинциального чиновника, невысокого роста, рано обрюзгший, не занимавшийся собой”¹⁷. “Дома, — рассказывал его сын, — он засиживался до глубокой ночи за исправлением ученических тетрадей. Часто перед двумя сальными нагоревшими свечами сидел целыми часами и громко разговаривал сам с собой”¹⁸. Он был постоянно задумчив. Иногда, во время разговора с семейными, у него глаза вдруг мутились, делались мало подвижными, и он начинал вполголоса говорить сам с собою. Временами он жаловался на свою жену, бранил начальство, которого вообще боялся, цитировал Гете и Шекспира, спорил, сам себе подавая реплики, — и это продолжалось целыми часами, иногда всю ночь. Это “бормотание”, — как называли в семье такое состояние, — усиливалось вследствие всякого, даже незначительного нервного возбуждения, неудач и неприятностей. Постоянно находясь в полузабытье, в каком-то полусонном состоянии, он был плохим преподавателем, совершенно не умевшим поддерживать в классе дисциплину¹⁹. По свидетельству проф. М. Н. Богданова, бывшего его учеником, “это был замечательный чудак. Добрый и честный, вечно задумчивый, беспамятный, но, в то же время, общий любимец”. «Как теперь, — говорит названный автор, — гляжу я на его толстенькую фигуру, крупное лицо, коротко остриженную голову, на его добрые серые глаза, постоянно блуждающие, словно он не видит ничего, что делается вокруг. Да, он и вправду ничего не видел. Войдет, бывало, в класс: все встанут, по обычаю, прочтут молитву, а Николай Александрович похаживает в это время по комнате, заложив руки за спину, и что-то бормочет <...> он был поэт в душе и эту поэзию он вносил в грамматическую сушь”²⁰, когда увлекался объяснениями, обыкновенно вызываемый к тому неудачными ответами учеников. Вообще же это был совершенно неприспособленный к жизни человек.

Первый из них был, подобно отцу, хороший лингвист, обладал литературным дарованием, говорил красиво, образно и живо, и в юности подавал надежды — сделаться хорошим ученым-геологом. Но из него не вышло ни ученого, ни писателя, ни дельного чиновника, хотя он довольно долго служил в разных ведомствах. В его психическом складе были некоторые ненормальности, унаследованные им от отца. По отзывам близких к нему лиц, в его характере “было много мягкости, нежности, мечтательности, хотя бывал он и очень вспыльчивым и эгоистичным <...> Не избежал он и гончаровского психического недуга. Как мрачный, черный коршун, носился тот над ним во время его физического недомогания и сердечных припадков. Такое его состояние выражалось в безумном страхе за будущее жены и дочери, когда его не станет. Эти приступы, хотя очень редкие, кончались самобичеванием; он не находил себе места, бессонные ночи сменялись тревожными днями, и, конечно, подобное психическое возбуждение тяжестью ложилось на всех его близких и окружающих. В такие моменты он бывал жестоким, несправедливым к другим и большим эгоистом; а сам все время ужасно страдал от приступов сердечных болей и мучил других”²¹. Психиатр Ю. А. Левенштейн отзывался об А. Н. Гончарове “как о человеке крайне тяжелого характера, неуравновешенном, склонном к хандре, подозрительности и недовольству всем и всеми, несмотря на все его уменье быть интересным и остроумным собеседником”²².

Второй из этих племянников писателя, Владимир Николаевич, отличался добродушием, мягкостью характера и юмором. Как адвокат (в Нижнем Новгороде), он имел много дел, но, по замечанию Плевако, “он умел открыть золотоносную почву, но не умел эксплуатировать рудник и извлечь из него выгоду, предоставляя возможность забрать богатство пришлым людям, даже первому проходимцу”²³.

По словам его старшего брата, он “унаследовал гончаровскую лень, любовь к мечтательному far niente^*3 <...> Он был очень скрытен и, подобно отцу, как-то сторонился людей”. Женат он не был. Вследствие неудачной любви, он начал пить; после него не осталось никакого имущества; похоронили его товарищи по профессии. За гробом его шло много бедных, которым он помогал из своих средств или давал безвозмездно советы. Это был умный, “добрый и честный, но слабый человек”.²⁴

Старшая из сестер Ивана Александровича²⁵, бывшая на три года моложе него, в отличие от прочих членов семьи, имела ровный, спокойный характер и, подобно матери, отличалась большою выдержкой.

Вторая же сестра, Анна, вышедшая замуж за доктора Музалевского, была очень умная женщина, отличавшаяся большою наблюдательностью и огромным юмором, но недостаточно практичная в житейских делах, что видно, между прочим, из того, что все свое довольно крупное состояние она доверила некоему предпринимателю Алаеву, который совершенно ее обобрал²⁶. По временам она делалась совершенно ненормальной или, как говорил ее муж, “начинала куролесить”: накупала в магазинах множество разных материй и без конца кроила и шила костюмы для себя и двух своих приемных дочерей. Эта обыкновенно рассудительная и хорошая женщина делалась в таких случаях невыносимой: лицо ее покрывалось красными пятнами, глаза мутились, и она начинала всех обличать, передавая при этом всевозможные сплетни тем, кого они касались. В летнее жаркое время такое состояние продолжалось у ней по несколько недель. С красным лицом, страшно возбужденная, она делалась пугалом для своих родных, знакомых и прислуги. Во время таких припадков она была капризна, жаловалась на свою судьбу, находила всевозможные недостатки в окружающих и отличалась необычайной подозрительностью²⁷.

 А. Левенштейн, женатый на приемной дочери Музалевской и наблюдавший последнюю в течение многих лет, находил, что у нее “отсутствовало душевное равновесие, была склонность к сильному душевному возбуждению, раздражительности, подозрительному отношению к окружающим, сменявшимся затем полной апатией, депрессией, доходившей до меланхолии”. Он признавал у нее даже “циркулярную форму душевной болезни”. В периоды болезненного состояния она по неделям не вставала с постели, отказывалась от пищи, не говорила с окружающими и желала только одного — умереть. В обыкновенное же время она “проявляла большую энергию, деятельность, любовь к окружающим и поражала всех остроумием, добротой и любезностью”.²⁸

———

Такова была семья Гончаровых, то дерево, одною из ветвей которого является наш писатель, по законам наследственности воплощавший в себе, конечно, общие с другими своими родственниками свойства физической и психической организации.

По словам А. Н. Гончарова, “это была психически больная и нестойкая семья”²⁹. Такое определение в значительной степени подтверждается тем, что нам известно о Н. А. Гончарове, его сыновьях, об Анне Александровне Музалевской, а отчасти и об отце писателя.

Душевная неуравновешенность, скрытность, подозрительность, раздражительность, сопровождавшаяся упадком энергии, вялостью, апатией и припадками меланхолии, беспамятность в некоторых отношениях, рассеянность, а также приливы крови, выражавшиеся красными пятнами на лице и т. п. — вот отрицательные черты гончаровской организации.

и добродушие. Сюда следует присоединить еще глубокую религиозность, крепко соединенную с обрядностью, как и привязанностью к старому русскому быту вообще, отличавшие старшие поколения, включая брата и сестер писателя.

Из совокупности указанных черт вытекали, как их жизненные последствия: житейская непрактичность, “неумение эксплуатировать рудники и извлекать из них выгоды”, обособление от людей, замкнутость в себе, постоянное анализирование своих мыслей и поступков, часто мрачный взгляд на жизнь и человеческие отношения и в общем, большею частью, неудачно сложившаяся, несчастная жизнь.

В чисто физиологическом отношении Гончаровы имели расположение к излишней полноте, обрюзглости и, несмотря на некоторую, преимущественно нервную болезненность, отличались редким долголетием: 65, 70, 80 лет — обычный возраст, в котором умирали как предки Ивана Александровича, так и его брат и сестры.

³⁰.